– Как видите, я сумел помочь Герене. Сумел избавить ее от недуга.
– Да, видим, и благодарны тебе, – подтвердил гетман.
Бургундофара коснулась моего плеча, а когда я повернулся к ней, взглядом дала понять, что затея моя может кончиться скверно… но это я знал и без нее.
– Однако исцеление необходимо всей нашей Урд.
И гетман, и остальные, сидевшие на корточках спиною к стене, придвинулись ближе, а двое-трое согласно кивнули.
– Вот я и пришел исцелить ее хвори.
– Снег выпал задолго до того, как маис поспел, – с натугой, словно выдавливая из себя каждое слово, сказал один из селян. – Уже второй год подряд.
Тут закивали почти все, а человек, сидевший за спиной гетмана, то есть лицом ко мне, добавил:
– Небесные люди сердиты на нас.
– Небесные люди, – как мог, принялся объяснять я, – иеродулы и иерархи, вовсе не питают к нам ненависти. Просто они уж очень от нас далеки и очень боятся нас после того, что натворили мы в прошлом, давным-давно, на заре юности человечества. Я побывал у них.
Оглядев каменные лица крестьян, мне так и не удалось понять, верит ли мне хоть один.
– Побывал и, думаю, сумел достичь примирения. Сумел хоть немного сблизить их с нами, а нас с ними.
Ночью, улегшись рядом со мною в хижине гетмана (сам он с женой и дочерью ушел ночевать к соседям, а возражений и слушать не пожелал), Бургундофара сказала:
– А знаешь, в итоге – рано ли поздно – они нас прикончат.
– Уйдем завтра же, – пообещал я.
– Не отпустят, – откликнулась Бургундофара.
Поутру выяснилось, что правы мы оба – каждый на свой манер. Уйти-то мы из деревни, конечно, ушли, однако на прощание ее жители рассказали нам о соседней, в нескольких лигах пути, деревушке под названием Гургустии и проводили нас к ней. Выставленная на всеобщее обозрение, рука Герены поразила тамошних жителей до глубины души, и для нас (не только для меня с Бургундофарой, но и для Герены, и для Бренвина, и для остальных) устроили точно такое же пиршество, как накануне, только заячьим окорочкам послужила заменой свежая рыба.
Потом мне рассказали о некоем человеке – человеке очень хорошем, ценимом в Гургустиях чрезвычайно высоко, но ныне серьезно занедужившем. Я ответил его односельчанам, что поручиться за результат не могу, однако взгляну на него и помогу, чем сумею.
Хижина, где лежал захворавший, казалась такой же древней, как и он сам, да еще насквозь провоняла хворью и смертью. Я велел селянам, толпой повалившим за мною, выйти, а когда все ушли, обшарил хижину и, наконец, отыскал рваную циновку достаточной величины, чтоб занавесить входной проем.
После этого в хижине сделалось так темно, что я едва смог разглядеть больного. Стоило наклониться к нему, поначалу мне показалось, будто глаза привыкают к темноте, однако вскоре сделалось очевидно: нет, вокруг уже не настолько темно, как прежде. Лежащего освещал неяркий луч, смещавшийся, куда бы я ни перевел взгляд. Вначале я подумал, что свет испускает шип, хранящийся в кожаной ладанке, сшитой Доркас для Когтя, хотя светить так ярко сквозь кожу и ткань рубашки он, разумеется, не мог. Вынутый из мешочка, шип оказался таким же темным, как в тот раз, когда я пытался осветить им коридор за дверью моей каюты, и я спрятал его назад, в ладанку.
Хворый открыл глаза. Я, кивнув ему, изобразил на губах улыбку.
– Ты никак по мою душу? – едва слышным шепотом спросил он.
– Я не Смерть, – ответил я, – хотя путали меня с нею довольно часто.
– Так я и думал, сьер. С виду ты добр сердцем.
– А тебе хочется умереть? Это я, если хочешь, устрою вмиг.
– Да, хорошо бы… Если здоровым мне уже не бывать.
С этим он вновь смежил веки.
Сдернув с него покрывала из домотканых холстин, я обнаружил, что под ними он совершенно гол. На правом боку старика вздулась жуткая опухоль, шишка с детскую голову величиной. Трепеща под напором силы, заструившейся из недр Урд сквозь мои ступни к пальцам, я принялся разглаживать опухоль, и вскоре от нее не осталось даже следа.
Внезапно в хижине снова стало темно, и я обнаружил, что сижу на утоптанном земляном полу, вслушиваясь в дыхание больного, словно завороженный. Казалось, просидел я так долгое-долгое время. Поднявшись на ноги, я почувствовал себя совершенно разбитым, будто какая-то хворь вот-вот свалит с ног меня самого – одним словом, в точности так же, как после казни Агила. Сдернув циновку, заслонявшую вход, я вышел наружу, навстречу сиянию солнца.
Бургундофара обняла меня что было сил.
– Что с тобой?
Я ответил, что со мной все в порядке, вот только не можем ли мы где-нибудь сесть? Но тут ко мне, распихав локтями толпу, протолкался изрядно горластый здоровяк – полагаю, один из родственников недужного – и во весь голос осведомился, поправится ли Деклан. Я, пробираясь сквозь столпотворение вокруг хижины в ту сторону, куда указала Бургундофара, буркнул в ответ:
– Не знаю.
Недавно минули ноны, и осенний день, как порою случается, выдался теплым. Чувствуя себя лучше, я нашел бы толкающихся, взмокших от пота пеонов изрядно забавными: точно такое же сборище мы распугали у Ктесифонского перекрестка, представляя пьесу доктора Талоса… Но теперь я буквально задыхался в их толпе.
– Отвечай! – заорал здоровяк мне в лицо. – Поправится он или нет?!
