Эта книга посвящается Чарльзу Н. Брауну[9] и сотрудникам Locus. И Барри Молзбергу[10], с уважением и нежностью.
– Ты знаешь место, где раньше был старый замок, в былые времена, до того, как построили мост? – спросил Крыса.
– Я его хорошо знаю, – ответил Крот. – Но почему Выдра решил ждать именно там?
Праздник святой Катарины
Набравшись наглости написать целую, пусть даже совсем небольшую, книгу о написании предыдущей, писатели зачастую во всеуслышание объявляют, будто берутся за дело исключительно в ответ на бесчисленные настоятельные просьбы – таков уж писательский обычай. К несчастью, о себе я того же самого сказать не могу. Однажды Марк Дж. Макгарри[11] спросил, как я дошел до создания «Книги Нового Солнца», и мой ответ, «Гелиоскоп», идет в этом сборнике следующим. Тот же вопрос мне как-то задал Боб Гарсиа[12], но написать статью, на которую он намекал, я так и не удосужился. Больше особого интереса к этой теме, насколько мне помнится, не проявлял никто.
Зачем тогда заниматься этим вообще? Из своего рода безрассудного оптимизма. Всякий писатель, стоящий своих двух центов за слово, как минимум в потаенных глубинах души лелеет надежду, что где-нибудь да отыщутся хоть два-три человека, которые не просто прочтут его книгу, отшвырнут в сторону и потянутся за другой, но станут читать ее, перечитывать, быть может, пристально разглядывать обложку в поисках неких подсказок, поставят в шкаф, а после вновь снимут с полки – просто так, подержать… Было время, я сам мог, прижимая ладонь к истрепанной бумажной обложке с крупной, желтого цвета надписью «Умирающая Земля»[13], почувствовать ток волшебства, струящегося сквозь картон: Турджан из Миира, Странник Лианэ, Тсаис, Чун Неизбежный… Никто из моих знакомых об этой книжке даже не слышал, но я-то знал точно: прекраснее книги не найти во всем мире!
В первом томе «Книги Нового Солнца» старый библиотекарь, мастер Ультан, говорит:
– Такое дитя, в конце концов, обнаруживает на одной низкой, но неприметной полке «Золотую Книгу». Ты никогда не видел этой книги и уже не увидишь, так как вышел из возраста, коему она соответствует.
– Прекрасная, должно быть, книга, – отвечает ему Севериан.
– Воистину так. Если меня не подводит память, переплет ее – из черного клееного холста, должным образом поблекшего на сгибах. Несколько тетрадок вываливаются из блока, несколько гравюр вырвано, но это удивительно красивая книга. Ах, если б я мог найти ее снова…
А после, в четвертом томе, Севериан размышляет:
– Возможно, для кого-то мое сочинение станет «Золотой Книгой»…
При всей своей скромности я полагаю, что нам с Северианом нечто подобное создать удалось. Возможно, не для огромной толпы народу, но хоть для нескольких человек. Определенное количество писем от поклонников получают даже писатели, и вовсе не все авторы писем, адресованных мне, на меня злы, хотя встречаются среди них и такие. На днях мальчишка лет этак пятнадцати (кстати, отчего бы его имени не появиться на книжных страницах? Зовут его Раймонд Виджил) спросил меня, нельзя ли ему приобрести экземпляр второго тома, «Когтя Миротворца», а услышав в ответ, что стоит «Коготь» без малого тринадцать долларов, немедля поник головой. Таких денег у него не имелось. Однако он сказал:
– Там, в первой книге, у вас все закончилось так, что…
Ну, разумеется, за своего первенца, за Номер Первый, автор обязан нести ответ, как и всякий другой! Посему я… нет, не подарил, но одолжил ему второй том. Дал почитать. И с радостью сообщу вам, что книгу он не вернул до сих пор. (А еще не так уж давно, во время моего выступления в Публичной библиотеке Чикаго, весьма привлекательная на вид девушка – знал бы имя, поместил бы сюда и его – подойдя ко мне подписать экземпляр «Когтя», спросила: «А правда, что томов будет всего четыре?»)
Вот, видите? Выводы делайте сами.
А какая из книг может быть лучшей на свете, если не брать в расчет «Золотой Книги»? Конечно же, книга о «Золотой Книге»! И если «Книга Нового Солнца» стала для вас «Золотой Книгой», то именно ее самую, книгу о ней, вы и держите сейчас в руках. Посвящена она созданию «Книги Нового Солнца» и ее миру, а еще тому, что происходит сейчас, когда «Книга Нового Солнца» написана, будто все это невесть как важно… а впрочем, если «Книга Нового Солнца» стала «Золотой Книгой» хотя бы для одного читателя, то важности этим вопросам действительно не занимать.
Это эссе называется «Праздник святой Катарины», так как начато было с блестящей мыслью: начать с самого начала. С такой же мыслью я начинал и «Книгу Нового Солнца», а называться она должна была «Праздник святой Катарины». Однако еще до того, как начинать с самого начала, порой неплохо бы притормозить и оглядеться вокруг. Из этих соображений позвольте мне для начала описать положение дел на сегодняшний день – то есть в то время, когда я пишу эти строки. Таким образом, вы, продолжив читать, уж точно будете понимать мою точку зрения.
Первые два тома, «Тень Палача» и «Коготь Миротворца», куплены издательством и вышли в свет – «Тень» и в твердой, и в мягкой обложке, а «Коготь» только в твердой. Третий том, «Меч Ликтора», тоже куплен издательством, но еще не опубликован: как мне сообщили, издание в твердом переплете запланировано на январь 1982-го. Четвертый том, «Цитадель Автарха», пока что существует лишь в рукописи, и его пятая редакция завершена приблизительно наполовину.
В дальнейших эссе я думаю изложить весь этот материал обстоятельнее (вдруг некоторым из вас интересно, кто именно принимал решения о покупке и кто сообщал мне о сроках публикации). А сейчас, на мой взгляд, как раз к месту и даже необходимо разделаться с другим вопросом, касающимся работы над книгой. Многие утверждают, будто я сперва завершил все четыре тома и только после предложил издателям первый. Скажу больше: сей подвиг не раз горячо восхваляли в печати. К несчастью, это не совсем так. В действительности я подождал, пока не закончу вторую редакцию всех четырех томов, после чего довел первый до окончательного варианта и отправил в издательство. И поступил так отнюдь не из соображений достойного восхищения идеализма, но только затем, чтоб обеспечить себе возможность правки сюжета первого тома, дабы закончить последний согласно собственным замыслам. Продав первый том, я принялся за третью редакцию второго.
Вот тут-то мы – путем, признаться, весьма извилистым – и подошли вплотную к Празднику святой Катарины.
Если вы прочли «Тень», то знаете, что великомученица Екатерина – покровительница Взыскующих Истины и Покаяния, именующих ее на свой, слегка эксцентричный лад, Катариной, причем не великомученицей, но исключительно святой. (Кстати, раз уж у нас зашла речь об именах и званиях, здесь, вероятно, следует уточнить, что Взыскующих в обиходе называют гильдией палачей – ни в коем случае не Гильдией Палачей, поскольку это название не настоящее.) «Святая» и «великомученица» – разумеется, по сути, одно и то же, а «Катарина» – всего-навсего немецкий вариант имени «Екатерина», изначально греческого.
Святая Екатерина – или, точнее, святая Екатерина Александрийская, вполне вероятно, существовала в действительности. Если так, то родилась она около 1600 лет тому назад и жила в Египте, в то время – провинции Римской империи. Считается, что вышла она из аристократической семьи, и это вполне похоже на правду: согласно преданиям ей удалось одержать верх в диспутах с пятьюдесятью философами, а значит, Екатерина, во-первых, отличалась недюжинным умом, а во-вторых, получила великолепное классическое образование. (В те времена, хоть среди нас и принято именовать их классическим периодом, образование заключалось не в усвоении мертвых языков, но в изучении риторики, называемой нами ораторским искусством, философии и, выражаясь привычным нам языком, инженерного дела. Целью всего этого была подготовка учащегося к карьере на общественном поприще. Римское государство в различных формах просуществовало около 2200 лет.)
Кроме этого ее не устраивало текущее положение дел. Протестовавшую против обращения Максимина[14] с христианами, ее приговорили к смерти (так сказать, к умерщвлению) на колесе, оснащенном шипами. Однако колесо сломалось (технические неполадки с орудиями казни – дело на удивление обыкновенное), и вместо этого Екатерину предали смерти через усекновение головы. Легенда гласит, будто колесо не просто сломалось, но зацвело розами, о чем и напоминают алые, желтые и белые огни фейерверка под названием «колесо Екатерины». Подобно Жанне д’Арк и Томасу Мору, Катерина, согласно жизнеописаниям, простила вершившего казнь палача.
Легенды, окружающие смерть Екатерины, послужили материалом для XI главы «Тени». Но не спешите, как сказал бы доктор Талос, это еще не все. Как я упоминал примерно страницей выше, «Праздником святой Катарины» должна была называться книга, в итоге ставшая «Книгой Нового Солнца». Если б сюжет строился в соответствии с изначальным замыслом, развитие действия выглядело бы как-то так.
Ученик палачей Севериан знакомится с прекрасной девушкой, Теклой, заточенной в темницу, влюбляется в нее, затем (разумеется, на празднике в День святой Катарины) становится подмастерьем, но отношений с нею не разрывает. В конце концов, Текла упрашивает Севериана помочь ей покончить с жизнью, и он оставляет в ее камере нож, а увидев струйку крови, сочащейся в коридор из-под двери, сознается во всем.
Со временем (обратите внимание на перерыв в череде событий) Севериан становится мастером гильдии. Тревожиться ему не о чем. Гильдии поневоле пришлось простить его, сам себя он тоже почти простил… и тут ему доставляют письмо от Теклы. Самоубийство оказывается мнимым, уловкой, позволившей сообщникам втайне освободить ее. Вскоре она, восстановленная в правах, займет прежнее положение в обществе. Еще Текла пишет, что любит Севериана по-прежнему, но, может статься, всего лишь стыдится обмана и приглашает его присоединиться к ней.
Как же ему теперь быть?
Как человеку честному, патриоту (а он действительно таков) ему следовало бы немедля разоблачить всю ее аферу, но в таком случае он снова покроет себя позором и на сей раз заодно опозорит всю гильдию, а Теклу почти наверняка обречет на смерть. Уступив просьбам Теклы, он воссоединится с ней, но станет парией, изгоем (тогда как он теперь – особа весьма могущественная и уважаемая в собственном узком кругу), причем, вполне вероятно, увлечет за собой на дно жизни и Теклу, а тогда Текла, как пить дать, со временем возненавидит его. Если же просто оставить ее письмо без ответа и сжечь, Текла только возненавидит его куда скорее, причем, во-первых, вскоре обретет немалый политический вес, а во-вторых, сможет шантажировать и Севериана, и прочих мастеров гильдии, как ей заблагорассудится. (Само собой, выход из этого положения я нашел, но предоставлю читателям возможность поломать над ним голову самостоятельно.)
