Пусть я и в силах запечатлеть на пергаменте его слова, но передать его тон или хоть намекнуть на их вескость не смогу ни за что. Казалось, его речи разносятся по залу громом, создают перед мысленным взором картины куда убедительнее, осязаемее самой реальности: я словно собственными глазами видел тонущие континенты, слышал грохот, с которым рушатся огромные здания, и даже в ноздри ударила соленая горечь морских ветров Урд.
За спиной поднялся гневный ропот.
– Сьер, – возразил я, вновь почувствовав себя младшим из наших учеников, – я же помню, какому испытанию здесь подвергли моего предшественника.
– Так и было задумано, – кивнул Цадкиэль. – Ты и должен был все это помнить: именно ради этого его и испытывали.
– И в итоге охолостили?
Прежний Автарх во мне затрепетал, и я почувствовал дрожь собственных пальцев.
– Да. Иначе его ребенок преградил бы тебе путь к трону, и тогда ваша Урд погибла бы безвозвратно. Жизнь Урд против жизни ребенка… разве последняя более ценна?
Дар речи изменил мне окончательно, однако карие зрачки Цадкиэля, словно буравы, вонзались в каждое из бившихся во мне сердец, и, наконец, я покачал головой.
– Ну, а теперь мне пора. Заботу о твоем возвращении в мир Брия, на Урд, ожидающую уничтожения по твоему приказу, я поручил сыну.
Взгляд его скользнул в сторону, и я, оглянувшись, увидел за спиною, в проходе между скамей, человека, привезшего нас с корабля. Матросы, один за другим поднимаясь на ноги, обнажали ножи, но их я заметил разве что мельком. Места по бокам от прохода, еще вчера принадлежавшие им, занимали другие зрители, и никого из них уже не окутывал мрак. Пот заструился с моего лба, словно кровь в тот миг, когда я впервые увидел Цадкиэля, и я оглянулся, чтобы окликнуть его…
Но Цадкиэль исчез.
Забыв о хромоте, я пустился бежать и со всей возможной поспешностью, припадая на иссохшую ногу, обогнул Трон Правосудия в поисках лесенки, к которой меня отвели накануне. Думаю, ради справедливости в отношении себя самого здесь нужно отметить, что бежал я не столько от матросов, сколько от знакомых лиц над скамьями.
Как бы то ни было, лесенка за Троном исчезла тоже: на ее месте оказался лишь пол из гладких каменных плит, одну из которых, вне всяких сомнений, поднимал кверху некий потайной механизм.
Теперь, однако ж, в действие пришел другой механизм, хотя и очень похожий. Трон Цадкиэля с изящным, гибким проворством кита, вынырнувшего понежиться на солнце и вновь устремившегося в глубину усеянного плавучими льдами Южного моря, ухнул вниз, под пол. Незыблемо, точно стена, возвышавшаяся передо мной, заслоняя от меня большую часть зала, громада каменного сиденья в один-единственный миг исчезла из виду, а едва плиты пола сомкнулись над ней, моему взгляду открылось небывалое зрелище: между скамьями шел поразительный, фантастический бой.
В центральном проходе безжизненно оседал на пол иерарх, которого Цадкиэль назвал сыном. Мимо него волной, сверкая окровавленной сталью клинков, рвалась в атаку толпа матросов. Противники их, общим числом около пары дюжин, казались на первый взгляд слабыми, будто детишки (и в самом деле, по крайней мере, одного ребенка я среди них разглядел), однако держались стойко, просто-таки героически, причем некоторые дрались безоружными. Эти стояли ко мне спиной, и я, сколько мог, притворялся перед самим собой, будто не узнаю их, но в глубине души с самого начала понимал: ложь это все, ложь…
С ревом, зазвеневшим под куполом гулким эхом, из кучки окруженных рванулся вперед альзабо. Матросы отпрянули прочь, однако клыки альзабо отыскали жертву. Рядом с ним я увидел и Агию с отравленным клинком, и Агила, словно палицей машущего обагренным кровью аверном, и Бальдандерса – этот, ухватив за ноги женщину из матросов, поверг на пол ударом ее головы еще одного врага.
А вот и Доркас, и Морвенна, и Кириака с Касдо… и уже павшая Текла, и ученик в обносках, унимающий кровь, струящуюся из ее горла… и Гуасахт с Эрблоном, рассекающие воздух спатами, словно с седла, и Дария, орудующая парой тонких, изящных сабель, и Пия – отчего-то опять в кандалах, захлестнувшая цепью горло одного из матросов…
Проскользнув мимо Меррин, я очутился между Гунни и доктором Талосом. Клинок доктора, сверкнув в воздухе, уложил одного из атакующих к моим ногам. Товарищ упавшего в ярости бросился на меня, и я – клянусь в том чем угодно – встретил его с искренней радостью: ведь он был вооружен. Одним движением я перехватил его запястье, сломал ему руку, вырвал из ослабших пальцев нож, и не успел удивиться легкости, с которой проделал все это, как в горло моего противника вонзился кинжал Гунни.
Казалось, стоило мне взяться за дело, на том бой и кончился. Кое-кто из матросов предпочел ускользнуть, а между скамьями и на скамьях остались лежать два-три десятка тел. Большая часть женщин погибла, однако я краем глаза заметил неподалеку одну из женщин-кошек, зализывающую рану на своей короткопалой руке. Старый Виннок устало оперся на скимитар из тех, что носили при себе рабы Пелерин, а доктор Талос отсек клок от одежд одного из убитых, чтоб протереть потайной клинок, прежде чем вложить его в трость, и я с удивлением узнал в мертвом мастера Аска.
