– Могу я поговорить с тобой, сьер?
Обнаживший голову на таком ветру, он принял настолько нелепый вид, что я не сдержал улыбки.
– Полагаю, если фок спустить вовсе, управлять кораблем станет еще труднее? – кивнув ему, спросил я.
В этот-то самый момент буря и обрушила на нас всю свою ярость. Почти без парусов, со спущенными стеньгами «Алкиона», однако ж, легла на борт, а когда выровнялась (да, к чести ее строителей, она действительно выровнялась), вода в реке словно вскипела, по палубе оглушительно забарабанили градины. Старший помощник опрометью бросился под козырек прогулочной палубы. Я двинулся следом. К немалому моему удивлению, едва оказавшись под крышей, он упал передо мной на колени.
– Спаси «Алкиону», сьер, не позволь ей утонуть! Не за себя прошу, сьер – ради жены: у нас с ней двое малышей, и поженились мы, сьер, только в прошлом году. Мы ведь…
– Отчего ты решил, будто я в силах спасти ваш корабль? – спросил я.
– Это ведь все из-за капитана, правильно я понимаю, сьер? Вот я к нему наведаюсь, как стемнеет, – пообещал он, крепко стиснув рукоять изрядно длинного дирка на поясе. – Пара матросов точно за мной пойдет, сьер; сделаем все в лучшем виде, клянусь, сьер!
«Алкиону» снова качнуло, да так, что грота-рей одним концом ушел в воду.
– Во-первых, подобные разговоры – это мятеж, – заметил я. – А во-вторых, просто вздор. Вызывать штормы я не умею, как и…
Однако меня уже никто не слушал. Со всех ног ринувшись из-под навеса на палубу, старший помощник тут же исчез из виду за пеленой ливня пополам с градом. Вздохнув, я снова уселся на узкую скамью, с которой наблюдал за погрузкой… вернее сказать, сам я по-прежнему несся сквозь бездны пространства с тех самых пор, как мы с Бургундофарой прыгнули в непроглядную пустоту под тем странным куполом на Йесоде, а на лету при помощи нитей, которыми мог бы задушить половину Брия, усадил на скамью изображавшую меня куклу-марионетку.
Спустя дюжину, а может, и сотню вдохов старший помощник вернулся, ведя за собою Герену с Декланом, и снова упал передо мной на колени, а они присели на палубу у моих ног.
– Прекрати бурю, сьер, – взмолилась Герена, – ведь прежде ты был к нам добр. Конечно, сам-то ты не погибнешь, но мы с Декланом непременно утонем. Знаю, мы тебя ослушались, но только потому, что хотели как лучше, и просим: прости нас!
Деклан молча кивнул.
– По осени бури с грозой – дело совершенно обычное, – напомнил я всем троим, – и эта скоро утихнет, подобно всем остальным.
– Сьер, – начал было Деклан, но тут же осекся.
– Что ты хотел сказать? – спросил я. – Говори же, не бойся.
– Мы тебя видели. И я, и она. Мы были рядом, там, где ты нас оставил, когда дождь начался. Вот он, старший помощник, бегом побежал под крышу. А ты, сьер, просто пошел. Спокойно пошел, и град тебя даже не задел. Погляди, сьер, хоть на мою одежду, хоть на ее.
– Не понимаю, Деклан. К чему это ты?
– Они промокли, сьер, – пролепетал старший помощник. – Я тоже. А ты, сьер, пощупай хоть плащ свой, хоть щеки.
Действительно, и ткань плаща, и лицо оказались совершенно сухими.
Сталкиваясь с невероятным, разум неизменно ищет спасения в обыденности. Возможно, ткань плаща, сотканная в иных мирах, попросту не намокает, а мое лицо защитил от дождя капюшон? Других объяснений мне в голову не приходило. Откинув капюшон за спину, я шагнул на шкафут.
Повернувшись лицом к ветру, я увидел потоки дождя, льющего прямо в глаза, услышал свист града над самым ухом, но ни одна градина меня не задела, а лицо, и ладони, и плащ остались сухи… Как будто учение муни (которое я всю жизнь полагал изрядной глупостью) обернулось сущей правдой, и все, что я вижу и слышу – не более чем иллюзия.
Едва ли не вопреки собственной воле я зашептал, обращаясь к ненастью. Поначалу я думал поговорить с ним, как с человеком, но обнаружил, что с губ сам собой срывается шелест легкого ветерка, раскаты грома где-то вдали, над холмами, и нежный, словно звон струн тимпанона, шорох йесодских дождей.
Миг, другой… и гром стих вдалеке. Следом за ним стих и ветер, а в реку, точно горсть камешков, брошенных детской рукой, с плеском упали последние градины. Тут мне и сделалось ясно, что несколькими словами я призвал бурю обратно, вновь заточил ее в себе и почувствовал… Нет, этого ощущения просто не описать словами. Прежде я, сам того не заметив, выпустил чувства на волю, и они превратились в чудовище столь же необузданное, как и я, наделенное силой десяти тысяч великанов. Теперь чувства снова сделались просто чувствами, а меня охватила прежняя злость, и не в последнюю очередь оттого, что я больше не понимал, где пролегает рубеж между этим странным, неприглядным миром Урд и моим существом. Выходит, ветер – мое дыхание, или, наоборот, мое дыхание – ветер? А что звучало в ушах – ток крови в жилах или песнь Гьёлля? Выругаться бы от досады… но как знать, что натворит моя ругань?
– Благодарю тебя, сьер! Благодарю тебя!