Вот такой у меня сложился сюжет, и, как показывают первые главы «Тени», эту историю я и начал писать. Согласно изначальному замыслу из нее должна была выйти повесть объемом около сорока тысяч слов, которую я рассчитывал продать Дэймону Найту[15] для ныне несуществующей, а на всем протяжении существования прискорбно недооцененной серии антологий Orbit. Вскоре, однако же, в замысле обнаружились серьезные пробелы. Каким образом гильдии следует покарать Севериана за вероломство? Каким образом ему удастся стать мастером? Каким образом, неожиданно воскрешая Теклу, не скатиться в катастрофическую банальщину?
Однако хуже всего оказалось стойкое ощущение, будто я выбрасываю в мусорную корзину вымышленный мир, заслуживающий куда более детальной проработки. Тогда я решил превратить повесть в роман. В то время подобное решение казалось отчаянно дерзким, однако, приняв его, я тут же без труда нашел ответы на все три вопроса. Во-первых, Севериана отправят в изгнание, что и позволит изобразить немалую часть мира вне стен Цитадели. Во-вторых, в странствиях он обретет некую силу, а с ее помощью вынудит гильдию принять его обратно и возвысить до мастера. В-третьих, Текла на поверку окажется мертвой, а ее письмо – подделкой, состряпанной кем-то еще. Прекрасно. Теперь все выглядело вполне радужно: только садись да пиши.
Если идеи, характеры и тому подобное никак не приходят на ум либо приходят, да все негодные, писатель сталкивается с нешуточной проблемой. Однако если идей рождается чересчур много и все они на удивление хороши, перед ним возникает новая. Закончив книгу, я обнаружил, что приключения Севериана едва-едва начались. Вместо того чтоб завершить сюжет, я начал полдюжины новых. Внезапным появлением Доркас сам Севериан был удивлен куда меньше, чем я. Розы взяли моду распускаться в моих историях всюду, хоть сажай их там, хоть не сажай, а из трещин в стенах Несса проросли с первых же глав.
…весь Пергам покрывают
Буйны кусты диких роз: погибли даже обломки![16]
По-хорошему, символику следовало раскрыть, покончить с тайнами. Однако все это требовало еще больших объемов.
Что ж, ладно. Напишу не роман – трилогию.
Так я и сделал и завершил ее (в первой редакции) с усталым вздохом, сотрясшим самую душу. Осталась лишь одна небольшая загвоздочка. Трилогию я, согласно установившемуся обыкновению, разделил на три книги. И третья вышла почти такой же длины, как первые две, вместе взятые.
Работы своей я никому не показывал, однако мой литагент, Вирджиния Кидд[17], о ней знала. И, в свою очередь, дала знать о ней Дэвиду Хартвеллу[18]. И вот теперь я попросил ее выяснить, что скажет он о трилогии с третьим томом необычайной длины.
Мнение Дэвида Вирджиния изрядно смягчила: подозреваю, в оригинале ответ оказался непечатным. (Знаю, знаю: по-вашему, сейчас ничего непечатного нет. А вот попробуйте, скажите редактору, что ваша новая книга должна быть отпечатана пурпуром!)
Не желая вымарывать из готовой рукописи десятки тысяч слов и вдобавок весьма сомневаясь в своей способности проделать это без ущерба для связности сюжета, я предложил разделить толстенный третий том на два и вместо банальной трилогии выпустить тетралогию.
Ответ из Нью-Йорка последовал без промедления – можно сказать, в мгновение ока. (Ответов, поступающих из Нью-Йорка без промедления, обычно приходится дожидаться около четырех недель, а уж сколько времени уходит на отправку ответа у лодырей, страшно себе даже представить.) Что ж, замечательно.
Могучим ударом рассек я толстенный том напополам… и обнаружил, что стал счастливым обладателем пары тонких – прискорбно тощеньких томиков.
Впрочем, дело вполне могло обернуться гораздо хуже. Волею счастливой случайности, в середине старого, толстого тома нашелся весьма неплохой эпизод, ставший концовкой третьего из четырех. Заодно у меня появилась возможность довести до конца подвисшие в воздухе нити повествования, и когда я ликвидировал все пробелы, третий и четвертый тома достигли почти того же объема, что и первый со вторым.
Некий человек исключительной мудрости говорил: если мост Золотые Ворота растет, сам себя красит, отращивает галерейки и кульверты, мы, хочешь не хочешь, обязаны считать его живым. В самом начале этого непростительно непоследовательного предисловия я рассуждал о том, что написанная мною книга вполне могла стать для кого-нибудь «Золотой». Теперь мне хотелось бы высказать еще одно предположение: что, если «Золотая Книга» пишет себя сама? В самом деле, по-моему, с «Золотой Книгой» иначе не может и быть. Тем более, у «Книги Нового Солнца» теперь имеется даже дитя, а восприемником его стал Марк Зисинг[19]. Люди, зовущие себя реалистами, поскольку ослеплены лишь одной, определенного сорта иллюзией, наверняка не поверят, что книга может оказаться живой, но если так, для них живых книг и не бывает. Однако ж… Возможно, мы чересчур полагаемся на параллели с биологией. Возможно, неверие этих людей и есть подлинное, окончательное испытание для жизни, что теплится в книгах. Максенций[20] ведь тоже, не поверив в Екатерину Александрийскую, лишь породил на свет нечто новое!
Гелиоскоп
Итак, вы с восхитительной лаконичностью спрашиваете: «Что подтолкнуло вас к написанию “Книги Нового Солнца”? Что помогло вам ее написать?»[21]
Ясное дело, оба эти вопроса – вопросы одного уровня, и на оба, ясное дело, можно ответить очень и очень по-разному. К примеру, я мог бы сказать: «Ничто не подталкивало, писал добровольно. Пишущая машинка, она у меня своя». Но, полагаю, ни тот ни другой ответ ваших читателей не удовлетворит, а посему…
Не раз и не два – полагаю, с полдюжины раз, писал я в Empire: одной-единственной идеи, как правило, маловато даже для самого короткого рассказа, а все, что длиннее (скажем, объемом от 25 000 слов), не будучи основано минимум на двух импульсах, озарениях – называйте, как пожелаете – окажется неудачным почти наверняка. Твержу я об этом столь упрямо, поскольку уверен, что это очень и очень важно. И именно посему перечислю здесь все изначальные импульсы, двигавшие мною, какие сумею припомнить сейчас, спустя пять лет после начала работы.
Во-первых, мне хотелось создать нечто крупномасштабное. Многие годы, еще до того, как начать чтение научной фантастики в том смысле, в каком понимаем ее мы с вами (и составители антологии The Pocket Book of Science Fiction[22]), я, следя за приключениями Флэша Гордона на громадной планете Монго, досадовал (и досадую до сих пор), обнаруживая, что волею автора во всем ее мире распространена лишь одна незатейливая, единообразная культура. За исключением случаев, когда пригодное для жизни пространство крайне невелико – допустим, ограничено единственным островком, или в случае весьма малочисленного общества, располагающего передовыми технологиями, подобное выглядит невероятным и в то же время скучным (да, сочетание на первый взгляд парадоксальное, однако встречающееся прискорбно часто). Мне же хотелось изобразить целое общество во всей его внешне правдоподобной сложности.
Во-вторых, мне хотелось изобразить юношу, мало-помалу приближающегося к далекой войне. Меня самого, отчисленного из колледжа, призвали в армию во время Корейской войны, и сейчас я очень ярко помню медленное, постепенное расставание с гражданской жизнью, с тех пор как и родители, и я сам полагали, будто меня вовсе никуда не призовут, вплоть до того момента, когда услышал грохот крупнокалиберных пушек вдали. Очень похожая история (в данном случае – путь от курса молодого бойца к боевым действиям) изложена в «Алом знаке доблести»[23], и, прочитав его, я загорелся желанием создать нечто подобное в научно-фантастическом антураже. Эти два импульса не только не противоречили один другому – наоборот, подкрепляли друг дружку, предоставляя мне возможность изобразить протагониста, медленно, словно в водоворот, увлекаемого в гущу сражений, и его путь, пролегающий сквозь самые разные слои общества.
Примерно в это же время мне довелось побывать на конвенте, посвященном маскарадным костюмам и косплею. (Помнится, пошел я туда лишь потому, что разговаривал с Бобом Такером[24], приглашаемым в качестве почетного гостя на любые мыслимые конференции, и Боб, отчего-то чувствовавший себя обязанным ее посетить, попросил составить ему компанию.) Из выступавших помню по именам только Кэрол Резник и Сандру Мизель[25]. Сидя в зале, вполуха слушая наставления, как завоевывать первые призы за косплей (хотя желанием выигрывать в оных отнюдь не горел), я вдруг задумался: отчего их любители, насколько мне известно, не удостоили внимания ни одного из моих персонажей? Для этого, разумеется, требовалось выдумать героя, как можно лучше вписывающегося в маскарадную атмосферу – то есть одевающегося достаточно просто, но выразительно, броско. Одним из таких и оказался палач: черные штаны, черные сапоги, обнаженная грудь, черная маска.
Разумеется, сей мрачный образ, персонификация мук и смерти, несет в себе эмоциональный заряд немалой силы, однако его воздействие далеко не всегда так уж просто предугадать. «Волхва» я в то время еще не прочел, а значит, у Фаулза позаимствовать этой мысли не мог, хотя она там имеется, но, откуда бы она ни взялась, меня вдруг осенило: а ведь кроме ужаса пытуемого либо казнимого на свете есть и ужас тех, кто вынужден пытать либо вершить казни! Одна из основных мыслей агностиков старой школы состоит в том, что существование боли «опровергает» или, по крайней мере, противоречит существованию Бога. Какое-то время мне думалось, что держаться мнения, будто существование боли подтверждает или же служит одним из доказательств бытия Божия, было бы еще проще.
Агностики довольствуются утверждением, будто чувство боли эволюционировало само по себе в качестве средства, позволяющего избегать серьезного ущерба для здоровья. Об этой гипотезе можно сказать следующее. Во-первых, поразмыслив всего пару минут, всякий найдет полдюжины куда лучших средств достижения той же цели (одно из них – разум, также развившийся эволюционным путем, однако чем разумнее организм, тем острее он способен чувствовать боль). Во-вторых, с данной задачей боль, по большому счету, не справляется: вспомните хоть о человеческих существах, прыгающих на мотоциклах через фонтан перед Сизарс-палас, хоть о собаках, гоняющихся за автомобилями.
