Неописуемо медленно, напрягая все силы, Эскиль поднял фузею, направив дуло в мою сторону, но я, не моргнув и глазом, смотрел, смотрел на его неловкие, негнущиеся, едва различимые в неярком сиянии звезд пальцы, нащупывающие предохранитель.
Тут-то судьба и поквиталась со мной за прежнюю несправедливость. Совсем недавно я мог бы спастись, если б только вовремя отыскал защелку предохранителя и успел выстрелить. Он же, прекрасно знавший, где ее нужно искать и куда сдвинуть, мог бы покончить со мною, если б только сумел совладать с непослушными пальцами. В равной мере бессильным, нам – повергнувшему, так сказать, и поверженному – оставалось лишь молча взирать друг на друга.
Наконец ему сделалось не под силу удерживать оружие на весу. Фузея с лязгом упала на палубу, и сердце мое едва не разорвалось от жалости. В этот момент я готов был нажать на спуск сам. Движение собственных губ я, конечно, почувствовал, но даже не понял толком, что такое сказал.
Эскиль, сев, изумленно уставился на меня.
В тот же миг наше судно сбавило ход. Нос его опустился так, что палуба почти выровнялась, а шлейфы брызг за кормой опали, схлынули, будто волна, разбившаяся о берег. Я поднялся поглядеть, где это мы, Эскиль встал тоже, а вскоре к нам присоединились и мой караульный, и друг Эскиля, исполнявший при нем роль сиделки.
По левую руку от нас, рассекая ночное небо, словно клинок меча, высилась набережная Гьёлля. Наш корабль плыл вдоль нее в тишине: рев двигателей (какие бы двигатели ни гнали нас вперед со столь поразительной скоростью) сделался почти не слышен. Чуть впереди к воде спускались ступени, однако готовых протянуть нам руку помощи бездельников поблизости не отыскалось. Пришлось одному из матросов спрыгнуть на причал с носа и принять брошенный другим швартов. Еще немного, и с борта к ступеням лестницы опустился трап.
На шканцы поднялся офицер в сопровождении двух фузилеров с факелами. Остановившись, он изумленно уставился на Эскиля, подозвал всех трех солдат к себе и завел с ними долгий разговор, но говорили они так тихо, что я ничего не расслышал.
Наконец офицер с моим караульным, по-прежнему сопровождаемый факельщиками, подошел ко мне и спустя вдох-другой велел:
– Снять с него рубашку.
Эскиль с другом тоже подошли и остановились рядом.
– Сними рубашку, сьер, – сказал Эскиль. – Не снимешь, нам ее сорвать придется.
– Неужто вправду сорвешь? – спросил я, дабы испытать его.
Эскиль неуверенно пожал плечами.
Расстегнув превосходный плащ, прихваченный с корабля Цадкиэль, я бросил его к ногам, а стянутую через голову рубашку тоже бросил на палубу поверх плаща.
Офицер, подойдя ближе, велел мне повернуться вправо-влево, чтоб осмотреть ребра со всех сторон.
– Ты ведь избит был до полусмерти, – пробормотал он. – Выходит, правду о тебе говорят…
– Не зная, что обо мне говорят, я не могу ни подтвердить сего, ни опровергнуть.
– Тебя и не просят. Одевайся. Одевайся, не мешкай, искренне советую.
Я опустил взгляд, но ни плаща ни рубашки на прежнем месте не оказалось.
– Стянул кто-то. Должно быть, один из матросов, – вздохнул офицер и бросил взгляд в сторону друга Эскиля. – И ты, Танко, наверняка все видел.
– Никак нет, сьер, я ведь в лицо ему смотрел, не на одежду… но отыскать пропажу попробую.
– Возьми с собой Эскиля, – кивнул офицер.
Повинуясь его жесту, один из факельщиков передал факел товарищу и наклонился, чтоб освободить мою ногу.
– Украденного они не найдут, – сказал мне офицер. – Укромных уголков на таких катерах тысячи, и команде известен каждый.
Я заверил его, что мне вовсе не холодно.
Офицер сдернул с плеч форменный плащ.
– Твою одежду вор наверняка разрежет на кусочки и продаст по частям. И неплохо на том наживется. Возьми, на день – у меня в каюте есть запасной.
Принимать от него плащ мне не хотелось, однако отвергать нежданную щедрость было бы глупо.
– А вот руки я тебе должен сковать. Устав, ничего не попишешь.
Кандалы, блеснувшие в свете факелов, точно серебряные, впились в запястья, как и любые другие.
Вчетвером сошли мы по трапу на каменные ступени, спускавшиеся к воде (и, кстати заметить, с виду казавшиеся почти новыми), поднялись наверх и небольшой колонной двинулись вдоль узкой улочки, окаймленной крохотными палисадниками и разношерстными, по большей части одноэтажными, домиками в окружении множества пристроек. Первым шел факельщик, за ним следовал я, за мной с пистолетом наготове шагал офицер, а второй факельщик замыкал строй. Какой-то рабочий, плетущийся к дому, остановился, уставившись на нас во все глаза, но, кроме него, на улице не оказалось ни души.
Оглянувшись назад, я спросил офицера, куда он меня ведет.
– В старый порт. Там один из древних, никуда не годных кораблей приспособили под содержание заключенных.
– А потом что?
Пожатия плечами я не разглядел, но представить его смог вполне.
