Вздохнув, Эата подпер подбородок ладонью.
– А ведь плавала Макселенда немногим хуже меня, – продолжал он. – А я, сам помнишь, плавал не хуже вас с Дроттом. Наверное, никса ее на дно утянула. Такое порой случается, особенно в низовьях реки.
– Да, знаю, – подтвердил я, вспомнив громаду лица Ютурны, каким мельком видел его мальчишкой, когда едва не утонул в Гьёлле.
– Ну, а больше и рассказывать не о чем. С собой я привез в шелковом поясе, пошитом на заказ у одного из тамошних ксантодермов, кое-какие деньжата, да и за службу на каравелле получил еще малость, купил кое с кем на паях эту лодку, и вот так с тех пор на ней и хожу. Однако по-ксантски до сих пор немного калякаю, а услышу их речь, остальное тоже припомню. Эх, нам бы побольше воды да провизии…
– Так ведь в этом море островов куча, – напомнил я. – Я как-то раз видел на карте, в Гипотермическом Классисе.
Эата кивнул.
– Да, надо думать, около пары сотен и еще уйма не обозначенных ни на одной из известных мне карт. Ты, небось, думаешь, все их миновать, не заметив, нельзя, ан нет, можно, и еще как. Если не посчастливится, проскользнешь между ними и даже не заподозришь, что земля близка. Тут много чего зависит от времени суток – ночью идешь, или днем, но самое главное, на какой высоте у тебя несет вахту впередсмотрящий. Согласись, грот-марс на каракке – совсем не то, что нос моей скорлупки!
– Остается только надеяться на лучшее, – пожав плечами, подытожил я.
– Ага, как сказал бы лягушонок при виде аиста, кабы у него в глотке не пересохло.
Вновь ненадолго умолкнув, Эата перевел взгляд с волн на меня.
– Севериан, а ты знаешь, что случилось с тобой? Пусть даже ты просто морок, насланный какогенами…
– Знаю, – подтвердил я. – Только я не фантом. А если фантом, то виновата в этом иерограммата по имени Цадкиэль.
– Тогда расскажи, как сам все это время жил. Теперь твоя очередь.
– Ладно, только вначале спрошу еще кое о чем. Что происходило здесь, на Урд, после моего отбытия?
Эата сел на рундук так, чтобы видеть меня, не вертя головой.
– Да, верно, – сказал он. – Ты же за Новым Солнцем отправился, так? Отыскал?
– И да и нет. И обо всем тебе расскажу, как только ты просветишь меня, что здесь, на Урд, творилось.
Эата поскреб щетинистый подбородок.
– Ну, в том, что ты, наверное, хочешь узнать, я разбираюсь не очень. И вряд ли сумею точно припомнить, когда что произошло. Пока мы с Макселендой жили вдвоем, Автархом был ты, однако в столице, по слухам, появлялся нечасто, все с асцианами воевал. А после вернулся я из Ксантских Земель – тебя уже нет.
– Если там ты провел два года, выходит, с Макселендой должен был прожить восемь, – подсчитал я.
– Да, где-то так. Четыре или пять лет с ней и ее дядюшкой, и еще два-три года мы вдвоем по реке ходили. Как бы там ни было, трон Автарха уже супружница твоя заняла. В народе ворчали на ее счет: баба-де, слов власти не знает… Так что, когда я обменял иностранное золото на хризосы, на одних твой портрет был, а на других ее. Она в том году как раз замуж за дукса Кесидия вышла, на улице Иубар из конца в конец такой закатили праздник – с вином и мясом для всех и каждого. Я так набрался… три дня на лодку вернуться не мог, а в народе пошли разговоры, что брак их – дело хорошее, пускай-де она сидит в Обители Абсолюта да заботится о Содружестве, а он тем временем асцианам спуску не даст.
– Верно, помню его, – заметил я. – Прекрасный был командир.
Действительно, командир он был знающий, однако, вызвав из памяти хищное, ястребиное лицо дукса, представить его, сурового, беспощадного обладателя, на ложе с Валерией я не сумел.
– Кое-кто поговаривал, будто она его выбрала за то, что с виду похож на тебя, – сообщил мне Эата. – Но, по-моему, он был симпатичнее, да и ростом, кажется, чуть выше.
Я вновь напряг память. Да, разумеется, симпатичнее, чем я со шрамом через всю щеку… а вот ростом Кесидий мне вроде бы несколько уступал, однако как же не оказаться самым высоким тому, перед кем все остальные преклоняют колени?
– А потом умер он, – продолжал Эата. – Как раз в прошлом году.
– Понятно, – вздохнул я.
Долгое время стоял я, прислонившись спиной к планширю, и размышлял. Восходящая Луна почти добралась до зенита, тень мачты легла между нами, словно черный барьер, а голос Эаты, донесшийся из-за него, показался мне странно, поразительно юным:
– Севериан, а как же насчет Нового Солнца? Ты обещал все о нем рассказать.
И я начал рассказ, однако, добравшись до того, как вонзил нож в предплечье Идас, обнаружил, что старый товарищ мой дрыхнет без задних ног.
XLVII. Затонувший город
Мне тоже следовало бы поспать, однако укладываться я не спешил. Целую стражу, а то и больше простоял я на носу лодки, глядя порой на спящих, а порой на воду. Таис устроилась, как нередко устраиваюсь спать я сам – ничком, уложив голову на скрещенные предплечья. Толстушка Пега свернулась клубком, словно превращенный в девицу котенок, прижавшись спиной к боку Одилона. Одилон лежал навзничь, брюхом кверху, заложив руки за голову.
