Даже Мегси, глядя на машину из своего сада, однажды сказала со смешком: «Кажется, будто у этого «Элджина» есть лицо, правда?»
«Это «Эдсел», – поправил Тедди.
Округленный рот, широко поставленные глаза, щеки… Он зажмурился и повернулся спиной к машине и только после этого снова открыл глаза. Наверное, Франсин недоумевает, почему он не пользуется «Эдселом», не ездит на нем к метро в Нисдене, чтобы ее встретить, например, а идет всю дорогу пешком. У Тедди никак не получалось придумать объяснение. Франсин наверняка недоумевает, но, скорее всего, спрашивать не будет. Скоро «Эдсел» уедет отсюда, прочь с его глаз, вон из памяти, и, возможно, у него хватит денег купить маленькую современную машину, нечто элегантной формы спокойного, темного цвета…
Тедди увидел ее раньше, чем она – его. Франсин неуверенно, почти робко вышла со станции и стала искать его взглядом. Сегодня – джинсы и голубая рубашка. Он был разочарован. Не очень сильно, но все же ошеломлен, потому что мысленно видел Франсин только в платьях, очень женственной, утонченной, принцессой.
Спрятавшись за столбом, Тедди наблюдал за ней. Франсин остановилась и стала его ждать. Он любовался изящной формой ее головы, и струящиеся, как вода, черные волосы не прятали, а только подчеркивали ее красоту; любовался ее угловатыми плечами, тонкой талией, длинными и стройными ногами, высоким подъемом ступни. Вот было бы здорово, вдруг подумал Тедди, если бы она всегда была рядом, чтобы он мог смотреть на нее, прикасаться к ней – но не разговаривать, – раздевать ее и снова одевать в тончайший лен или в какое-нибудь платье от Фортуни, но не в красное, как у Гарриет Оксенхолм, а в чисто-белое.
Франсин с несколько озадаченным видом смотрела в его сторону. Когда она на мгновение отвернулась, Тедди вышел из своего укрытия и окликнул ее:
– Франсин!
Улыбка и румянец, окрасивший ее щеки, преобразили ее лицо. У него промелькнула мысль, что мрачной и с белоснежной кожей она нравится ему больше. Он обнял ее и поцеловал в губы; поцелуй поначалу был легким, но с каждым мгновением становился все настойчивее, глубже, алчнее.
Франсин отстранилась первой, правда, с неохотой, для того чтобы сказать:
– Ну что, идем к тебе?
– Куда же еще?
– Помнится, ты говорил о том, чтобы сходить в кино или где-нибудь поесть.
– У меня достаточно еды, – сказал Тедди, – и специально для тебя есть вино. Пошли.
Дилип Рао пробыл в коттедже «Оркадия» так долго, что Гарриет задергалась. Франклин особо отметил свое намерение прийти домой рано. Ему предстояло завершить кое-какие мелкие дела, прежде чем ехать в аэропорт. Дилип отличался мужской силой и пылкостью, ему было всего двадцать, и казалось, что он не видит причин, почему бы им с Гарриет не остаться в кровати под балдахином до завтрашнего утра. Он не слушал ее объяснений, и в конечном итоге ей пришлось встать, сорвать одеяло с его обнаженного тела и швырнуть одежду. Дилип ушел в двадцать минут пятого, а Франклин пришел в половине.
Пока муж, сбросив все подушки на пол, прежде чем пристроиться на подлокотник дивана, куда-то звонил – очевидно, ему было важно сделать эти звонки перед отъездом из страны, – Гарриет сидела на кухне. Она приводила себя в чувство после секса и алкогольного хмеля чашкой крепкого чая. Еще раньше, вздремнув, Гарриет увидела вещий сон; для нее это не было редкостью, но выводило из душевного равновесия. Все эти предзнаменования всегда оставались бесплодными, события, которые они предвещали – смерть, несчастье, потеря дохода, увечье или смертельная болезнь, – случались нечасто, если вообще случались, однако на душе все равно оставался неприятный осадок. У Гарриет никак не получалось выкинуть из головы тихий голос, шептавший: «В последний раз, в последний раз», только вот определить, что подразумевается под «последним» – предыдущий или следующий за ним, – она не могла.
Однако продолжала гадать, не означает ли это, что она в последний раз развлеклась с молодым любовником, или что у нее в последний раз был секс, или что она в последний раз видит – и говорит ему «до свидания» – Франклина. Ведь всегда существовала вероятность, что тот не вернется из своей очередной поездки на курорт и останется с той женщиной, которая его сопровождала. Если такая женщина существует – только откуда ей знать?
Гарриет вдруг охватило чувство одиночества. Когда Франклин вернется, она отправится в собственное путешествие, второе за год, они всегда ездили отдыхать дважды в год, однако впереди ее ждут две пустые недели. Конечно, зайдет Дилип, он даже вряд ли будет ждать приглашения, но Гарриет сомневалась, что захочет снова его видеть.
На кухню пришел Франклин и спросил, не знает ли она, куда делся его ремень для чемодана.
– Он в твоем шкафу. На верхней полке. Франки, почему я не еду с тобой?
– Потому что мы отдыхаем раздельно, – ответил он. – Всегда отдыхали, всегда будем.
– То есть ты не хочешь, чтобы я ехала с тобой?
– Иди наверх и принеси мне этот ремень, ладно?
Она пошла.
