— Ну нет, Валюша, теперь отступать нельзя. — Он опять сел за стол.
Спустя полчаса Дружинин снова встал и вдруг почему-то усомнился: «А в самом деле, не обождать ли?» Но опять вспомнил Сократыча, глуховатый голос его словно бы говорил: «Неладно вы делаете с Жерновым, ошибаетесь. Каждый неудачный шаг дорого обходится нам. Очень дорого…»
Дружинин набросил на себя пальто и, взяв письмо, вышел. Под ногами похрустывал легкий, свежий снежок. Быстро шагая, Дружинин пересек улицу, завернул за угол и вдруг увидел у Кремнева в окне огонек. «А может, Николай Семенович вернулся?» — обрадовался он.
У Кремневых уже все спали, и в доме было тихо. Только один Николай Семенович в белой нательной рубахе сидел за столом и читал книгу. На столе лежало еще несколько раскрытых книг, словно хозяин читал их все сразу.
— Не спишь, Серебряный? — войдя в комнату, шутливо спросил Дружинин и поздоровался.
— Да где тут уснешь, воз-то нагрузили на меня не маленький, — ответил Кремнев и подвинул стул.— Вот и приходится под старость пыхтеть над книгами. Сижу вот и анализирую цифры… Любопытствую, как передовые в стране совхозы живут. И, понимаешь, когда вдумаешься. очень интересно получается… А ты-то чего по ночам блуждаешь?
— Да вот вышел было погулять, подышать свежим воздухом, вижу огонек — дай. думаю, загляну,— полушутливо-полусерьезно ответил Дружинин и достал папиросу.
— А мне кажется, не совсем так, чтобы только подышать… Скажи, и тебе товарищ Жерновой не дает спать?
В ответ Дружинин только сердито пыхнул папироской, потом молча достал из кармана конверт и так же молча протянул его Кремневу.
Николай Семенович надел очки в роговой оправе и развернул письмо.
Вдруг лицо его посуровело, пушистые брови дрогнули, изогнулись, и сам он словно как-то весь собрался. Дочитав до конца, он вернулся к началу, прочитал второй раз, снял очки и, положив их на стол, сказал:
— Ну вот это другой разговор. Под этим, скажу прямо, и я готов подписаться.
— Посоветоваться зашел к тебе. Николай Семенович, — сказал Дружинин. — Думаю, так ли написал… Это же видишь, куда должно пойти…
— И не мешкай, — взволнованно встал Кремнев. — Тут ведь суть не только в показухе. Беда в другом — хвор!: -то у него эта давнишняя. И ухватки его… И, как ты пишешь, методы работы… И стиль… Надо перестраиваться, а он уже не может, не может. Изжил себя.
Николай Семенович достал трубку и, положив табаку, начал уминать его пальцем.
— Дело даже не в нем, а в последствиях, Сергей, — помолчав, сказал в раздумье он. — Народ-то у нас теперь другой стал, все видит, все примечает. Жерновому кажется, что он поступает правильно, а народ вот осуждает его. Он ведь, народ-то, теперь бывает в городах, ездит в другие области… Сравнивает, где как живут люди… Скажем, как укрупняли колхозы, а потом и районы? Ты сам помнишь, Сергей, как Жерновой намечал карандашом границу по карте. А почему бы не спросить нас, не посоветоваться? Неужели он умнее всех? Неужели Жерновой лучше колхозников и специалистов знает, как вести, скажем, наше хозяйство? Или как обязательства брали… Разве так их надо было обсуждать? И о людях у нас мало беспокойства… Взять хотя бы зимний сезон. Надо предоставлять колхозникам работу не только летом, но и зимой, занять их делом… Я сказал как-то об этом Жерновому, — мол, неплохо бы у нас производство какое-нибудь открыть, — так он отмолчался.
Кремнев чиркнул спичку, прикурил и взглянул на задумавшегося Дружинина.
— Я ведь тоже ночами не сплю, Сергей,— словно желая его ободрить, продолжал он.— И о своих делах думаю, и о Жерновом. Перечитываю вот Ленина, интересуюсь, что он говорил о крестьянине… С уважением относился он к нему, с огромным уважением. И верно, послушаешь иной раз наших мужиков, и вдруг словно тебя осенит что-то… Ведь их мысли, как живые ручейки векового опыта и народной мудрости. А Жерновой этого не понимает. Вот и говорю, если сам он не понимает, надо развенчать его. Потому и одобряю твой поступок…
Утром Дружинин пошел на почту, сдал письмо заказным и неторопливо направился к дому. Он вдруг почувствовал, как будто с него свалилась тяжелая ноша, на душе стало легче, свободнее.
Все то, что тревожило его, он наконец-то излил в этом письме, и те мучительные вопросы, которые не раз в последнее время задавал он сам себе, вдруг отчетливо прояснились, по-новому раскрылись перед ним…
30
Неприятный разговор с Дружининым заставил Жернового задержаться в командировке еще на день. Он решил съездить в один из верходворских колхозов, проверить все как есть, и потом уже вызвать Дружинина на бюро обкома: оставлять этот вопрос так, без последствий, нельзя.
В колхоз он выехал на следующий день утром, выехал сумрачный и злой, все еще не расставаясь с мыслью о Дружинине.
