XXVII. Возвращение на Урд
Я отнюдь не был уверен, что между нами с Бургундофарой возникнет любовная близость, однако нас разместили в одной каюте (причем раз этак в десять меньше апартаментов, где я провел последнюю ночь на борту корабля), а когда я обнял ее и принялся раздевать, она не возразила ни словом. В постели она оказалась далеко не столь умелой и опытной, как Гунни, хотя, разумеется, не девственницей. С каким же удивлением я вспомнил, что мы с Гунни были близки всего раз…
После ее юное воплощение призналось, что нежностью ее до сих пор никто из мужчин не баловал, с благодарностью поцеловала меня и уснула на моем плече. Никогда не считавший себя особо страстным в постели, я некоторое время, лежа без сна, размышлял над этим и, как обещал некогда себе самому, вслушивался в шорох столетий, уносящихся вдаль за бортом.
Впрочем, то вполне могли быть лишь годы – годы моей собственной жизни. Поначалу, почувствовав под собой исцелившуюся ногу, а после бреясь перед выходом из апартаментов и разглядывая в зеркале непривычное, новое лицо, я решил, что каким-то образом избавлен от них (не зря же Гунни надеялась на избавление от прожитых лет), но теперь понял: нет, это вовсе не так.
Избавился я лишь от старых ран, нанесенных копьем некоего безвестного асцианина, и когтями, спрятанными Агией в кулаке, и зубами летучей мыши из тех, что питаются кровью, а значит, попросту стал таким, каким стал бы, не получив этих (и, вероятно, других) ран, а посему и лицо мое сделалось лицом незнакомого, загадочного существа – ибо кто может оказаться для человека загадочнее, чем он сам, либо действовать еще более непостижимо? Я стал Апу-Пунчау, на моих же глазах воскрешенным посреди каменного городища. Прежде казавшееся юностью, сейчас все это вселяло уныние, скорбь о новых годах жизни, которые могли ждать меня впереди. Может статься, когда-нибудь я, подобно Гунни, снова взойду на борт корабля Цадкиэль в поисках истинной юности, однако если меня вновь отвезут на Йесод, останусь там, буде мне это позволят. Возможно, на протяжении многих веков йесодский воздух смоет с меня бремя тех лет.
В размышлениях о них и о нескольких предшествовавших мне вдруг подумалось, что мое обхождение с женщинами зависело не столько от собственной воли, сколько от их отношения ко мне. С хайбитой Теклы в Лазурном Доме я держался довольно грубо, а с настоящей Теклой в ее камере нежно, неловко, как всякий невинный мальчишка, с Доркас поначалу был вспыльчив, с Иолентой (которую, можно сказать, взял силой, хотя нисколько не сомневался тогда и не сомневаюсь сейчас, что ей хотелось этого) тороплив и неуклюж, а с Валерией… о Валерии я уже и без того рассказал слишком многое.
Впрочем, ко всем мужчинам этого применить, безусловно, нельзя: многие – а может быть, даже и я сам – со всеми женщинами обходятся на один и тот же манер.
Думая обо всем этом, я задремал, а проснувшись, обнаружил, что во сне отвернулся от Бургундофары, вновь задремал, проснулся и поднялся, не в силах снова уснуть: сам не пойму, отчего, мне страшно захотелось взглянуть на Белый Исток. Стараясь как можно меньше шуметь, я надел ожерелье и отыскал путь на палубу.
Бесконечная ночь межсолнечной пустоты терпела сокрушительное поражение. Тени мачт и моя собственная тень казались нарисованными на дощатом настиле чернейшей из красок, а Старое Солнце из неяркой звезды превратилось в диск величиною с Луну. Белый Исток в его свете сделался тусклым, далеким, как никогда прежде. Урд прекратила чертить штрихи по малиновому лику Старого Солнца и парила прямо за нашим бушпритом, кружа в пустоте, точно волчок.
Вскоре подошедший ко мне для разговора вахтенный офицер настоятельно попросил меня спуститься вниз. Полагаю, в действительности никакие опасности мне не грозили: просто присутствие на палубе лица постороннего, не из его подчиненных, доставляло ему излишнее беспокойство. Я ответил, что вниз непременно сойду, однако мне необходимо побеседовать с капитаном этого судна, а еще мы со спутницей изрядно голодны.
Во время наших переговоров на палубе появилась Бургундофара: ее, дескать, привело сюда то же желание, что и меня, хотя с нею, на мой взгляд, дело было лишь в желании оглядеться вокруг и еще раз, напоследок, взглянуть на корабль, прежде чем распрощаться с подобными кораблями навеки. Ее прыжок на мачту встревожил офицера сильнее прежнего – я уж подумал, он всерьез готов поднять на нее руку. Не будь он из иеродулов, я, пожалуй, скрутил бы его, так сказать, во избежание, но и в сложившихся обстоятельствах был вынужден встать между ними, когда партия матросов спустила Бургундофару вниз.
С офицером мы (сам я – больше ради потехи, да и Бургундофара, по-моему, тоже) пререкались, пока воздух плащей не сделался спертым, после чего довольно послушно спустились в низы, отыскали камбуз и, словно дети, с хохотом вспоминая собственные похождения, жадно набросились на еду.
Спустя около стражи в каюту к нам заглянул капитан – не иеродул в масках, но человек, казавшийся с виду самым обыкновенным уроженцем Урд. Я объяснил ему, что, расставшись с Цадкиэль, не имел возможности поговорить с кем-либо из облеченных властью и надеюсь получить дальнейшие указания от него.
В ответ капитан лишь покачал головой.