А вот чего у боли действительно не отнять: боль играет роль мотиватора, воздействующего на нас всевозможными не слишком-то очевидными способами. Именно боль учит нас и состраданию, и злорадству, именно боль приводит людей, не верящих, будто Господь мог бы допустить ее существование, к мыслям о Боге. О том, что Христос умер в мучениях, говорилось тысячу раз. Упоминания о том, что он был «скромным плотником», навязли в зубах, многим из нас набили оскомину до тошноты. Однако никто на свете, похоже, не замечает, что орудиями пытки и казни послужили дерево, гвозди и молоток, что человек, воздвигавший крест, вне всяких сомнений, тоже был плотником, что человек, вколачивавший гвозди, был в равной мере и плотником и солдатом, и плотником и палачом. Мало этого, лишь считаные единицы, по-моему, обращают внимание на то, что, хоть Христос и был «скромным плотником», единственной изготовленной им вещью, о которой нам известно нечто определенное, оказался не стол, не стул, а «бич из веревок».
А если Христос знал не только боль мученика, но и боль мучителя (что мне представляется несомненным), то мрачный образ палача также вполне может быть образом героическим и даже священным, наподобие резных африканских Христов.
Ну и, наконец, мне хотелось создать произведение о новом варварстве. Одну из мудрейших вещей, какие я когда-либо слышал, сказал Дэймон Найт о научной фантастике тридцатых годов:
– Все мы живем в ее будущем.
Да, так и есть. У нас имеется и телевидение, и космические полеты, и роботы, и «механические мозги». Над теми самыми лучеметами, бластерами, из которых на моей памяти то и дело палил Флэш Гордон (если не предпочитал воспользоваться мечом), сейчас напряженно работают, и, вероятно, не более чем лет через десять они также войдут в обиход. Сегодня задача научной фантастики состоит не в описании чуть гипертрофированного настоящего, а подлинного будущего – времени, разительно отличающегося от настоящего, но тем не менее логически вытекающего из него. Подобных образов будущего, ясное дело, не один и не два. Есть будущее, где человечество ради новых источников сырья и пищи возвращается в море. Есть будущее его полного истребления. Ну, а задуманному мною мрачному образу и его путешествию навстречу войне, на мой взгляд, лучше всего подходило, так сказать, будущее бездействия, в коем человечество, упорно цепляясь за древнюю родину, за континенты Земли, попросту ждет у моря погоды, существует, пока не иссякнут денежки в кошельке.
Вот таким и будет ответ на твой, Марк, первый вопрос. Больше, пожалуй, тут сказать нечего. Все эти мысли, потребности, озарения и так далее брыкались, брыкались в моей голове, а после я свел их в книгу. Второй вопрос куда проще. У меня есть занятие. Дело. Джек Вудфорд[26] в одной из своих книг заметил, что большинство утверждающих, будто хотят писать, в действительности хотят бросить рутинную работу. По-моему, со времен Вудфорда ситуация нисколько не изменилась, и тем, кто так думает, я всем сердцем сочувствую – ужасающее количество ремесел отвратительны до предела, и мне сказочно повезло наткнуться на одно из немногих приятных.
Тем не менее для писателя, питающего надежду создать нечто получше, поинтереснее бесчисленных погонных ярдов обычной коммерческой жвачки, сносная постоянная работа может оказаться изрядным подспорьем. За качество наше общество платит нередко, хоть и не всегда, однако лишь после – и обычно гораздо позже – того, как труд завершен. Тем временем писателю нужно на что-то жить, не говоря уж о содержании семьи (если таковая имеется). Я лично женился не «на деньгах» и хотел, чтоб жена занималась исключительно домом и растила детей. Мои родители не смогли бы, да и не согласились бы содержать меня с семьей, обратись я к ним с такой просьбой, и я их за то ни в коей мере не упрекаю, ну, а стипендий и прочей благотворительной поддержки писателям наподобие меня не положено.
Как показал опыт участия в конвентах, большинство почитателей научной фантастики относятся к авторам, зарабатывающим на жизнь не только литературным трудом, с некоторым презрением. Что ж, фэны могут позволить себе подобную роскошь, а вот писатели – вряд ли. И если это означает, что качество можно оценить в долларах, писателям следует отвергнуть сию мысль без раздумий, с порога, если только они надеются остаться писателями, так как вскоре она уведет их от писательства вообще.
Если же это значит, что писателю следует как можно больше писать, а тот из них, кто не занят ничем другим, кроме литературы, напишет больше того, кто вдобавок мотыжит бобовые грядки либо торгует вразнос пылесосами, я с такой логикой соглашусь, однако она все равно в корне ошибочна. Готов поспорить: Энтони Троллоп, служа чиновником в Британском почтовом ведомстве, написал гораздо больше любого другого писателя XIX века равного с ним положения. Многие из писателей, не занятых ничем, кроме литературы, говорили, будто я пишу не меньше, а то и больше, чем они сами, хотя обычно у меня писательскому труду посвящен всего час-другой в день.
На самом же деле писателей, не занимающихся ничем, кроме литературных трудов, в природе попросту не существует. (Ближе всех к этому подошел Пруст, инвалид, неспособный почти ни на что другое, но лишь после того, как несколько десятков лет не работал и не писал.) Диккенс и Марк Твен выступали с публичными лекциями. Эдгар По при всякой возможности зарабатывал журналистикой. Фицджеральд писал свой первый роман, служа в армии, офицером (по субботам, после обеда, в офицерском клубе), а после сделал карьеру запойного пьяницы. Хемингуэй (также пивший запоями) в самые продуктивные периоды творчества писал не больше одной-двух страниц в день и надолго прерывал писательский труд вообще – ради путешествий, рыбалки и охоты. Набоков главным образом учительствовал (одно время учил даже боксу!), пока «Лолита» не принесла ему достаточно денег, чтоб бросить преподавание.
Вчера я обедал с Альгисом Будрисом[27], одним из современных писателей-фантастов, восхищающих меня более всех остальных. В Баррингтон он приехал выступить с платной лекцией, а за едой поделился со мною кое-какими впечатлениями о тех временах, когда работал поваром в буфете на Лонг-Айленде (нередко по две смены кряду, ради сверхурочных). После ему доводилось заниматься и редактурой, и связями с общественностью… Сейчас он во всем этом не нуждается, а занимается только литературой, иногда ненадолго отвлекаясь на преподавание и книгоиздание.
Урсула К. Ле Гуин (еще одна писательница, которой я восхищен настолько, что словами не выразить) тоже занята исключительно литературным трудом. Разумеется, она содержит в порядке дом, заботится о детишках, но все мы понимаем: ходить по магазинам, готовить да порой брать на себя роль бесплатного учителя или доктора – это ведь не работа.
Дэймон Найт (перед которым я в неоплатном долгу до последнего дня жизни) стал редактором почти в то же время, что и писателем, и многие годы больше работал редактором, чем писал. Кейт Вильгельм[28], его блистательная супруга, занята только литературой и даже содержит домработницу, однако от случая к случаю уделяет немного времени заботам о саде, о детях Дэймона, о собственных детях и об общем их малыше.
Позвольте, я перечислю все, что какая-либо работа дает писателю – любому и каждому, даже из тех, «с претензиями», кто жаждет бросить работу. (Кстати заметить, Джек Вудфорд, начиная писательскую карьеру, служил в банке, а писал по утрам, перед уходом на службу.)
Прежде всего, работа выгоняет из дому. Писательство – занятие угрожающе уединенное и не менее угрожающе малоподвижное. Сам я по своей работе часто бываю на заводах и фабриках и нередко отмечаю, насколько раскованнее, искреннее, смелее держатся те, кто не отрывается от народа. Ну, а писатель – фабрика сам по себе, сидящая в тихой комнате, мало что покупающая, а торгующая по почте.
Во-вторых, работа учит дорожить временем, уделяемым писательскому труду. Если на творчество имеется только два часа в день, писатель понимает: в течение этих двух часов он должен писать. Некоторые говорят, будто не могут писать, сидя перед окном, многие – что им мешает творить малейший шум… а вот писатель, располагающий всего двумя часами в день, может писать хоть в кузове открытого грузовика посреди федеральной автомагистрали. Одна из главных писательских бед такова. Если писателю нечем больше заняться, он может писать по четырнадцать часов в сутки, как тот же Джон Джейкс[29], создавая «Семейные хроники Кентов». Но если он может писать когда и сколько угодно, однако, скажем, сегодня не в настроении или просто не хочет писать (а кому захотелось бы?), то рискует и вовсе никогда ничего не начать. Писатель же, не имеющий на творчество другого времени, кроме тех самых двух часов, работает усердно, и в немалой мере оттого, что знает: через два часа ему поневоле придется прерваться, как бы вдохновение ни подзуживало довести до конца третью главу.
И наконец, в-третьих, стабильный заработок позволяет писателю работать над масштабным проектом, не торопясь, сколько потребуется. Работа прокормит, а значит, чтобы купить продуктов и заплатить за аренду жилья, не нужно в пожарном порядке заканчивать очередную книгу. Таков парадокс, достойный восторга самого Г. К. Честертона (тоже, кстати сказать, журналиста): работа дарует свободу. Свобода, дарованная ею, и помогла мне написать «Книгу Нового Солнца».
Искренне ваш,
Дж. Вулф
Солнце «Гелиоскопа»
Вот вы и прочли два совершенно разных эссе, описывающих, как создавалась «Книга Нового Солнца», но ни в одном из них я не солгал ни словом. Литературный труд – процесс сложный, так что при желании я без труда мог бы написать третье, ничуть на них не похожее, и оно также оказалось бы чистой правдой.
Однако здесь речь пойдет о другом. Теперь мне хотелось бы снова вернуться к «Гелиоскопу», написанному более года назад, и несколько подробнее раскрыть высказанные там мысли.
Начать вполне можно с заглавия. Гелиоскоп – оптический прибор, предназначенный для наблюдений за солнцем. Об этом вам, безусловно, известно. «Книга Нового Солнца» битком набита всевозможной символикой. В «Празднике святой Катарины» я упоминал о символике роз, а буквально только что получил от Роджера Стюарта из Остина, штат Техас, письмо о символике деревьев. Однако главное, центральное место в книге отведено символике солнца, что наглядно демонстрируют названия и самой «Книги Нового Солнца», и ее первого тома, «Тени Палача». (Кстати, деревья и розы также косвенным образом символизируют солнце, поскольку ни те ни другие не могут существовать без солнечного света, а распустившаяся роза – практически изображение солнца.) Угасает солнце – гибнет и Урд, и в народе ходят легенды о грядущем возвращении Миротворца: возродившийся к жизни Миротворец спасет, исцелит солнце, а посему люди зовут Новым Солнцем его самого. Члену же Ордена Взыскующих Истины и Покаяния, верша казнь, надлежит встать меж казнимым и солнцем – то есть символически прервать жизнь жертвы еще до того, как она умерщвлена в действительности. (Возможно, в названии «Коготь Миротворца» символика солнца на первый взгляд не видна, однако символом солнца здесь служит сам названный предмет, Коготь Миротворца.)