– Кто они все? – спросила Гунни.
В ответ я, едва помнивший даже себя самого, лишь помотал головой. Доктор Талос, схватив Гунни за руку, коснулся ее пальцев губами.
– Позволь мне. Доктор Талос – врач, драматург, импресарио. Я…
Но я его уже не слушал. Ко мне, виляя обрубком хвоста, подрагивая крупом от радости, подскакал Трискель с перемазанными кровью брылами. За псом следовал мастер Мальрубий в великолепном гильдейском плаще с меховой оторочкой. Увидев мастера Мальрубия, я мигом все понял, и мастер Мальрубий догадался об этом, едва взглянув на меня.
В тот же миг он – вместе с Трискелем и доктором Талосом, вместе с убитым мастером Аском, Доркас и остальными – распался, рассыпался в серебристую пыль, в ничто, совсем как той ночью, на берегу океана, куда увез меня, подобрав в гибнущих северных джунглях. Я и Гунни остались наедине с телами павших матросов.
Однако убитыми оказались не все. Один, встрепенувшись, сдавленно застонал. Рану в груди (по-моему, нанесенную тонким клинком доктора Талоса) мы, как сумели, забинтовали срезанным с мертвых тряпьем, однако кровь пузырилась и на его губах. Спустя какое-то время к нам явились иерархи – с лекарствами, с чистыми бинтами – и унесли его… но госпожа Афета, пришедшая с ними, уходить не спешила.
– А ведь ты говорила, что я тебя больше не увижу, – напомнил я.
– Нет, я ведь сказала «если ты больше меня не увидишь», – поправила она меня. – И, сложись все иначе, так бы оно и вышло.
В безмолвии Палаты, ставшей обителью смерти, ее голос звучал лишь чуть громче шепота.
XXII. Нисхождение
– Должно быть, у тебя накопилось немало вопросов, – прошелестела Афета. – Идем наружу, под портик, и я отвечу на все.
Но я покачал головой, так как прекрасно слышал мелодию дождевых капель за открытым проемом арки.
Гунни тронула меня за плечо.
– За нами следит кто-то?
– Нет, – ответила вместо меня Афета. – Но все же давайте выйдем наружу. Там сейчас хорошо, а времени у нас троих осталось совсем мало.
– Я слышу тебя замечательно, – возразил я. – Останемся здесь. Возможно, еще кто-то из множества павших начнет стонать. Его стон послужит тебе вполне подходящим голосом.
– Да, в самом деле, – кивнув, согласилась она.
Я опустился на пол там же, где накануне по-кошачьи сидел Цадкиэль, а Афета – несомненно, с тем, чтоб я лучше слышал ее, села рядом.
Гунни, слегка помедлив, подсела к нам, отерла клинок о бедро и спрятала кинжал в ножны.
– Прости, – сказала она.
– За что? За то, что защищала меня? Я ни в чем тебя не виню.
– За то, что не смогла вразумить остальных, и этим, волшебным, пришлось защищать тебя от нас. От всех нас, кроме меня. Кто они? Это ты их на помощь высвистал?
– Нет, – ответил я.
– Да, – возразила Афета.
– Я просто когда-то знал их, вот и все. Некоторых из женщин любил. Многих давно нет в живых – Теклы, Агила, Касдо… а может, и все остальные уже мертвы, и ныне лишь призраки, хотя мне о том неизвестно.
– Нет. Все они – нерожденные, – пояснила Афета. – Ты ведь знаешь – я сама тебе говорила: когда корабль идет полным ходом, ток времени обращается вспять. Никто из них еще не родился, как и ты сам. Я, – продолжала она, обращаясь к Гунни, – сказала, что их призвал он, так как мы извлекли их всех из его памяти, выбирая тех, кто его ненавидит или хотя бы имеет на то причины. Тот великан – ты сама видела его в бою – завладел бы Содружеством, не одолей его Севериан. Светловолосая девушка не может простить ему то, что он вернул ее из мертвых…
– Я, конечно, рта тебе заткнуть не могу, – перебил ее я, – однако продолжи все эти объяснения где-нибудь в другом месте. Или позволь мне уйти туда, где я их не услышу.
– То есть встреча с ними не принесла тебе радости? – уточнила Афета.
– Встреча с ними, обманом призванными мне на подмогу? Нисколько. Отчего бы вдруг?
– Оттого, что никто из них не обманут, как и мастер Мальрубий во время любой из ваших встреч после его смерти. Мы отыскали их в твоей памяти и предоставили им судить. Все, кто присутствовал здесь, кроме тебя, видели одно и то же. Неужели тебе не кажется странным, что в стенах зала меня едва слышно?
Я, повернувшись к ней, в изумлении поднял брови. Казалось, я отлучился куда-то посреди разговора, а к тому времени, как вернулся, она повела речь о чем-то совсем другом.
– Наши покои всегда полны журчания воды и вздохов ветра. А эти строились специально для вас и вам подобных.
– До твоего прихода, – заговорила Гунни, – он – Зак то есть показал нам, что у Урд есть два будущих. Урд может погибнуть и возродиться заново. А может жить как есть еще долгое время, но потом умрет навсегда.
– Я это знал с раннего детства.