– Не знаю. Мне было приказано только взять тебя под арест и доставить сюда.
Насколько я мог судить, «сюда» представляло собой один из городских садов. Войдя в сумрак под сенью деревьев, я поднял взгляд и увидел себя в ночном небе за побитой морозом листвой.
XXXVI. Возвращение в Цитадель
Как ни надеялся я взглянуть на восход старого солнца, прежде чем окажусь взаперти, с этим мне, увы, не посчастливилось. Долгое – или, по крайней мере, казавшееся довольно долгим – время мы поднимались к вершине пологого холма. Не раз и не два наши факелы поджигали охряные засохшие листья над головой. Загораясь, листва курилась пряным дымком – дыханием самой осени. Тропинку, которой мы шли, тоже устилали палые листья, но эти были насквозь вымочены дождем.
Наконец мы подошли к мрачной стене, такой высокой, что свет факелов не доставал доверху, и посему я на миг принял ее за Стену Несса. У темной, узкой арки, ведущей к калитке в стене, стоял, опираясь на древко вужа, караульный в полудоспехе. Увидев нас, он даже не попытался выпрямиться или еще каким-либо образом выразить почтение к офицеру, но, когда мы подошли к нему почти вплотную, громко застучал в железную дверцу окованным сталью древком оружия.
Калитку отворили изнутри. Миновав стену – изрядно толстую, однако далеко не такую громадную, как Стена Несса, – я замер как вкопанный, да столь внезапно, что офицер, шедший сзади, врезался грудью мне в спину. Караульный, дежуривший возле калитки внутри, держал в руках длинный обоюдоострый меч, небрежно опираясь тупым, угловатым острием о булыжную мостовую.
– Где я? – спросил я у офицера. – Что все это такое?
– Старый порт, как я и говорил, – отвечал он. – А вот и корпус корабля, отданный под заключенных.
Подняв взгляд, я увидел перед собой исполинскую башню сплошь из блестящего металла.
– Он просто клинка моего испугался, – с ленцой протянул караульный. – Не бойся, парень, наточен он славно – даже не почувствуешь.
– К этому арестованному изволь обращаться «сьер»! – прикрикнул на него офицер.
– Может, и изволю… пока ты, сьер, тут.
Что офицер намеревался сказать ему, что сделал бы далее, так и осталось неизвестным: пока они препирались, из башни вышла женщина в сопровождении мальчишки-прислужника с фонарем. Отсалютовав ей (несмотря на ее немалый, судя по богатству мундира, чин) в самой пренебрежительной манере, офицер сказал:
– Вижу, тебе не спится.
– Какой уж тут сон! О твоем прибытии меня известили, тебя я знаю как человека слова, а новых клиентов предпочитаю осматривать лично. Повернись-ка, парень, дай взглянуть на тебя.
Я послушно повернулся.
– Великолепный экземпляр, и вдобавок вы его пальцем не тронули. Выходит, не сопротивлялся?
– Вот-вот. Для вас – просто поле непаханое, – буркнул в ответ офицер.
Более он ничего не добавил, и тогда один из солдат с факелами шепнул:
– Да он дрался, как дьявол, госпожа префект.
Взгляд, брошенный в его сторону офицером, говорил ясней всяких слов: сия реплика обойдется солдату очень и очень дорого.
– Что ж, если клиент так покладист, – продолжила женщина, – полагаю, в камеру мы его отведем и без вас?
– Можем и до камеры довести, если хочешь, – предложил офицер.
– Но если вы не поведете его внутрь, кандалы с него нужно снять сейчас же.
Офицер пожал плечами.
– Да, кандалы за мной числятся.
– Вот и забирай. Душка, – обратилась женщина к мальчишке-слуге, – возможно, он попытается бежать. В таком случае передай фонарь мне и верни его.
– Не вздумай, – шепнул офицер, подойдя ко мне ближе. – Не советую.
Освободив мои руки, он отступил на шаг и четко отсалютовал мне. Караульный с мечом, осклабившись, распахнул узкую дверцу калитки. Офицер с факельщиками гуськом вышли наружу, дверца за ними с лязгом захлопнулась, и я понял, что потерял единственного друга.
– Сюда, Сто Второй, – велела женщина, указывая на двери, из которых вышла к нам.
Я огляделся в надежде отыскать путь к бегству… и замер от изумления, коего не смогу описать, сколько бы ни старался. Слова сорвались с языка сами собой: удержать их я не сумел бы, как не сумел бы сдержать биение сердца в груди:
– Да это же наша Башня Матачинов! А вот Башня Ведьм, только стоит теперь прямо! А вон и Медвежья Башня!
– Тебя называют святым, – сказала женщина. – А я вижу, ты совершенно безумен.
С этими словами она протянула ко мне раскрытые ладони: смотри, дескать, я безоружна, и делано улыбнулась, что послужило бы вполне достаточным предостережением, не предостереги меня на ее счет офицер. Ясное дело, мальчишка в отрепьях был безоружен и никакой опасности собою не представлял, а вот с нее очень даже сталось бы припрятать под роскошным мундиром пистолет, если не что-либо худшее.
Большинству сие неизвестно, однако выучиться бить человека в полную силу весьма и весьма нелегко: некий древний инстинкт заставляет смягчать удар даже самых жестоких. Меня же среди палачей обучили не сдерживаться, и посему я ударил