Следуя по порядку, далее мне, вероятно, следует объяснить, что Empire – журнал, адресованный начинающим писателям-фантастам, и потому «Гелиоскоп» насквозь пронизан достойными Урии Хипа советами новичкам. Данное эссе предназначено для публики искушенной, однако, подумав о том, что несколько его экземпляров могут случайно попасть в руки их рабов, я, в надежде свести на нет вред, нанесенный умам начинающих «Гелиоскопом», позволю себе отклониться от правил, дабы сказать вот что: из всех советов писателям достойны прочтения только три.
Не надо. Можешь сдержать себя, не писать – значит, ты не писатель. (Впрочем, возможно, ты не писатель, даже если сдержать себя неспособен.)
Читай. Неважно, во что бы тебе ни хотелось верить; стать писателем, не потратив десятков тысяч часов на чтение, не получится. Как угодить мастеру, поймешь, только став мастером сам.
Пиши. Писатели пишут. Те, кто не пишет, писателями себя только мнят. Плавать ведь не научишься, не побарахтавшись в речке, не нахлебавшись воды – вот и писательского ремесла не освоишь, если не будешь писать. Харлан Эллисон[30] на встречах с начинающими писателями советует им писать по короткому рассказу ежедневно – в буквальном смысле, за следующий год создать триста шестьдесят пять небольших произведений. Думаешь, позерство, абсурд, преувеличение? Нисколько.
Где-то в самом начале работы над повестью, со временем превратившейся в «Книгу Нового Солнца», я ради собственного интереса пробовал разобраться, что делает великую книгу великой, и пару дней назад наткнулся на тогдашние свои заметки. Вот что там говорилось:
«ВЕЛИЧИЕ. 1) Крупный масштаб: великие книги обычно длинны. 2) Масштаб замысла: в великих книгах затрагиваются великие темы, изображаются целые общества, целые страны».
Именно это я и имел в виду, упомянув в «Гелиоскопе» о желании создать нечто крупномасштабное.
Хотите – соглашайтесь, хотите – нет, но я держусь следующих определений, с течением времени сложившихся в голове. Хорошим можно считать произведение о внушающем симпатию трехмерном герое, переживающем захватывающие, необычные приключения на фоне разнообразного, интересного окружения. Великим произведение можно назвать, если образованный, культурный читатель с удовольствием прочтет его, а после с еще большим удовольствием перечитает.
Биографические подробности, скорее всего, никого не интересуют – мне самому они уж точно неинтересны давно, но колледж, который мне пришлось оставить, был колледжем Техасского механико-сельскохозяйственного университета. Ушел я уже со второго курса, а причиной тому явилась крайне скверная успеваемость.
Для тех, кто никогда не бывал на конвентах любителей научной фантастики: в программу крупнейших зачастую включен маскарад. Наград предусмотрено немало: за лучший костюм, за самый красивый костюм, за самый смешной костюм и так далее, вплоть до специальных призов «Самой обнаженной из дам». Кэрол Резник и ее муж, Майк[31], в кругах любителей косплея – особы весьма известные, однако, помнится, Майк на конференции не выступал, а менял слайды в проекторе и дымил мне сигаретой в лицо. Лучшим костюмом из тех, какие мне доводилось видеть, я бы назвал костюм Сандры Мизель, нарядившейся героиней повести Пола Андерсона «Царица ветров и тьмы».
Теологические аргументы – почти всегда «палка о двух концах». Углубляться здесь в эти материи я не стану, однако обосновать утверждение, будто существование Бога может быть доказано с точки зрения разума только в том случае, если Его не существует, дело нехитрое. К счастью, нам, остальным, сие обстоятельство веселиться отнюдь не препятствует. Вот, например, сколько лет я читал, будто все возможные доказательства бытия Божия идут от Фомы Аквинского, однако Хорхе Луис Борхес в миниатюре «Argumentum Ornithologicum» из сборника «Создатель» предлагает свое, оригинальное.
Мой легкий скепсис по поводу эволюции отнюдь не означает, будто я ее отрицаю. Наоборот, в эволюцию я вполне верю: к чему винить во всем на свете одного только Бога? Верю я и в ламаркизм – в том виде, как сформулировал его сам Ламарк («ламаркизм», представленный в стандартных учебниках, на самом деле – лысенковщина, соломенное чучело, сооруженное противниками ламаркизма, концепция, очевидно, ошибочная и посему развенчиваемая без труда). И никакого противоречия во всем этом нет: если отбросить в сторону соображения политические, ламаркизм с дарвинизмом друг друга отнюдь не опровергают.
Вся эта книга уже приняла куда более религиозный тон, чем я планировал изначально, но все-таки – искушение очень уж велико – не могу не отметить еще раз: в действительности большинство христиан не знают о житии и учении Христа практически ничего и опасаются расширять круг познаний, чувствуя, что в таком случае их предрассудкам придется худо.
Замечание Найта о том, что мы уже пережили будущее, рожденное воображением фантастов 30-х годов, есть ключ к пониманию многих явлений, ставящих в тупик литературных обозревателей – особенно обозревателей, обозревающих, так сказать, современную научную фантастику со стороны. Этим обозревателям «известно», что научная фантастика состоит из историй о звездолетах, бластерах и роботах, и все они никак не могут понять, почему в произведениях большинства писателей-фантастов этим вещам уделяется так мало внимания. Да, роман Жюля Верна о подводном судне, которое мы назвали бы атомной субмариной, вполне заслуженно стал сенсацией своего времени (мальчишки из поколения моего отца ценили его столь высоко, что в наши дни подобное просто непредставимо: для сотен тысяч, а может, и миллионов читателей он стал дверью в новый мир). Однако книг, посвященных в первую очередь странствиям технологически усовершенствованных субмарин по океанам Земли, ни один из современных фантастов писать не станет. Точно таким же образом мало кому из них интересны усовершенствованные космические шаттлы, усовершенствованные лазеры, или усовершенствованный промышленный робот «Юнимейт»[32].
Но самое грустное, если писатель действительно совершает некий прорыв, открывает новые горизонты, его непременно обвиняют в описании будущего, «по сути, ничем не отличимого от прошлого». Разумеется, будущее во многих отношениях неотличимо от прошлого – именно это мы и имеем в виду, говоря, что история повторяется. Британская империя в целом ряде аспектов неотличима от Римской. Японская империя в ряде аспектов неотличима от Британской. Современные цеховые профсоюзы весьма напоминают средневековые гильдии, и, к слову заметить, я сам – член современной организации под названием «Гильдия авторов». Однако даже в тех случаях, когда писатели предлагают публике нечто совершенно новое, их будущее неизменно объявляют «неотличимым от прошлого», если только в тексте не фигурирует множество звездолетов, бластеров и роботов. Недавно Джордж Р. Р. Мартин с Лизой Татл выпустили серию произведений о людях, живущих в мире с пониженной гравитацией, летающих с острова на остров при помощи искусственных крыльев. Один из обозревателей Chicago Tribune, смешав в кучу их книгу «Гавань ветров», роман Джанет Моррис[33]Dream Dancer и мою «Тень Палача», подытожил: «Замысел, по сути, один и тот же; перед нами в обличье Будущего предстает… Прошлое».
Разумеется, этот обозреватель имел в виду не замысел, но тему (и точка с запятой тут ему, кстати, вовсе не требовалась – гораздо уместнее оказалось бы двоеточие). А вот после двоеточия следовало бы сказать, что во всех трех книгах изображается будущее, не имеющее ничего общего с уровнем технологического развития настоящего. (Интересный, кстати, момент: почти все занимающиеся изучением научной фантастики либо согласны с Брайаном Олдиссом, сказавшим, что она начинается с «Франкенштейна»[34], либо, подобно мне самому, считают ее началом «Машину времени», и ни в одной из этих двух книг ни слова не говорится о звездолетах, бластерах или роботах.)
Несомненно, на свете имеется пара-другая невежд, еще не открывших для себя блистательного брюзги по имени Джек Вудфорд. Особенно хорошим писателем Вудфорд отроду не был, зачастую ошибался, но тем не менее остается лучшим автором, писавшим о писательстве и писательской жизни, из всех, когда-либо прикасавшихся пером к бумаге. Любимая книжка Вудфорда имеется у каждого из его поклонников и поклонниц. Мне лично больше других нравится How to Write for Money, и вот вам цитата из главы одиннадцатой, «Как жарить утку под прессом».
«Начал я прямо по писаному. Увы! Следуя тому же рецепту, что и повар “Ла Маз”, достигнутый результат я вынужден был скормить псам. Псы съели, однако их тут же вытошнило.
Успокоив себя мыслью, что толку от кулинарных книг столько же, сколько и от учебников литературного мастерства для начинающих писателей, я выбросил кулинарную книгу в мусорный бак и начал с нуля, и тягу к тому же самому в весьма измененном виде сохраняю по сию пору. Зарабатывать деньги, уча других делать что-либо, куда легче, чем делая то же своими руками».
Нужно ли говорить, что мудрая мысль Вудфорда применима далеко не только к кулинарии и литературному творчеству? Не сможете откопать книгу старины Вудфорда (по-моему, лучшего способа проникнуть в суть человека еще не придумано) в букинистическом магазине, обратитесь по адресу: «Woodford Memorial Editions Inc., POB 55085, Seattle WA 98155».
Ну, а теперь я, по обыкновению неуклюже порекомендовав вам книжку о писательском мастерстве, позволю себе поведать еще об одной – о книге Creating Short Fiction Дэймона Найта. Заказать эту книгу можно по адресу: «Writer’s Digest Books, 9933 Alliance Rd., Cincinnati OH 45242». Только предупреждаю, не давайте ее в руки друзьям, и без того не страдающим неконтролируемым влечением к писательству (см. Первое Правило Вулфа в начале этого эссе). Она непременно подвигнет их взяться за перо, и тогда их ожидает немало бед.