В который уж раз пав на колени, старший помощник приготовился поцеловать носок моего сапога, вот только я отнюдь не был готов сие позволять. Подняв его на ноги, я настрого запретил ему покушаться на жизнь капитана, а в итоге был вынужден взять с него клятву, так как прекрасно видел: подобно Деклану и Герене, он с радостью сделает все, что ни сочтет для меня благоприятным, пусть даже вопреки моему собственному приказу. Увы, я, нравилось мне это или нет, сделался чудотворцем, а чудотворцам, в отличие от автархов, не повинуются беспрекословно.
Более о том дне рассказывать почти нечего: до вечерних сумерек ничего примечательного не произошло. С головой погрузившись в раздумья, я разве что раз или два прогулялся со шканцев на полубак, а все остальное время разглядывал берега, проплывавшие мимо. Герена с Декланом, да и вся команда неизменно держались поодаль, но едва край Урд коснулся алого солнечного диска, я подозвал к себе Деклана и указал в сторону ярко освещенного восточного берега.
– Видишь вон те деревья? – спросил я. – Одни выстроились шеренгами и колоннами, будто солдаты, другие собрались в кучки, а третьи образуют переплетающиеся треугольники. Уж не сады ли это?
Деклан скорбно покачал головой.
– Вот и у меня были такие же, сьер. Однако в этом году не принесли они ничего, кроме зеленых яблок, годящихся только для варки.
– Но вот это – сады?
Деклан кивнул.
– И там, на западном берегу, тоже? Там тоже сады?
– Для пашен берега слишком круты, сьер. Вспашешь – всю землю смоют дожди. А для фруктовых садов места вполне подходящие.
– Когда-то, – проговорил я, обращаясь, скорее, к себе самому, – останавливался я в селении под названием Сальт. Полей там было совсем немного, скотины тоже, однако фруктов я не видел вовсе, пока не ушел гораздо дальше к северу.
– Странно мне это слышать, сьер. До пристани Сальта всего полстражи ходу.
Голос Гаделина изрядно меня удивил. Подошедший к нам капитан выглядел, будто мальчишка в ожидании неминуемой порки. Отослав Деклана, я сообщил Гаделину, что ему нечего бояться: да, рассердился я на них с Бургундофарой здорово, но больше не сержусь.
– Спасибо, сьер. Спасибо.
На миг отвернувшись, он вновь устремил взгляд мне в глаза и продолжил, причем слов, требующих еще большей моральной храбрости, мне, пожалуй, слышать еще не доводилось:
– Ты, сьер, должно быть, думаешь, будто мы над тобой потешались. Нет, ничего подобного. В «Тройной Ухе» мы тебя погибшим считали, а нынче, в вашей каюте… просто с собой совладать не смогли. Потянуло нас, понимаешь, друг к другу. Поглядела она на меня, а я на нее, а дальше как-то само все вышло. Думали, теперь нам обоим конец… и ведь вправду едва с жизнью не распростились.
– Больше вам тревожиться не о чем, – сказал я.
– Тогда я лучше спущусь в низы, поговорю с ней.
Я ушел на нос, но вскоре понял: когда «Алкиона» идет круто к ветру, как сейчас, с высоты шканцев все, что впереди, видно гораздо лучше. Там я и устроился изучать северный берег, но вскоре наверх вернулся Гаделин об руку с Бургундофарой. Увидев меня, она высвободила руку и отошла к дальнему борту.
– Если ты, сьер, ищешь место, где мы собираемся пристать к берегу, так вон оно, только что впереди показалось. Видишь? Нет, сьер, ты не дома ищи – ищи дым.
– Да, теперь вижу.
– В Сальте нам, сьер, приготовят ужин. Постоялый двор там отменно хорош.
– Помню, – подтвердил я, вспоминая, как мы с Ионой шли туда через лес, когда уланский патруль разогнал поток путников у Врат Скорби, как в умывальном кувшине вместо воды оказалось вино, и о многом, многом другом.
Странно, однако Сальт запомнился мне не настолько большим. Еще я полагал, что большая часть домов там каменные, а они оказались сплошь деревянными.
Тогда я принялся отыскивать взглядом столб, к которому была прикована цепями Морвенна, когда я впервые говорил с нею. Матросы спустили паруса, «Алкиона» скользнула в небольшую бухту, и здесь, у причала, нашелся тот самый утоптанный пятачок, однако и столб, и цепи исчезли, как не бывало.
Пошарив в памяти (безупречной, если не принимать в расчет немногочисленных провалов и искажений), я явственно вспомнил и столб, и негромкий лязг цепей, когда Морвенна в мольбе сложила перед собою ладони, и тучу зудящего, кусачего комарья, и дом Барноха, целиком выстроенный из рудничного камня.
– Да, давненько я здесь не бывал, – сказал я Гаделину.
Матросы травили фалы, паруса один за другим опадали на палубу, «Алкиона» на остатках хода скользила по глади бухты к причалу, а несколько вахтенных со шлюпочными баграми спрыгнули на решетки палубного настила, слегка выдававшиеся за пределы прогулочной палубы и полубака, готовясь уберечь судно от удара о пристань либо, если потребуется, зацепить крюком сваю и подтянуть нас ближе.
Однако нужды в них почти не возникло. Разом полдюжины лодырей из тех, что целыми днями торчат на берегу, поспешив к краю настила, подхватили брошенные с борта швартовы, затянули их вокруг кнехтов, а кормчий притер «Алкиону» к пристани так мягко, что кранцы – бухты старых канатов, свисавшие со скул корабля, – разве что нежно поцеловали дощатый настил.