Эата так и спал на рундуке, полусидя, припав щекой к планширю – должно быть, очень устал. Глядя на него, я то и дело гадал, что скажет он, проснувшись, поверит ли, наконец, что я не эйдолон.
Однако мне ли было судить, кто из нас прав? Ведь подлинный Севериан (да, подлинный Севериан некогда существовал, в чем я нимало не сомневался) давным-давно исчез среди звезд. Увы, все старания отыскать его среди оных пропали даром, и лишь спустя долгое время я понял: причина неудач вовсе не в том, что его там нет. Разумеется, он оставался на месте – просто Ушас, отвернув от него лик, укрыла его вместе с многими прочими за горизонтом. В конце концов, наше Новое Солнце всего-навсего одна из мириад звезд, хотя, может статься, теперь, когда днем ни одной звезды кроме него в небе не видно, люди об этом забудут.
Вне всяких сомнений, с палубы корабля Цадкиэль наше солнце выглядело столь же прекрасным, как и все прочие. Просеивать их взглядом я продолжал и после того, как распростился с надеждой отыскать на небе Севериана, которого Эата уж точно не счел бы мороком, и, наконец, понял, что на самом-то деле ищу в небесах корабль, принесший меня с Йесода. Корабля я, конечно, не нашел тоже, однако звезды были столь прекрасны, что потраченных сил мне было нисколько не жаль.
Среди множества сказок, собранных под коричневым переплетом книги, которой я при себе более не ношу, и, несомненно, погибшей вместе с тысячей миллионов других томов под развалинами библиотеки мастера Ультана, имелось предание о величайшем святилище, о храме, укрытом за расшитым алмазами занавесом, дабы никто из людей, узрев лик Предвечного, не умер, не сходя с места. Много эпох миновало на Урд, и вот однажды некий дерзкий смельчак силой прорвался в святилище, истребил всех его стражей и сорвал занавес ради множества украшавших его алмазов. Тесная каморка за занавесом оказалась пуста – по крайней мере, так говорится в предании, однако, выйдя наружу, в ночь, и устремив взгляд к небу, смельчак тот немедля погиб, пожранный пламенем. Сколь же ужасно, что сказания о нас самих нам неведомы, пока не сбудутся в жизни!
Возможно, виной всему воспоминания об этой сказке. Возможно, всего лишь мысль о затонувшей библиотеке, последним хозяином коей, несомненно, стал (и наверняка погиб в ее стенах) Киби. Как бы там ни было, именно в этот момент – ни мгновением раньше – я осознал гибель Урд во всем ее ужасе и похолодел изнутри, хотя вид затонувшего домика с уцелевшей дымоходной трубой тоже перепугал меня до глубины души. От лесов, где я когда-то охотился, не осталось ни деревца, ни даже прутика. Миллионы мелких хозяйств, земельных наделов, кормивших миллионы Мелитонов и гнавших их, вооруженных лишь небывалой сметливостью да скромной отвагой, на север, и просторные пампы, откуда галопом, с пикой в руке и благородством в сердце примчалась на войну Фила – все это, до последней травинки, до последней капустной грядки, поглотила вода.
Казалось, мертвое тельце ребенка, приплясывавшее на волнах, машет мне ручкой. Увидев его, я понял, как должен искупить грех содеянного. Волны манили к себе, к себе манил утопший мальчишка, и сколько бы я ни твердил самому себе, что мне недостанет воли расстаться с жизнью, планширь выскользнул из рук, точно живой.
Воды сомкнулись над головой, однако я вовсе не захлебнулся и не утонул, но и дышать перестал, хотя чувствовал, что дышать здесь, под водой вполне смог бы. Озаренные полыхавшей изумрудным огнем Луной, хляби морские простирались вокруг, словно толща зеленого стекла, а я, не торопясь, плыл сквозь бездну, казавшуюся чище воздуха.
Вдали виднелись громадные – в сотню раз превосходящие величиной человека – силуэты непонятной природы. Некоторые походили на корабли, некоторые на облака, один казался живой головой без тела, другой щеголял целой сотней голов. Со временем все они скрылись в зеленоватой дымке, и я увидел внизу, под собой, устланную топким илом равнину, а посреди нее возвышались руины исполинского, куда больше нашей Обители Абсолюта, дворца.
Тут я и понял, что мертв, однако смерть не принесла мне освобождения. Еще мгновением позже мне также сделалось ясно, что все это только сон, и с криком петуха (на сей-то раз никаким магам уже не выколоть его блестящих черными бусами глаз) я, пробудившись, окажусь на постоялом дворе, в одной кровати с Бальдандерсом; засим доктор Талос задаст ему взбучку, и все мы тронемся в путь, на поиски Агии с Иолентой. Подумав об этом, я целиком отдался во власть сновидения, но, кажется, пусть совсем ненадолго, сумел разорвать Пелену Майи, хитросплетение цветистых образов, заслоняющее от нас истинную сущность вещей.
Разумеется, брешь в ней немедленно затянулась, однако ткань пелены трепетала под натиском студеных ветров, что дуют из Яви в Грезы, унося с собой нас, словно опавшие листья. Напоминавший Обитель Абсолюта «дворец» оказался Нессом, моей столицей. Необъятный и прежде, город сделался еще больше, чем был: Стена во многих местах рухнула, подобно стене Цитадели, отчего Несс стал воистину городом без конца и края. Многие башни обрушились тоже, стены из камня и кирпича раскрошились, точно корка множества сгнивших дынь, а там, где каждый год величаво, торжественно шли к собору кураторы, косяками кружила макрель.