Поскольку в «Гелиоскопе» упомянуто о моей работе, наверное, под конец этого эссе следует объяснить, чем я, собственно, занят каждый день. Занимаюсь я так называемой «промышленной журналистикой», а именно – работаю ведущим редактором в журнале Plant Engineering. Пишу статьи о подшипниках, электробурах, гидравлических помпах и тому подобном, покупаю статьи, написанные на схожие темы другими, редактирую их и, согласно расхожему выражению, «выпускаю в свет». Сам делаю фотоснимки – и черно-белые, и цветные, беру интервью, изучаю новинки и разъезжаю по всем Соединенным Штатам (хотя, кажется, чаще всего езжу в Кливленд, в Детройт и отчего-то в Филадельфию). У меня есть шикарный, просторный служебный кабинет с ковром на полу и рабочим столом орехового дерева, не говоря уж о пишущей машинке и книжных стеллажах до самого потолка. Есть даже секретарь (не личный, один на троих с еще двумя ведущими редакторами), но подчиненных – а стало быть, и хлопот с ними – нет вовсе. Одним словом, дело могло обернуться намного хуже.
В настоящее время штат редакции Plant Engineering состоит из двадцати пяти человек, возглавляемых Лео Спектором, главным редактором и моим боссом. Среди этих двадцати пяти имеется шеф-редактор (то есть правая рука редактора главного), девять ведущих редакторов, полдюжины или около младших редакторов с самыми разными титулами (выпускающий редактор, редактор по производству, новостной редактор, корректор и так далее) и три художника. Все вместе мы выпускаем по новому номеру двухсотстраничного журнала каждые две недели.
О руках и ногах
Снимите с полки «Тень Палача», откройте книгу, начните чтение, и вы, еще не добравшись до, собственно, текста, наткнетесь вот на такое четверостишие:
Тысячелетья – ничто пред тобой,
Столь быстротечен их лёт;
Краток, как стража, вершащая ночь,
Прежде чем солнце взойдет.
Подобными эпиграфами открываются все четыре тома. После того, как «Тень» вышла в свет, я с немалым замешательством обнаружил, что некоторые читатели решили, будто эти вступительные стихотворения написаны мною самим. Нет, написал их вовсе не я. Сии жемчужины, как выразились бы наши праотцы, подняты со дна моря руками других пловцов, и мне хотелось бы сказать несколько слов о тех, чьи это руки, и о других стихотворных отрывках, вставленных мной в сами тексты.
Именно эта, первая цитата, случайно попавшаяся на глаза, и натолкнула меня на мысль об эпиграфах – ведь в ней говорилось о многом из того, что я старался поместить в «Тень»: тут и титанические временные промежутки, и путешествия во времени, когда эпохи мелькают по сторонам, точно двери в стенах длинного коридора, и солнечная символика… и, главное, «стража», использованная как единица измерения времени. В ту пору я уже решил сделать часом Урд «стражу» (на самом деле она несколько продолжительнее часа, так как равна одной двадцатой части суток Урд).
Строки эти принадлежат перу Исаака Уоттса[35], а взяты из стихотворения, названного им «Псалом 90». Если вы, подобно мне, склонны во всю глотку реветь старинный кэрол – «Радуйся, мир!» – примерно в то время, когда в молочной витрине ближайшего супермаркета появляется эгг-ног, считайте, с Уоттсом вы уже несколько знакомы, неважно, знаете ли его имя. Еще он написал:
Это голос лентяя. Вот он застонал:
– Ах, зачем меня будят! Я спал бы да спал.
Что-то знакомое, да? Не оттого ли, что очень напоминает ту самую песню прославленного рифмоплета по имени Нечерепаха?
Это голос Омара. Вы слышите крик?
– Вы меня разварили! Ах, где мой парик?
Однако это уже не кэрол. Это Кэрролл.
Прежде чем, оставив Уоттса, двинуться дальше, не удержусь от еще одной цитаты:
Но ты беги страстей блажных!
Вам, чадам человечьим,
Не для того персты даны,
Чтоб ближнего увечить!
Вполне достойно пера мастера Палемона, приди ему на ум (а по-моему, с него сталось бы) поразвлечься сложением виршей!
«Коготь Миротворца» открывается цитатой из Гертруды фон Лефорт[36], но о ней мне известно только, что она написала вот эти, позаимствованные мной (и, по-моему, невыразимо прекрасные) строки:
Но сила по-прежнему исходит из терний твоих,
а из глубин твоих звучит музыка.
Твои тени лежат на сердце моем, словно розы,
а ночи твои подобны крепкому вину.
Символику роз вы, полагаю, уже отметили. Ощущение пространства в этих стихах превосходно дополняет ощущение времени из первой цитаты. Упоминания о тени и ночи связывают «Коготь» с первым томом, с «Тенью Палача», и вдобавок тень с ночью, можно сказать, пробуждают в нас память о солнце, подчеркивая его отсутствие на небе, хотя вовсе его не символизируют.
Эпиграфом к третьему тому, «Мечу Ликтора», служит цитата из Осипа Мандельштама.
Уходят вдаль людских голов бугры:
Я уменьшаюсь там, меня уж не заметят,
Но в книгах ласковых и в играх детворы
Воскресну я сказать, что солнце светит.
Мандельштама в последний раз видели в декабре 1938-го, роющимся в мусорных кучах невдалеке от Владивостока. Поэт отважился высказать кое-какие критические замечания в адрес советского правительства, и правительство весьма забавно указало ему на допущенную оплошность, отправив Мандельштама в Сибирь, навстречу гибели от голода и побоев. Что тут еще можно добавить? Разве что упомянуть о пресловутой «задушевности» третьего тома, «Меча», и заодно «Замка Выдры»…
Четвертый, последний том, «Цитадель Автарха», начнется со следующих строк из «Предрассветного бриза»:
Распахните окно среди ночи, прислушайтесь к ветра дыханью,
Это бриз предрассветный летит, чтобы солнечный встретить венец,
И деревья блестят под луной, и вы слышите веток шуршанье,
И приходит сознанье, что ночи кромешной приходит конец.
«Предрассветный бриз» написан Редьярдом Киплингом. Сняв с полки сборник его стихов, дабы проверить цитату и убедиться, что не напутал с заглавием, я увидел на форзаце дарственную надпись, сделанную рукой матери:
Джину Р. Вулфу
Рожд. 1945
1619 Вассар
Хьюстон 6, шт. Тех.
К3–1929.
На Рождество 1945-го мне было четырнадцать, а значит, Киплинга я читаю долгое, долгое время. В действительности я наверняка начал читать его еще раньше, с «Просто сказок». (И многие годы гадал, где Киплинг разжился столь странным именем. На случай, если вы задаетесь тем же вопросом, его отец сделал матери предложение на берегу озера Редьярд.)
Киплинг принадлежит к обширной когорте викторианских писателей, архетипом коей можно считать Г. К. Честертона, некогда бешено популярных, а ныне надменно, свысока презираемых критиками, сроду их не читавшими. При этом он – один из четырех (насколько мне известно) наших поэтов, писавших НФ. Пожалуй, самое известное, но ни в коей мере не единственное его произведение в научно-фантастическом жанре называется «С ночным пакетботом». Месяцев около четырех тому назад, на торжественном ужине в «Бетти Халл» Фред Пол[37] сказал мне, что составляет сборник научной фантастики Киплинга. На мой взгляд, прежде подобных сборников не издавалось, и его вполне стоит прочесть. В ответ мне удалось рассказать Фреду о книге Киплинга, про которую он даже не слышал, а сейчас я не могу одолеть соблазна поведать о ней и вам. Называется она «Ваш покорный слуга, пес Бутс». В роли рассказчика выступает шотландский терьер. Да, ее не раз называли самой худшей книгой, когда-либо созданной крупным писателем, но я до сих пор нахожу ее крайне забавной. Вот, оцените:
«Теперь мы живем вместе. Это называется Загородный Дом. Там рядом есть парк и много интересных запахов. Нас в Загородном Доме просто полно. Вот вы слушайте, а я буду считать на лапах. Тут я и мой Повелитель-хозяин. Слипперс и его Повелительница-хозяйка. Свои лапы я уже все сосчитал. Но тут есть еще экономка – Эдар, и еще – Кухарка, и еще – Джеймс (он водит большую-конуру-на-колесах), и еще – Гарри-с-лопатой. Ну, у Слипперса я тоже все лапы сосчитал. Больше считать не на чем. Но еще тут есть Служанки, Человек-для-случайной-работы, Почтальон-с-телеграммами, Мой Драгоценный Мясник и Разные Люди. И, наконец, Кошка-из-кухни. Она бегает по стенке. И вообще она очень противная!»
Помимо эпиграфов в тексте тут и там попадаются отрывки стихов, по большей части сложенных мной самим. Вот Севериан, пряча свой хризос, приговаривает:
Здесь лежи.
Кто ни придет,
Стань прозрачен, будто лед;
Взгляд чужой да не падет
На тебя.
Здесь лежи, не уходи,
Избегай чужой руки,
Пусть дивятся чужаки,
Но не я.
Кругляш золотой монеты, конечно же, символизирует солнце. Затем заточенная в подземных темницах Текла цитирует:
Вот покоится Грации – не Целомудрия – Роза,
И ароматы ее розам не свойственны вовсе…
Изначально эти строки относились к Прекрасной Розамунде (а «Розамунда» означает «роза мира»), фаворитке Генриха II Английского. Генрих II спрятал ее посреди специально для этого сооруженного лабиринта, но однажды королева, Алиенора Аквитанская, с верными рыцарями застала Розамунду врасплох, явившись по ее душу, когда та вышивала (а согласно свидетельствам, король нередко отзывался о ее таланте в самых лестных тонах). Розамунда скрылась в лабиринте, но на бегу обронила пяльцы с вышивкой, а клубок нити остался в кармане ее платья. Пойдя вдоль нити, рыцари королевы отыскали и убили ее. Смерть постигла Розамунду в 1175 г. Если вам удастся отыскать питомник, специализирующийся на розах редких, необычных сортов, возможно, там найдется в продаже и «роза мунди» (rosa gallica versicolor), названная так в честь Розамунды, может статься, еще при жизни. Таким образом, Прекрасная Розамунда стала первым в истории человеком, чьим именем назван сорт роз. Посадите «розу мунди» у себя во дворе, и она, как сорняк, разрастется повсюду – был бы только солнечный свет да вода, а вы станете владельцем самой настоящей реликвии эпохи Средневековья, не уступающей подлинностью Белой башне, однако куда более романтичной. Светло-розовые (именно этот – не привычный всем алый – оттенок и есть настоящий розовый), ее лепестки покрыты прожилками особого бледного румянца. Цветет это растение лишь около трех недель, в июне, однако все это время покрыто цветами сплошь.
Текст «Когтя» начинается с главы «В Сальте». Проснувшись на деревенском постоялом дворе (а название деревни означает узкую, заросшую лесом долину) и выйдя на двор, Севериан провожает взглядом солдат, высадившихся на пристани и проходящих маршем по главной сальтусской улице. Солдаты эти – пращники, эрентарии, другими словами одно из отборных воинских подразделений. На марше они поют:
Был я мал – говорила мать:
«Слезы утри и марш в кровать,
Далекий путь ждет тебя, мальчик мой,
Рожденный под падающей звездой».