– Мне для тебя никаких указаний не передано. Уверен, Цадкиэль позаботилась сообщить тебе все необходимое.
– Он приведет к Урд Новое Солнце! – вмешалась Бургундофара.
Я с удивлением взглянул на нее.
– Так Гунни сказала, – пояснила она.
– Тебе это вправду по силам? – спросил капитан.
Я как сумел объяснил, что сам этого не знаю, что чувствую Белый Исток, будто часть себя самого, но, как ни стараюсь привлечь его ближе, он, кажется, до сих пор даже не сдвинулся с места.
– Белый Исток? А что это? – спросил капитан и, видя выражение моего лица, добавил: – Нет, я действительно в первый раз о нем слышу. Мне сообщили одно: тебя с этой женщиной нужно доставить на Урд и целыми-невредимыми высадить к северу от границы льдов.
– По-моему, это звезда, или что-то вроде звезды.
– Тогда он слишком массивен, чтоб двигаться так же, как мы. А вот на Урд ты прекратишь движение в астрономическом смысле – тогда он, возможно, за тобой и придет.
– Но, чтоб звезда приблизилась к Урд, это ведь сколько времени нужно?! – заметила Бургундофара.
– По меньшей мере, не одна сотня лет, – кивнул капитан. – Но, правду сказать, я в этом ничего не смыслю. Друг твой наверняка знает гораздо больше, раз уж сам говорит, что чувствует ее, будто часть себя самого.
– Чувствую, – подтвердил я. – Чувствую, и сейчас до нее далеко.
В этот миг мне почудилось, будто я вновь гляжу за окно в доме мастера Аска, на бескрайние ледяные равнины… а может, в каком-то смысле никогда их и не покидал.
Внезапно мне пришла в голову новая мысль.
– А что, если Новое Солнце явится лишь после того, как наша раса исчезнет? Что, если Цадкиэль вздумалось… этак созорничать?
– Нет. Цадкиэль к таким штукам не склонна, хотя с виду на то и похоже. Подобные каверзы – для солипсистов, полагающих, будто все пройдет и все канет в прошлое, – пояснил капитан, поднимаясь на ноги. – Ты хотел меня расспросить, и я тебя ни в чем не упрекаю, вот только ответов дать не могу. Хочешь подняться на палубу, поглядеть, как будем садиться? Больше мне тебя порадовать нечем.
Бургундофара в недоумении подняла брови.
– А что, уже? Так быстро? – выдохнула она.
Признаться, я чувствовал то же самое.
– Да, осталось всего ничего. Я приготовил вам кое-какие припасы – в основном, съестное. Оружие, кроме ваших ножей, возьмете? Могу выделить, если нужно.
– А сам ты что посоветуешь? – спросил я.
– Я? Ничего. Ты знаешь, что вам предстоит делать, а я – нет.
– Тогда я оружия не возьму, – ответил я. – А Бургундофара пусть за себя решает сама.
– Нет, – согласилась Бургундофара. – Мне тоже оружие незачем.
– Тогда идемте, – сказал капитан, и на сей раз то было уже не приглашение – приказ.
Надев ожерелья, мы следом за ним поднялись на палубу.
Корабль наш несся высоко над облаками, казалось, кипевшими под его днищем, однако я сразу почувствовал: да, вот мы и дома. Урд за их пеленою из голубой сделалась черной и вновь засияла лазурью. Леер на ощупь оказался холоден, точно лед, и я поискал взглядом ледяные шапки Урд, однако мы уже опустились так низко, что разглядеть их не удалось. Сквозь прорехи в клубящихся облаках виднелась лишь синева морей, время от времени перемежавшаяся бурыми либо зелеными пятнами суши.
– Прекрасный мир, – вздохнул я. – Возможно, не столь прекрасный, как Йесод, но все равно красивый.
Капитан пожал плечами.
– Мы и свой сделаем не хуже Йесода, если захотим.
– Захотим, – ответил я, и лишь после того, как слово сорвалось с языка, понял, что действительно в это верю. – Захотим непременно… и чем больше нас, покинув Урд, вернется назад, тем скорее.
Облака успокоились, словно какой-то маг прошептал заклинание, или какая-то женщина обнажила перед ними грудь. Убрав паруса, вахтенные суетились на реях, проверяя, все ли громоздкие, крупные снасти закреплены с надлежащей надежностью.
Стоило последнему из них спрыгнуть на палубу, навстречу нам ударили первые ветры Урд, разреженные до неосязаемости, однако, словно единственное мановение руки корифея, принесшие с собой целый мир звуков. Мачты взвизгнули, заныли не хуже ребеков, каждая стренга канатов завела свою песнь.
Еще немного, и сам корабль, рыскнув в сторону, накренился и кормою вперед ухнул вниз, так что озаренные солнцем облака Урд за шканцами встали дыбом, а мы с Бургундофарой в ужасе ухватились за стойки леера изо всех сил.
Капитан, спокойно, как ни в чем не бывало, опиравшийся на оттяжку, осклабился и крикнул:
– Вот так так, а я-то думал, хотя бы девица с матросской службой знакома! Подними-ка его, дорогуша, не то на камбуз отправишься, коку в помощницы!
Я бы и сам помог Бургундофаре, будь у меня такая возможность, а она, как велел капитан, всеми силами постаралась помочь мне подняться. Цепляясь друг за дружку, мы кое-как встали на ноги (хотя палуба сделалась круче множества лестниц, причем по-прежнему оставалась гладкой, точно пол в бальном зале) и даже сумели сделать пару осторожных шажков в его сторону.