– Ты хочешь сказать, если я выдержу испытание?
– Неужели твоя Текла станет карать проигравшего? – спросила Афета, и сердце мое переполнила несказанная радость. – Однако ешь: еще немного, и нам пора будет идти. Накануне я говорила, что дни здесь, у нас, коротки, а начало дня нынешнего ты уже проспал.
Я проглотил пирожное и осушил чашку.
– Что станет с Урд в случае моего поражения? – спросил я.
Афета поднялась на ноги.
– Цадкиэль справедлив. Урд не станет ни хуже, чем есть, ни хуже, чем стала бы, не явись ты сюда вовсе.
– А это означает будущее во льдах, – подытожил я. – Но если я выдержу испытание, над Урд взойдет Новое Солнце.
Казалось, в чашку было подмешано какое-то дурманное зелье: внезапно мне почудилось, будто я, раздвоившись, гляжу на себя самого откуда-то издалека – со столь огромного расстояния, что там, вдали, я не больше пылинки, а голос мой звучит тоньше, тише писка мыши-полевки с высоты ястребиного полета.
Афета отдернула занавесь, и я следом за нею вышел в стою. За арчатым проемом блистало чистотой и свежестью море Йесода – сапфирово-синие волны в белых барашках пены.
– Да, – подтвердила Афета. – И твоя Урд погибнет.
– Госпожа?..
– Довольно. Идем со мной.
– Выходит, Пурн был прав. Он покушался убить меня… и зря я ему воспротивился.
Широкая улица, на которую мы свернули, оказалась изрядно круче той, что накануне привела нас к морскому берегу, так как тянулась прямиком вверх, к Залу Правосудия, возвышавшемуся над гребнем холма белым облаком.
– Помешал ему вовсе не ты, – сказала Афета.
– Нет, госпожа, я говорю о нападении на борту корабля. Выходит, минувшей ночью, в темноте – это тоже был он? Что ж, вчера ему действительно помешал кто-то другой. Иначе меня уже не было бы в живых, ведь освободиться сам я не мог.
– Ему помешал Цадкиэль, – пояснила она.
Благодаря разнице в длине ног шагал я намного шире, однако, чтоб не отстать от нее, пришлось поспешить.
– Но ты, госпожа, говорила, что его там нет.
– Ошибаешься. Я говорила, что Цадкиэль не соизволит занять Трон Правосудия. Взгляни-ка вокруг, Автарх, – сказала Афета, внезапно остановившись. Вместе с нею остановился и я. – Разве наш город не прекрасен?
– Города прекраснее я еще не видал, госпожа. Вне всяких сомнений, он во сто крат красивее любого из городов Урд.
– Запомни его. Может статься, больше ты его не увидишь. А ваш мир может стать столь же прекрасным, как и наш, если все вы того пожелаете.
Поднявшись на холм, мы остановились у входа в Зал Правосудия. По пути я представлял себе бессчетные толпы зевак, ожидающих моего появления, как на наших публичных судах, однако над вершиной холма царило безмолвие утра.
Афета, повернувшись ко мне, указала в сторону моря.
– Взгляни, – повторила она. – Видишь те острова?
Да, россыпи островов над водой я видел. Казалось, им нет конца, а выглядели они точно так же, как и с палубы корабля.
– Известно ли тебе, Автарх, что такое галактика? Водоворот, смерч из бессчетного множества звезд, отдаленных от остальных?
Я кивнул.
– Знай: остров, на котором находимся мы, отведен для судов над мирами вашей галактики. На каждом из тех, других островов, судят свою. Надеюсь, это тебе поможет, так как ничем иным помочь не могу… ну, а если ты больше меня не увидишь, помни: я увижу тебя все равно.
XXI. Цадкиэль
Накануне ближайшие к центральному проходу места для публики в Зале Правосудия занимали матросы. Сегодня, вновь переступив ее порог, я первым делом отметил, что матросов на скамьях нет. Сидящие на их местах оказались окутаны тьмой, словно бы источаемой ими самими, а матросы сгрудились возле входа и у боковых стен.
Бросив взгляд поверх темных голов, вдоль прохода, ведущего к Трону Правосудия иерограммата Цадкиэля, я увидел Зака. На троне восседал он. Белокаменные стены по обе его стороны украшало нечто вроде гобеленов тончайшей ткани, расшитой узорами из множества ярких, разноцветных глаз… но вот они шевельнулись, и только тут я понял: да это же его крылья!
Афета, препроводив меня к подножию ступеней, ушла, и с этого момента я остался без охраны. Остановившись, я уставился на Зака во все глаза. Двое матросов, поспешив ко мне, подхватили меня под руки, подвели к трону и с той же поспешностью вернулись на место.
Снова оставшись один, я склонил перед Заком голову. На сей раз речь прежнего Автарха из памяти сама собой, невозбранно, всплывать не пожелала. Чего-либо другого на ум не приходило тоже. Изрядно растерянный, я, наконец, промямлил:
– Зак, я пришел встать на защиту Урд.
– Знаю, – ответил он. – Добро пожаловать!
Голос его оказался глубок и звучен, словно зов золотого рога откуда-то издали, отчего мне сразу вспомнилась глупая сказка о некоем Гаврииле, носившем за спиной, на перевязи из радуги, боевой рог Небесного Воинства. Это заставило вспомнить о книге Теклы, в которой я прочел ее, а книга, в свою очередь, напомнила о другой книге, огромном томе в переплете переливчатой, «павлиньей» кожи, раскрытом передо мною прежним Автархом, когда я попросил его показать мне дорогу в сад, а он, извещенный о моем появлении, решил, будто я прибыл ему на смену и немедля отправлюсь ходатайствовать за Урд.