А как подрос, толковал отец,
Влепит щелбан, и: «Знай, молодец,
От боли не хнычет вояка лихой,
Рожденный под падающей звездой».
А маг мимохожий такое сказал:
«Цвет судьбы твоей, парень, ал.
Ждут кровь, и огонь, и за боем бой
Рожденных под падающей звездой».
А встречный пастух сказал как-то раз:
«Мы, овцы, идем, куда гонят нас,
К Вратам Зари, где ангелов рой,
Следом за падающей звездой».
По-моему, из всего материала для всех четырех томов «Книги Нового Солнца» эта незатейливая песенка доставила мне больше всего хлопот. Во-первых, она должна была годиться для пения на марше, под скорый шаг. Во-вторых, солдатам должно было нравиться петь ее на ходу (пращи их стреляли пиротехническими снарядами, «падающими звездами» из песни). В-третьих, она должна была, пусть смутно, неярко, но все-таки освещать прошлое и будущее Севериана.
Подозреваю, мне самому мои стишки куда интереснее, чем вам, а посему давайте кое-что из них пропустим, разберемся кое с чем не настолько обычным и на сем завершим эссе.
В «Мече Ликтора», ближе к концу, вы познакомитесь с иеродулом по имени Фамулим. Фамулим разговаривает немного не так, как прочие персонажи. Прочтите, что он скажет, а если не увидите в этом ничего странного, прочтите отрывок снова, вслух.
– Хоть испытания нашего ты и не выдержал, я говорил совершенно серьезно. Как часто мы держали с тобою совет, о владыка! Как часто исполняли волю друг друга! С подводными женщинами ты, полагаю, знаком? Так неужели же Оссипаго, отважный Барбат и я настолько неразумнее, чем они?
Чувствуете плавность, некоторую чуждость речи, хотя ведется она языком вполне современным? Все это оттого, что Фамулим говорит нараспев – по сути, белым стихом.
Вообще, тема поэзии в научной фантастике заслуживает отдельной книги… но никогда ее не удостоится. Если вам она интересна, рекомендую вступить в Ассоциацию научно-фантастической поэзии.
О словах чудесных и незнакомых
С тех самых пор, как «Тень Палача» вышла в свет, те, кому книга пришлась по душе, то и дело спрашивают:
– Какие из этих слов настоящие, существующие, а какие выдуманы?
А люди, которым она не понравилась, спрашивают так:
– Зачем там слов непонятных столько?
Ответ на оба вопроса один: все эти слова вполне подлинные, настоящие, а воспользовался я ими, чтоб передать колорит незнакомых мест и незнакомого времени. Похоже, некоторые из фэнов готовы стерпеть любое количество бессмысленной тарабарщины, пока она не более чем бессмысленная тарабарщина, но стоит усердному, трудолюбивому писателю употребить в тексте некое вполне реальное слово (к примеру, «эпопт»), и… но тут я лучше прервусь, не то пишущая машинка чего доброго заржавеет от моих собственных слез.
Как бы там ни было, сейчас мне хотелось бы пробежаться по тексту «Тени» и дать объяснение некоторым из этих экзотических слов. Возможно, читателю весьма необычному (хотя это, скорее всего, как раз о вас) мои объяснения в большинстве случаев не нужны (впрочем, такие параграфы вы вполне можете пропускать), а вот то, о чем вам хотелось бы разузнать подробнее, я упустил из виду. Однако что нам делать в последнем случае, мне в голову не приходит, и посему я просто постараюсь держаться в рамках разумного.
Барбакан
Внешнее оборонительное сооружение, защищающее подступы к крепостным воротам. «И нас вот так, запросто пропустят через барбакан?» – возражает Дротт на предложение Эаты обойти некрополь кругом. Разумеется, в барбакане несет караул стража.
Лекарские (аптекарские) подмастерья
В древности лекарям и аптекарям приходилось держать при себе учеников, помощников, которым поручалось толочь лекарства, скатывать пилюли, собирать целебные травы, служащие ингредиентами снадобий, с соблюдением определенных правил (о некоторых из этих правил в разговоре с добровольцем упоминает Дротт), и тому подобное.
Мисты
Далее упоминается о «некоторых мистических доктринах», а в мире Урд их исповедуют мисты. Слово «мист» означает посвященного в таинства мистерии, постигшего ее суть. В действительности это слово, вполне вероятно, старше слова «мистерия», произошедшего именно от него. Разумеется, теперь-то мы знаем, что все эти культы, как выражался Волшебник из страны Оз, чистой воды надувательство; что все эти таинства, по сути, не более чем шаманские пляски с бубном… Люди нашего времени вообще настолько умны, что знают всю подноготную этих тайн, даже не зная о них ничего. Демокрит (род. ок. 460 г. до н. э.) сказал: «По обычаю сладость, по обычаю горечь, по обычаю холод, цвет, теплота, на самом же деле – атомы и пустота», однако предположения, будто он мог знать что-либо о путешествиях во времени или еще о чем-то подобном – полная чушь. Современники прозвали его Смеющимся Философом.
Баделер
Широкая, тяжелая, кривая сабля с односторонней заточкой и S-образной поперечиной гарды. Прекрасный экземпляр баделера изображен в Swords & Daggers Фредерика Уилкинсона, на вкладке 32. Там сказано, что баделер представляет собой «прекрасную саблю наподобие фальшиона». Что ж, да, на фальшион он похож куда больше, чем на консервный нож, но все-таки путать баделер с фальшионом не следует.
Дхоли
Дикие «рыжие собаки», обитающие в Индии. Охотятся они многочисленными стаями, и, будь у индийцев получше со скотоводством, причиняли бы куда больше ущерба стадам домашнего скота. Вообще, вопрос о «диких собаках» – материя крайне запутанная. Домашний пес (Canis familiaris) – всего-навсего прирученный волк (C. lupus). Кстати заметить, домашние собаки охотно спариваются с дикими сородичами и, скрещиваясь, производят на свет потомство, способное к продолжению рода. Дикая собака Австралии, динго (C. dingo, как же иначе?), также всего-навсего наш старый друг, домашний пес – только шляпа сдвинута набекрень. Однако животные наподобие дхолей (Cuon dukhunensis) и гиеновидных собак (Lycaon tricolor venaticus) отстоят от домашних собак куда дальше, чем волки. Чтоб окончательно запутать дело, слово «дхоль» означает не что иное, как «волк».
Амшаспанд
Грубо говоря, зороастрийский архангел. В зороастризме таковых насчитывается шесть, и состоят они на службе у доброго божества, Ахурамазды.
Арктотер (иначе – арктотерий)
Крупный медведь, ныне вымерший. Вымерших животных в тексте «Тени Палача» упоминается столько, и вопрос этот так сложен, что я предлагаю затронуть его в данном эссе только вскользь. Наверное, из арктотеров получались бы замечательные половики.
Башня Матачинов
В испанской традиции матачины – танцоры в масках и с саблями. Некоторые авторитеты склонны считать, что эта традиция унаследована ими от мавров. Что ж, может, оно и так. В наиболее впечатляющем виде Взыскующие Истины и Покаяния предстают перед прочими обитателями Цитадели на празднике святой Катарины, когда подмастерья в масках пляшут с обнаженными мечами для усекновения головы.
Автарх
Буквально – «самодержец», правитель, чья власть не ограничена никакими рамками, внутренними или внешними.
Экзультанты
Высокорожденные. В «Книге Нового Солнца» это слово имеет несколько иронический смысловой оттенок, поскольку экзультанты значительно превосходят простолюдинов ростом.
Какогены
Буквально – «грязнорожденные», в более широком смысле – «дегенераты». В «Книге Нового Солнца» – оскорбительное прозвище этнического толка, означающее рожденных вне данного мира.
Урд
Старейшая из норн, олицетворение Прошлого, именуемая также «Урдур». Название планеты, где разворачивается действие.
Вильдграф
Глава отряда лесничих.
Парламентарий
Здесь под таковыми имеются в виду члены каких-либо выборных органов местного самоуправления.
Ненюфары
Разновидность водяных лилий с крупными чашеобразными голубыми цветами.
Караван-сарай
Большое здание, где путешественники могут поставить в стойла тягловых и верховых животных и переночевать на собственных походных постелях в комнатах без обстановки.
Миним
Одна шестидесятая доля драхмы.
Тинктура
Настойка лекарственного вещества на спирте либо эфире.
Мастифы
Одна из древнейших и крупнейших пород собак. Представьте себе сенбернара, покрытого шкурой наподобие шкуры датского дога.
Диатримы
«Страусы-убийцы». Разновидность крупных нелетающих птиц, ныне вымерших.
Димархии
Буквально – те, кто бьется двумя способами; солдаты, обученные действовать и в пехотном, и в кавалерийском строю, в зависимости от требований обстановки. Драгуны.
Ублиетт
Буквально означает место забвения. Подземелье с верхним входом.
Эйдолон
Фантом, привидение.
Трискель
Орнамент, символ, характеризующийся тремя расходящимися из одной точки лучами либо ногами (кличка трехлапого пса Севериана).
Тилакодон
Первобытный опоссум, ныне вымерший.
Цвет сажи
Представьте себе абсолютно черный, сажный цвет, в отличие от угольно-черного, лишенный даже глянца.
Барилямбды
Крупные первобытные травоядные животные, ныне вымершие.
Глиптодоны
Крупные животные сродни броненосцам, ныне вымершие.
Смилодоны
Разновидность саблезубых тигров.
Глефа
Древковое оружие с навершием наподобие клинка широкого меча.
Ташка
Плоская сумка, изначально предназначавшаяся для карт и документов, носившаяся на поясе вместе с мечом либо саблей.
Матросы
Артиллеристы, канониры – особенно гражданские, нанятые для обслуживания артиллерии. Изначально это слово означало «моряк, мореход»: матросы обучались канонирскому ремеслу на борту вооруженных пушками купеческих кораблей.
Ехидны
Покрытые иглами муравьеды (Tachyglosus aculeatus).
Кракены
Гигантские кальмары, среди многих ошибочно считающиеся существами легендарными. Кракенами эти создания именовали викинги.
Кордовская кожа
Именно в кордовскую кожу – то есть мягкую, дубленую конскую кожу с тонкой и мелкой мереёй – была переплетена книга в коричневом переплете, «Книга чудес Урд и Неба».
Парадокс
Утверждение, в ходе объяснения доводящее обсуждаемый вопрос до полной неясности, вроде: «средняя книга содержит 237–8109 страниц». Как правило, парадоксы весьма неустойчивы и легко опровергаются насмешками.