После того как муж подогнал машину, загрузил чемоданы в багажник и уехал, Гарриет подобрала с пола подушки и принялась звонить знакомым, тем немногим, кого она называла своими друзьями. Она уже давно подметила, что когда из двух супругов, живущих в официальном или гражданском браке, уезжает женщина, то на мужчину тут же обрушивается поток приглашений на обед и другие развлечения. Все складывается совершенно по-другому, когда дома остается женщина. Никто никуда ее не приглашает, и ей, можно сказать, везет, если ее полностью не игнорируют.
Хотя Гарриет давным-давно потеряла связь со Штормом, Пыльником и Цитрой, она знала, где их найти. Они вернули себе настоящие имена, стали уважаемыми людьми и образовали компанию, которая занималась исследованиями рынка. Шторм женился на Цитре, Пыльник жил в квартире на верхнем этаже их дома в Брондесбери. «Четырнадцать манвантар плюс одна крита получается одна кальпа», – думала Гарриет, слушая длинные гудки. Затем зазвучал голос Цитры, которая сообщала, что все уехали в Ханой; таково, как догадалась Гарриет, было их представление о шутке и означало лишь то, что они пошли в паб или отправились в Борнмут.
В памяти всплыл Саймон Элфетон. Ее глаза загорелись, когда она взглянула на его картину, на тот самый натюрморт, которым восхищался мерзавец Тедди Грекс. Апельсины и сыр и белая мышь, глядящая на него с такой тоской. Саймон жил в Фулеме, и, вероятно, один. Гарриет читала в газетах о его разводе. У нее был его телефонный номер в записной книжке, он начинался с 0-1-8-1. Гарриет давно решила: если ты живешь в Лондоне, твой номер должен начинаться с 0-1-7-1, все остальное означает, что ты живешь в глуши, а иметь номер 0-1-8-1 так же плохо, как не иметь З[41] в почтовом адресе. Однако Саймон был другим, он был исключением.
Ей пришлось собираться с духом, чтобы позвонить ему. «Я та еврейская невеста, – говорила она про себя, – его рыжеволосая дама с Оркадия-плейс, богатая и любимая». «Может, я куплю ее», – сказала она, когда он писал картину, а Марк тогда спросил: «На какие шиши?» Она сделала глубокий вдох и набрала номер.
Судя по голосу, Саймон Элфетон был искренне рад слышать ее. Гарриет напомнила себе, что он из тех, кого ей редко приходилось встречать в жизни, – милый парень. Саймон пригласил ее отужинать с ним на следующий вечер.
– У меня для тебя кое-что есть, – сказал Тедди.
– Ты уже сделал мне подарок, – сказала Франсин. – Ты подарил мне зеркало.
– Сиди здесь и смотри в зеркало, я сейчас схожу за этим.
Тедди несколько недель не смотрел на кольцо. И сейчас он увидел, что оно прекраснее, чем он помнил. Оно было достаточно прекрасно для Франсин. Тедди взял его в левую руку, зажал в кулак и стал спускаться вниз.
Уже стемнело, свет был включен, но в гостиной горела только одна лампа. Она не смотрела в зеркало, как он ей велел, а сидела к нему спиной. Тедди ощутил слабый укол раздражения, чувство, похожее на то, что испытал, когда увидел джинсы и ту рубашку. Хорошо еще, что Франсин сейчас не в них, сейчас она обернута – Тедди обернул ее своими руками – в десятки метров светло-серого шелка, который он купил для штор.
– Повернись, – сказал он.
Франсин подчинилась, но с улыбкой. А ему не хотелось, чтобы она улыбалась.
– Смотри на себя, – сказал Тедди. – На свете больше нет ничего, на что стоило бы смотреть. Нет, не улыбайся!
Он встал рядом с ней, заключил ее в кольцо своих рук, взял ее ручку и надел кольцо на палец. Оно оказалось слишком велико для ее безымянного пальца. Пришлось надеть его на средний.
– Как красиво, – сказала Франсин. – Я не могу его принять.
– Можешь. И должна. Я берег его для тебя. Я берег его много лет.
– Но много лет назад ты меня не знал!
– Я знал, что ты где-то есть, моя совершенная женщина, и ждешь моего кольца.
Тедди положил руки ей на плечи, подогнув увечный мизинец так, чтобы не испортить образ. Франсин смотрела на кольцо, потом перевела взгляд на свое отражение в зеркале, затем подняла лицо к нему. Он поцеловал ее.
– Я не могу принять его.
– Тогда я тебя не отпущу. И буду держать тебя здесь.
– Но ведь это не помолвочное кольцо!
– Это кольцо любящего человека, – сказал Тедди, и тогда она сказала, что примет кольцо и будет носить его.
Франсин пора было возвращаться домой. Он снял с нее шелк, и ткань упала блестящей серебристой массой на пол. Ужасные тряпки, которые она собиралась надеть, оскорбляли его. Тедди предпочел бы всегда видеть ее обнаженной, живой статуей, чтобы можно было преклоняться перед ней. Однако Франсин все же надела джинсы, рубашку и еще шерстяной кардиган, тот самый, что был на ней, когда он отогнул рукав и написал на запястье свой номер. Тедди поднял ее руку и с восхищением посмотрел на кольцо.
Уже наступила ночь, время перевалило за девять, и он не хотел, чтобы Франсин ехала на метро одна.