Тут мне и сделалось ясно, что Цадкиэля я видел задолго до того, как помог Сидеро с матросами изловить его в облике Зака, и что его мужское обличье не более (хотя и нисколько не менее) подлинно, чем обличье крылатой женщины, ошеломившей меня одним-единственным взглядом, и что ни одно из них не более и не менее подлинно, чем шкурка зверька, пришедшего мне на подмогу в схватке с Пурном, задумавшим покончить со мною возле его невидимой клетки.
– Сьер, – пролепетал я, – Зак… Цадкиэль… могущественнейший иерограммат… я не понимаю…
– Не понимаешь, кто я и что я такое? А с чего бы тебе понимать это, Севериан? Я сам ни в себе, ни в тебе никак не разберусь. Я – просто то, что я есть, такими уж нас сотворила твоя собственная раса незадолго до апокатастасиса. Разве тебе не сказали, что они сотворили нас по собственному образу и подобию?
Я раскрыл было рот, но не сумел выдавить ни слова и, наконец, просто кивнул.
– Ваш нынешний облик в точности повторяет их самый первый: именно такими и стали они, только-только слезши с деревьев и встав на две ноги. Известно ли тебе, что время меняет, перекраивает все расы без исключения?
– Да, и не всегда к лучшему, – ответил я, вспомнив обезьянолюдей из заброшенного рудника.
– Верно. Однако иеры обуздали и собственный облик, и наш, чтоб мы смогли последовать за ними, тоже.
– Сьер…
– Спрашивай, спрашивай. Окончательный суд над тобой вот-вот начнется, а справедливым он быть не может. Однако несправедливость его мы постараемся возместить. Либо сейчас, либо потом.
При этих словах сердце в моей груди замерло, сжалось: сидящие на скамьях зашептались, и их многоголосый шепот донесся из-за спины, словно шорох листвы в лесу, однако кто они таковы, я до сих пор не понимал.
– Сьер, – не сразу совладав с собой, заговорил я, – вопрос этот довольно глуп, но когда-то я слышал две сказки о существах, способных менять обличье, и в одной из них ангел – а ты, сьер, по-моему, как раз такой ангел и есть – распахнул собственную грудь и отдал способность менять облик на сохранение самому жирному из гусей на птичьем дворе. Гусь, немедля ею воспользовавшись, навсегда превратился в быстрокрылого дикого гуся. А накануне ночью госпожа Афета говорила, что я, возможно, не останусь хромым навсегда. Скажи, сьер, ему… Мелитону… было велено рассказать мне эту сказку?
Уголки губ Цадкиэля дрогнули, сложившись в едва заметную улыбку, живо напомнившую мне ухмылку Зака.
– Кто знает? Мне это неведомо. Пойми, истина, известная многим и многим на протяжении многих и многих эпох, разлетаясь по свету, меняет вид, принимает множество разных обличий. Но если ты просишь передать мою способность тебе, этого я сделать не в силах. Имей мы возможность одарять ею кого захотим, первым делом наделили бы ею наших детей. Но ты встречался с ними и видел сам: они по-прежнему пленники облика, свойственного тебе. Есть у тебя еще вопрос или перейдем к делу?
– Есть, сьер. Целая тысяча. Но если мне позволено задать лишь один, скажи, зачем ты явился на борт нашего корабля?
– Затем, что хотел понять тебя. Разве мальчишкой, на родном мире, ты никогда не преклонял колен перед Миротворцем?
– На празднике в честь святой Катарины, сьер.
– А верил ли ты в него? Верил ли в него всем своим существом?
– Нет, сьер.
В сердце зашевелилось предчувствие, будто меня вот-вот покарают за неверие, а оправдалось оно или нет – этого я не понимаю и по сей день.
– Представим на время, что верил. Неужели среди твоих сверстников – знакомых, приятелей – не было ни единого верующего?
– Разве что причетники, сьер. По крайней мере, так поговаривали среди нас, учеников палачей.
– Так неужели им не хотелось бы, подвернись случай, отправиться в странствия вместе с ним? Защищать его от опасностей? Возможно, ухаживать за ним, если он захворает? Я сам был таким же причетником в творении, ныне несуществующем. Там тоже имелись и Миротворец, и Новое Солнце, хотя мы называли их по-иному. Однако нам пора поговорить кое о чем другом, и поскорее. Дел у меня множество, а среди них немало куда более срочных. Скажу откровенно, Севериан: мы тебя обманули. Ты прибыл сюда, готовясь пройти испытание, и потому тебе постоянно твердили об испытании, о суде, и даже это здание называли Залом Правосудия. Все это неправда.
Я лишь таращился на него, не в силах выговорить ни слова.
– Ладно. Выражусь, если хочешь, иначе: испытание ты уже выдержал, а заключалось оно в изучении будущего, которое тебе предстоит сотворить. Ты – Новое Солнце и будешь доставлен обратно на Урд вместе с Белым Истоком. Предсмертные муки привычного для тебя мира станут жертвой Предвечному. Мук этих не описать словами – ко дну, как и было сказано, пойдут целые континенты, погибнет много прекрасного, а с ним и большая часть вашей расы, однако ваш родной мир обретет новую жизнь.