Посылая Дружинина в Фатенки, он думал, что эта поездка для молодого партийного работника крайне необходима: он посмотрит, приглядится к работе Трухина и многое из его опыта «возьмет себе на вооружение». Как только вернется домой, найдет и у себя дополнительные резервы, и Верходворье может обогнать трухинские Фатенки. Но получилось совсем не так, как предполагал Леонтий Демьянович. «Конечно, зря я вчера так погорячился. Но иначе и нельзя: отвечать-то за областные показатели не Дружинину придется, а мне, с меня спросят за все. Я должен лавировать? Лазуренко-то по сводкам опять на два места выскочил. О нем уже в передовицах начали писать, по всей стране слйва пошла. А отчего? Разве поймет такой, как Дружинин? Молод еще, без закалки… А может, и не свои мысли высказывает», — думал Жерновой.
Он вспомнил недавний разговор с Селезневой: она так же, как и Дружинин, пеклась о скоте, возражала… «И впрямь, это ее мысли, ее», — все больше мрачнея, думал он.
«Газик» слегка подпрыгивал на ухабах, бойко бежал по осенней, чуть-чуть припорошенной снегом дороге. Навстречу то и дело попадались гурты скота, гнали коров, овец, свиней и снова коров с взъерошенной от первых холодов на впалых боках шерстью.
«Издалека, видать, гонят, от Лузгачева, что ль? — И Жерновой, словно желая увериться в этом, выдернул из кармана сводку, только чго принятую по телефону.— По сводке Муравино действительно больше заготовило мяса, но непонятно, почему оно резко снизило темпы сдачи молока. Должно быть, увлеклись одним видом заготовок».— И он с неудовольствием сунул сводку обратно в карман.
Но вот за поворотом показалась деревенька, рассыпанная по заснеженному взгорью. У конторы колхоза с веселой голубой вывеской «Красный луч» Жерновой остановил машину, вылез, окинул взглядом фанерный щит с показателями соревнования, покачал головой: все графы налицо, а о закупе скота — ни слова. Так и есть, не занимаются закупом, не пополняют общественное стадо, — откуда же они возьмут молоко для выполнения плана? А ведь было принято решение…
В сенях, рядом с огнетушителем и ведерком, выкрашенным в красный цвет, висели вдоль стены белые, как простыни, листы бумаги, испещренные цифрами,— здесь все на виду, кто где был, сколько заработал… «Это для гласности хорошо»,— вдруг подобрел Жерновой и взялся за скобу.
В большой квадратной комнате, стены которой пестрели плакатами, было несколько пустовато. Лишь в дальнем углу, под почетными грамотами, сидел за столом председатель колхоза Фонарев в Шапке и, медленно передвигая по проволочным нитям счет косточки, о чем-то напряженно думал.
Узнав Жернового, председатель поспешил ему навстречу.
Поздоровавшись, секретарь обкома прошел к столу и сел на скамью.
— Вот видите, подытоживаю, сколько сдали, сколько осталось… — как бы оправдываясь, начал Фонарев. — Всю ночь с собранием сидели… Поредела ферма-то… У колхозников пробовали закупить, да не соглашаются…
— А сами-то вы сдали?
— Кто, я-то? — насторожился Фонарев. —
Пока что не успел, товарищ… По секрету скажу, заковыка у меня с женкой получилась. Вначале и она согласилась с полным удовольствием, а потом вдруг воспротивилась, да так, что даже разводом пригрозила мне, в загс, мол, пойду жаловаться… ч
— Ну вот все и ясно, почему провалили вы закуп, — развел руками секретарь обкома. — На вас же, Фонарев, смотрят остальные…
— Конечно, смотрят, — будто соглашаясь, ответил тот. — Но и мы ведь не сидели, кое-кого было поприжали на правленье… Даже приостановили, как вы советовали раз по телефону, выдачу кормов по трудодням… Тут и бабы от нашего маневра стали было очухивать-ся. Но вчера заехал к нам товарищ Янтарев, бабы к нему, так, мол, и так, жалуемся. Он возьми да и разъясни: нельзя, мол, эдак-то. Нарушение.
— Янтарев? А где он?
— Да у нас, в колхозе ночевал. Спасибо, говорю, разобрался с нами. Проездом ехал, видите ли, вечером, а тут — собрание. Заскочил к нам погреться, да так и заночевал.
— А секретарь партийной организации где у вас?
— Это Иван Евсеич-то наш? Так мы с ним вместе сообща и работаем, — словно стараясь найти поддержку, ответил Фонарев. — План-то ведь у нас по мясу почти за два года выполнен. И Сократыч наш, это Иван-то Евсеич, сказал тоже, что хватит, не можем, мол, стадо рушить. Для разводу-то надо ведь оставлять, как вы думаете? Вот и уехал к самому товарищу Дружинину советоваться. Без его санкции мы не в силах… Ни-ни-ни… Это уже у нас такой порядок. Хоть там приезжай, будь откуда угодно, а мы знаем своих руководителей, коих выбирали. Власть теперь у нас и на местах грамотная. Тут один из областей как-то тоже приезжал к нам, хотел было «на-хапок» залезти в семена, но мы не дались. И что же, правы впоследствии оказались. Вот и теперь, хоть тот же Янтарев. Он по-другому отнесся, прочувствовал наше положение…
Тем временем в контору вошел и сам Федор Терентьевич. Он был в сапогах, в черном дубленом полушубке, в серой папахе, слегка сдвинутой набок. Взглянув на него, Жерновой с вспыхнувшей вновь неприязнью подумал: «Партизан, да и только… Сказано же было ясно, как организовывать закуп, а он тут опять кустарничает». Но при председателе колхоза начать разговор об этом с Янтаревым он не решился.