Остановившись, я повернулся к нему.
– Друг мой, ты, кажется, полагаешь, будто, если ваша деревня накормила меня, я обязан отвечать на твои вопросы? Если так, ты жестоко ошибся!
Горластого здоровяка оттащили прочь и, похоже, немного помяли (по крайней мере, звук одного удара я слышал).
Толпа расступилась. Герена взяла меня за руку, отвела к ветвистому дереву, несомненно, служившему местом собраний деревенским старейшинам, и усадила на гладкую голую землю спиною к стволу.
Кто-то, подойдя к нам, с поклоном спросил, не нуждаюсь ли я в чем-нибудь.
Мне настоятельно требовалась вода, и некая женщина принесла ее – холодную, только что из ручья, в запотевшем глиняном кувшине, накрытом чашкой. К этому времени Герена устроилась справа от меня, а Бургундофара слева, и мы пустили чашку по кругу.
Вскоре к нам подошел и гургустийский гетман. Поклонившись, он указал в сторону Брегвина и заговорил:
– Брат мой рассказал, что ты прибыл к ним в деревню на корабле, плавающем среди облаков, а явился затем, чтоб помирить нас с силами неба. Всю жизнь ходим мы к местам поднебесным, посылаем им дым жертвоприношений, однако ж жители неба сердятся, насылают на нас морозы. В Нессе говорят, будто само солнце остывает день ото дня…
– А далеко ли до Несса? – перебила его Бургундофара.
– Следующее селение называется Ос, госпожа. Там можно нанять лодку и рекой добраться до Несса в один день.
– А из Несса нас и до Лити довезут, – шепнула Бургундофара мне на ухо.
– Но все же, – продолжал гетман, – монарх берет с нас налоги по-прежнему, а если не можем заплатить их зерном, забирает детей. Подобно отцам и дедам, ходим мы к поднебесным местам, перед самыми заморозками сожгли на жертвеннике лучшего барана в Гургустиях… Скажи, что же нам вместо этого надлежит делать?
Я вновь принялся объяснять: иеродулы-де нас боятся, так как в древние времена, в эпоху расцвета Урд, мы расселились по многим мирам, истребили без остатка множество других рас, разнесли повсюду свою жестокость и войны, а в заключение сказал:
– Нам надлежит стать едиными. Надлежит говорить только правду, дабы нашим посулам начали доверять. Надлежит беречь Урд, печься о ней, как вы печетесь о своих пашнях.
Гетман и кое-кто из остальных закивали, как будто и вправду все поняли – и, возможно, действительно поняли если не все, то хоть часть мною сказанного.
Вдруг за спинами собравшихся вокруг нас поднялся переполох: вопли, радостный смех, рыдания… Те, кто сидел, повскакали на ноги, только я слишком, слишком устал и остался сидеть. Пошумев, пороптав, гургустийцы вывели вперед хворого старика, по-прежнему голого, если не брать в расчет домотканой холстины (в которой я опознал одно из его покрывал), повязанной вокруг пояса.
– Это Деклан, – объявил кто-то. – Деклан, объясни-ка сьеру, как ты поправиться ухитрился!
Старик заговорил, но я, не расслышав его в общем гомоне, взмахом руки велел остальным замолчать.
– Так вот, господин мой, лежу я в постели, и явился ко мне серафим, облаченный в свет.
Пеоны загоготали, пихая друг друга локтями.
– Спросил он меня, желаю ли я помереть, а я сказал: нет, жить желаю, а после уснул и проснулся вот таким вот, как сейчас перед тобою стою.
Пеоны захохотали, загомонили, наперебой втолковывая ему:
– Это же он, вот этот вот сьер тебя вылечил! – и тому подобное.
– Этот человек видел все сам, а вы – нет! – прикрикнул я на весельчаков. – Кто утверждает, будто знает больше, чем очевидец, лишь выставляет себя дураком!
Боюсь, то были плоды множества дней, проведенных мною в Траксе, на заседаниях суда архонта, не говоря уж о бессчетных днях, в течение коих мне, облеченному властью Автарха, приходилось вершить суд самому.
Как ни хотелось Бургундофаре отправиться в Ос немедля, я обессилел настолько, что больше в тот день не смог бы сделать ни шагу, но снова спать в душной хижине не желал. Посему я сказал жителям Гургустий, что вместе с Бургундофарой переночую здесь, под деревом совета, а они пусть подыщут место под крышей для тех, кто пришел со мною из Вици. Так они и сделали, однако, проснувшись в одну из ночных страж, я обнаружил рядом с нами Герену.
XXX. Керикс
Когда мы собрались покинуть Гургустии, многие тамошние пеоны пожелали отправиться с нами, в чем их поддержали еще несколько человек из тех, кто присоединился к нам в Вици. Однако я, не желая, чтоб меня таскали по округе, будто святые мощи, провожать нас строго-настрого запретил.
Поначалу селяне принялись спорить, но, видя, что я на своем стою твердо, удовольствовались пространными, нередко повторявшими одна другую благодарственными речами и поднесением даров: витого посоха, плода лихорадочных трудов двух лучших местных резчиков по дереву, для меня; расшитой разноцветной шерстью шали (должно быть, роскошнейшего из женских украшений на многие лиги окрест) для Бургундофары; и, наконец, корзины провизии для нас обоих. Со съестным мы покончили по пути, корзину зашвырнули в ручей, но прочее сохранили – посох для ходьбы пришелся мне весьма по душе, а шаль, к изрядному восторгу Бургундофары, неплохо скрадывала суровый мужской крой ее матросской робы. Шли мы почти весь день и в сумерках, как раз перед тем, как стража затворила ворота, вошли в городок под названием Ос.