Драхма
Шестьдесят минимов. Треть скрупула.
Сафьян
Козлиная либо овечья (козлиная лучше качеством) кожа, дубленая сумаховым экстрактом, зачастую выкрашенная в какой-нибудь яркий цвет.
Аскетические
То есть не склонные предаваться обычным радостям Урд.
Пантократоры
Те, кто достиг полного господства над телесным. Также – воплощения Вседержителя. Те, кто вполне подготовлен для духовных и философских «схваток». Изначально это слово означало тех, кого мы назвали бы атлетами-многоборцами, однако со временем его переносный смысл возобладал над буквальным.
Ипостаси
Личности, в совокупности составляющие Предвечного.
Фармакон
Лекарство, яд.
Шатлена
Хозяйка замка или схожего с замком строения. К примеру, шатлена «Замка Выдры» – Мики Ресснер-Эрман[38].
Лук-порей
В Уэльсе – одно из национальных блюд. Похож на зеленый лук, но намного крупнее.
Чечевица
Коричневого цвета зерна наподобие бобов. С луком-пореем – просто прекрасна. Еще из чечевицы, сваренной с ветчиной, получается замечательный суп.
Экзарх
Священнический сан, промежуточная ступень между патриархом и митрополитом.
Войт
Староста, высшее должностное лицо местного самоуправления, не имеющее права передать должность наследнику.
Фолио
Очень большая книга. На заре производства бумаги бумагу изготавливали в виде отдельных листов, а не бесконечных полос, сматываемых в рулоны, как после, листов размером приблизительно 15 на 24 дюйма. Сложенный пополам, такой лист некогда становился двумя книжными листами – этот формат и называли «фолио» (томом такой величины доктор Джонсон с размаху приложил книготорговца Осборна). Термин используется до сих пор: так называют книжные тома со страницами величиной приблизительно 12 на 15 дюймов.
Ландскнехты
Наемная кавалерия[39]. Некий экзультант, о котором упоминает Севериан, томясь в темницах палачей, говорит, что готов «собрать отряд ландскнехтов и во главе его отправиться на север». Предположительно, он имеет в виду, что будет платить им из собственного кармана, а сам станет командовать ими в поле и тем, вне всяких сомнений, докажет абсолютную верность Автарху.
Фульгуратор
Святой праведник, обладающий даром видеть знамения во вспышках молний.
Хабиты
Призраки, тени, являющие собой «внешние души» их вызвавших.
Персевант
Помощник герольда, парламентера, гонец, наделенный некоторым (ограниченным) правом вести переговоры.
Бейлиф
Судебный чиновник низшего ранга, ответственный за приведение к присяге свидетелей, вручение ордеров, доведение до всеобщего сведения распоряжений судьи и т. д.
Уртикарный
Буквально – крапивный. Может относиться к бичу с ветвями какого-либо ядовитого растения или к крапивной сыпи.
Фаллопиев
Связанный с исследованиями Габриэле Фаллопия, врача и анатома XVI в. (например, «фаллопиевы трубы»).
Бордеро
Реестр документов.
Иерофанты
Жрецы, объясняющие смысл священных таинств.
Агатодемон
Доброжелательный низший дух, гений. Текла увлечена построением парадокса: далее она скажет, будто услышала от призрака либо ангела, что жизни после смерти (а следовательно, и призраков) не существует, а если так, то агатодемонов (а следовательно, и ангелов) не существует тоже.
Браслет с неограненными изумрудами
Имеются в виду кабошоны – изумруды, отшлифованные без огранки.
Фиакры
Небольшие наемные экипажи, обычно запрягаемые парой.
Запятки
Место для лакея, слуги позади экипажа.
Омофаги
Пожиратели сырого мяса; здесь – люди, живущие в заброшенных кварталах столицы и боящиеся привлечь к себе внимание, разжигая огонь.
Кариатиды
Колонны в виде резных женских фигур; изваяния женщин, поддерживающие верхние части здания.
Дестрие (дестриэ)
Изначально – крупный боевой рыцарский конь, причем это слово означало не породу, но совокупность физических данных. От дестрие ведут происхождение современные породы лошадей-тяжеловозов, однако дестрие из «Книги Нового Солнца», очевидно, имеют не так уж много общего с лошадьми.
Кадильница
Сосуд для воскурения благовоний.
Анакреонтический
Эротический, любовный. Обычно ассоциируется с беззаботной, светлой любовью, сопровождаемой пением, танцами, возлияниями и так далее.
Профетический
Пророческий.
Пекари
Небольшие, но зачастую весьма агрессивные дикие свиньи. Пекари нередко сбиваются в стада из двух, а то и трех десятков особей, и в таком количестве могут представлять серьезную опасность даже для охотников, располагающих огнестрельным оружием.
Пятнистые гончие
Гончие псы, покрытые характерными пятнами наподобие леопардов. Охотились с ними, держа их на сворке – предположительно, с тем, чтоб они не настигли пекари прежде охотников и не попали в беду.
Роза смерти
Гибискус. Согласно поверьям его цветение в неурочное время, внезапное увядание, почернение и опадание листьев предвещает смерть.
Кафилы
Группы путешественников, объединившихся с тем, чтоб вместе защищаться от опасностей в дальней дороге.
Эпопт
Посвященный в некие таинства либо некий сан. Церемония посвящения нередко включает миропомазание.
Капибары
Гигантские морские свинки, повадками очень похожие на мускусных крыс (ондатр).
Агути
Короткоухие, но в остальном очень похожие на кроликов зверьки-грызуны.
Хлебы предложения
Хлеб, возлагаемый на алтарь.
Катафракты
Солдаты, закованные в латную броню с ног до головы.
Анагност
Особа, в чьи обязанности входит чтение собравшимся вслух священной истории, молитв, проповедей, богословских размышлений и так далее.
Армигета
Женский род от «армигер», дворянка низшего звания.
Дау
Разновидность купеческой ладьи с косыми, «латинскими» парусами.
Кастелян
Управляющий либо смотритель замка или крепости; тот, кто управляет делами имения, но не владеет им.
Архонт
Верховный судья, губернатор.
Уланы
Легкая кавалерия, вооруженная пиками.
Каик
Легкое, быстроходное маневренное судно с косым парусным вооружением.
Дельта
Район устья реки, где река впадает в озеро, море или океан, благодаря нанесенному течением илу, разветвляясь на множество рукавов и протоков. Как правило, дельта имеет треугольную форму, подобно заглавной букве «дельта» греческого алфавита, также имеющей треугольную форму.
Перевязь
Широкий, надеваемый через плечо, наподобие портупеи, ремень, на котором носят меч либо сигнальный горн.
Эль
Расстояние от кончика левого указательного пальца до правого уха взрослого человека. Длина боевой стрелы. Согласно сказочной традиции средний рост эльфа. Позднее в целях стандартизации приравнен к сорока пяти дюймам.
Оникс
Полупрозрачная разноцветная разновидность халцедона.
Гидраргирум
Ртуть.
Мойра
Здесь: судьба, жеребьевка, лотерея.
Патерисса
Посох, украшенный крестообразным навершием.
Таламегии
Большие, богато украшенные баржи, предназначенные для фешенебельных прогулок по рекам, торжественных церемоний, празднеств на воде и тому подобного. Весла таламегий достигают такой длины, что гребцы орудуют ими стоя.
Бартизаны
Орудийные либо небольшие сторожевые башенки, выступающие из крепостной стены или иного оборонительного сооружения и не имеющие собственного фундамента.
Экстерны
Иностранцы. В «Книге Нового Солнца» это слово означает людей, рожденных на Урд вне пределов Содружества.
Флажолеты
Небольшие духовые музыкальные инструменты наподобие блокфлейты.
Офиклеиды
Также духовые музыкальные инструменты, большие басовые трубы.
Пельтасты
Легкая пехота, вооруженная копьями и щитами.
Лохаг
Сотник; офицер, командующий подразделением из ста человек.
Асциане
Люди без теней. (Очевидно, некоторые из читателей «Книги Нового Солнца» решили, что это слово – всего лишь искаженное «азиаты». Действительно, в ходу оно было, когда Азией именовалась ее малая часть, занимаемая современной Турцией. Но жители Содружества, по всему судя, считают, что враги идут на них из экваториального пояса, где в полдень тень человека буквально прячется под ступнями ног.
Люггер
Судно, вооруженное одним или более люггерным (рейковым) парусом.
Каракки
Большие купеческие суда с прямым парусным вооружением.
Железное дерево
Необычайно тяжелая, прочная древесина одного из тропических деревьев. Брошенное в воду, железное дерево тонет. Известна история о неких мореходах, решивших отметить вход в бухту, привязав ствол железного дерева к камню, а после сбросив то и другое за борт. Бревно утонуло, а камень остался на плаву (это был кусок вулканической пемзы).
Ламбрекен
Род платка, прикрепляемого к шлему сзади, чтоб защитить от солнца шею и плечи.
Мокко
Кофе, смешанный с шоколадом. (Первоначально кофе из – вернее сказать, доставленный из – порта Мокка, что находится в Йемене.)
Тавматург
Чудотворец.
Сильфида
Прекрасная, стройная, грациозная девушка (изначально – дух воздуха).
Просцениум
Стена, отделяющая театральную сцену от зрительских мест, включая сюда и арку над сценой, зачастую пышно украшенную.
Базилики
Культовые сооружения необычайной важности.
Мартелло
Круглые в плане башни оборонительного назначения, как правило, строившиеся у берегов.
Мануфактуры
Крупные предприятия с применением ручного труда наемных работников.
Богадельни
Благотворительные учреждения, приюты для инвалидов.
Молитвенное собрание (также – дом молитвы, молитвенный дом)
Постройка для совместных молений, в самом скромном варианте состоящая из главного зала, библиотеки и комнаты для совещаний служителей церкви.
Странноприимные дома
Благотворительные учреждения, предлагающие бесплатный или крайне недорогой ночлег неимущим странникам, сбежавшим из дому детям и им подобным.
Лазареты
Благотворительные учреждения, предлагающие кров и лекарскую заботу недужным.
Минареты
Крайне тонкие, высокие башни, обыкновенно с кольцевым балконом невдалеке от верхушки.
Фонари
Здесь – архитектурные украшения, состоящие из небольшого купола на колоннах. Нередко фонари венчают отверстия в куполах большей величины либо в крышах домов, пропуская в помещение свет, но укрывая отверстие от дождя.
Цитроны
Цитрусовые деревья сродни лимонным и апельсиновым, а также их плоды. Следует полагать, на балконах вдоль фасадов домов их выращивали в горшках или кадках, а на зиму уносили внутрь.
Гранаты
Деревья с крупными (величиной с яблоко) красными плодами, полными сочных семян, а также их плоды.
Сардоникс
Слоистый оранжево-красный, иногда красно-черный минерал, разновидность оникса.
Балмаканы
Короткие, свободные пальто из грубой ткани.
Сюртуки
Длинные, узкие пальто.
Доломаны
Короткие свободные накидки с рукавами.
Падесой (падуасой)
Роскошный шелк рельефного плетения.
Матлассе
Ткань с рельефным орнаментом.
Хетены
Вид древкового оружия.
Переливчатая парча
Плотная шелковая ткань с узорами из металлических (золотых, серебряных либо имитирующих золото и серебро) нитей.
Джелабы
Свободные куртки с капюшоном.
Ротонды
Свободные длинные плащи-накидки с капюшоном, наподобие гильдейского плаща Севериана.
Сорочки
Здесь – свободные, простого кроя женские рубашки.
Психопомп
Проводник, указующий духам умерших путь в загробном мире.
Химера
Мифическое чудовище, описываемое очень по-разному. Следует полагать, химеры, отчеканенные на латных нагрудниках Септентрионов, имеют облик крылатых женщин с львиными лапами и крупом – то есть весьма распространенный вид. См., например, картину «Пан и Химера» («Pan et la Chimére») Люка-Оливье Мерсона.
Гиппарх
Командующий кавалерийской ксенагией, подразделением примерно из пятисот конных солдат.
Мономахия
Дуэль, бой один на один.
Септентрионы
Северяне, также – северные звезды.
Муни
Мудрец, бродячий философ.
Орифламма
Роскошно вышитый флаг, богато украшенное боевое знамя.
Пилигрим
Паломник, путешественник-богомолец. (Кстати, слово «паломник» происходит от латинского «palma», то есть «пальма», а пальмовая ветвь играет немалую роль в христианской традиции.)
Онагры
Непарнокопытные животные рода лошадей, подвид куланов.
Тилацин
Тасманийский (сумчатый) волк, ныне вымерший.
Дромадеры
Одногорбые верблюды.
Метаминодоны
Безрогие непарнокопытные, сродни носорогам, ныне вымершие.
Засахаренные фрукты (цукаты)
Фрукты, целиком либо кусочками сваренные в сахарном сиропе.
Бериллы
Вид минералов, некоторые разновидности которого (например, изумруды) относятся к драгоценным камням. В изначальном значении – «драгоценный сине-зеленый камень»; в трилогии Дж. Р. Р. Толкина «Властелин колец» – камень, любимый эльфами, их постоянный спутник.
Пелерины
Узкие накидки с длинными кистями на концах, свисающих с плеч владельца. Духовный орден, в обиходе называемый Орденом Пелерин, получил это прозвище из-за данной детали орденского облачения.
Дульцимер
Струнный музыкальный инструмент.
Фибула
Декоративная заколка, застежка для плаща или накидки.
Эпонимы
Те, чьими именами названы племена, города и тому подобное.
Ламия
Демоница. Ламии пьют кровь, способны принимать облик змей, а могут выглядеть и как змеи с женскими головами; несомненно, именно этот облик Агия и имеет в виду.
Пилоны
Пирамидальные либо конические вехи.
Архимаг
Величайший волшебник.
Лианы
Всевозможные лазящие или вьющиеся растения, преимущественно – тропические, использующие в качестве опоры другие растения, скалы, здания и пр.
Пиетисты
Те, кто надеется достичь непосредственного контакта с Предвечным.
Сердолик
Красновато-розовый, желто-красный или оранжево-красный полудрагоценный камень, разновидность халцедона.
Камизы
Рубашки, блузы с длинным рукавом.
Дульсинея
Здесь: милая, душечка.
Вечерня
Богослужение, традиционно совершаемое около девятого часа дня (считая примерно от шести часов утра, условного восхода солнца), то есть «вечером» – отсюда и название.
Субретки
Служанки (особенно – в качестве актерского амплуа).
Коломбины
Также актерское амплуа; бойкие, беззаботные юные дамы в фантастических нарядах.
Корифеи
Балетные танцовщики, не принадлежащие ни к солистам, ни к кордебалету. Следует полагать, в наборе бумажных куколок, подаренном маленькой Текле, имелись три или четыре таких танцовщицы в одинаковых костюмах.
Арлекины
Актрисы в причудливых одеяниях, изображающие проказливых демонов, якобы невидимых для остальных персонажей пьесы.
Фигуранты
Статистки в театральной постановке, актрисы-копьеносицы.
Сервитрисса
Личная служанка при благородной даме.
Лабиринты
Затейливые кирпичные или каменные строения из множества комнат и коридоров либо из одних только комнат, порой с зеркальными стенами, войдя в которые нетрудно заблудиться. Особую их разновидность представляют собой лабиринты под открытым небом, хитросплетения коридоров, огражденных кустами живой изгороди, канавами с водой и тому подобными препятствиями. Согласно значениям корней, составляющих слово «лабиринт», означает оно «дом топора». Обоюдоострая секира была символом древнего Крита, а Лабиринтом (в отличие от «лабиринта») на самом деле назывался дворец минойского царя. Очевидно, царь любил и ценил простор.
Гаудали
Рыболовецкая острога в виде трезубца.
Гесперорн (гесперорнис)
Страус, питающийся рыбой, ныне вымерший.
Ореодонт
Травоядное животное величиной примерно с барана, ныне вымершее.
Уакари
Короткохвостые обезьяны (Cacajao).
Маргай
Разновидность диких кошек (Felis tigrina).
Токолоше
Злые духи.
Анакризис
Первичный допрос, предположительно под пыткой.
Тамбурин
Небольшой барабан продолговатой формы.
Желтобородая змея
Копьеголовая змея, или кайсака (Bothrops atrox), отличающаяся желтым пятном под нижней челюстью. Еще ее называют ямкоголовой гадюкой либо жараракой.
Торфяные болота
«Одно из свойств этой воды – не давать трупам разлагаться», – говорит Агия. Действительно, в торфяных болотах Северной Европы не раз находили тела умерших, мужчин и женщин, современников Юлия Цезаря.
Морские коровы
Также – стеллеровы коровы, или капустницы (Hydrodamalis gigas), морские травоядные млекопитающие из отряда сирен, одна из причин зарождения легенд о русалках, ныне вымершие.
Альтикамелус
Вымерший вид верблюдов, внешне напоминавших жирафа. Здесь использован в качестве вывески постоялого двора.
Хоругвь
Флаг, укрепленный на горизонтальной перекладине поперек древка: таким образом, он виден всем даже в безветренную погоду.
Мирро (мирра, смирна)
Ароматическая смола, некогда использовавшаяся для бальзамирования тел умерших (золото, ладан и смирна, принесенные в дар Иисусу волхвами, символизируют его царственнорожденность, божественную природу и грядущую смерть).
Эфоры
В данном случае – судьи, надзирающие за поединками на Кровавом Поле. Вообще же эфоры – судьи, чья власть выше даже королевской (таким образом, членов Верховного суда тоже можно назвать эфорами), а этих называют так оттого, что им должен повиноваться и сам Автарх, если ему вздумается бросить кому-нибудь вызов.
Личи
Вид антилоп (Kobus leche).
Атроксы
Буквально – «ужасы, страшилища». Следует полагать, Аббан имеет в виду фрески либо скульптуры чудовищ у парадной двери, внушающие прохожим должный страх и почтение к хозяину дома. Вспомните искаженные мукой лица, нарисованные на металле Башни Матачинов.
Камарилья
Группа заговорщиков, «теневой кабинет», политические интриганы либо тайные советники. Буквально – «крохотная комнатка».
Красная набедренная повязка
По меркам Содружества, шутка Агии выходит за рамки приличий.
Мизерикорд
Кинжал с прочным и узким трехгранным клинком либо клинком ромбовидного сечения, предназначенный для добивания человека в латной броне уколом в какое-либо ее сочленение – чаще всего под мышкой. (Вообще же различных кинжалов в эпоху Средневековья использовалось великое множество, и, заглянув не в ту книгу, вы вполне можете наткнуться на название «мизерикорд», присвоенное любому из них.) В буквальном смысле это название означает «милосердие» и обычно воспринимается как ироническое, однако, скорее, оно намекало на быструю, практически безболезненную смерть, даруемую безнадежно раненному.
Машикули
Навесные бойницы, расположенные в верхней части крепостных стен и башен, предназначенные для обстрела штурмующего стену противника.
Скипетр
Короткий посох либо жезл, символ власти.
Ксенагия
Кавалерийское подразделение, обычно состоящее примерно из пятисот человек, однако солдаты, о которых здесь идет речь, принадлежат к «Синим Димархиям» (сегодня мы назвали бы их кем-то вроде «Синей Мотопехоты»). Подразделение, очевидно, организовано на пехотный манер, а возглавляет его хилиарх, и, следовательно, его штатную численность можно счесть равной тысяче человек.
Гуммигут (гамбоджа)
Яркий, насыщенный оттенок желтого, а окрашивают им все вокруг, несомненно, лучи солнца, на три четверти выглянувшего из-за облаков.
Вермильон
Яркий, слегка желтоватый оттенок красного, киноварь.
Ультрамарин
Яркий, насыщенный оттенок синего.
Иерархи
Жрецы высшего ранга; ангелы высшего ранга; буквально – «Святые Владыки». Здесь – вероятно, начальники над иеродулами.
Гресль
Разновидность сигнальной трубы.
Карильон
Музыкальный инструмент, набор неподвижно закрепленных колоколов, звучащих каждый на собственной ноте.
Право благородного
В благородном поединке – право сбитого с ног подняться и вооружиться, прежде чем противник атакует его снова.
Киноцефал, обезьяна с собачьей головой
Павиан – несомненно, завезенный из жарких земель далеко на севере.
Хилиарх
Офицер, командующий подразделением из тысячи человек; грубо говоря – полковник, командир полка.
Бракемар
Меч с простой гардой и коротким, широким обоюдоострым клинком.
Дзимарра
Женское платье, состоящее из двух длинных, широких полос льняной или хлопковой ткани, прикрывающих тело от горла до щиколоток сзади и спереди, но оставляющих открытым по бокам, от щиколоток до плеч.
Хурупари
У индейцев племени уапе – дьявол, злой дух.
Суккуб (суккуба)
Похотливая демоница. Некоторые авторитеты держатся мнения, будто это демон, способный, согласно намерениям и предпочтениям, принимать как женское, так и мужское обличье (в последнем случае он именуется инкубом). Джеймс Блиш[40], по-моему, изучивший сии материи доскональнее любого из наших современников, полагает, что семя, собранное в обличье суккуба, извергается демоном в обличье инкуба, позволяя ему порождать детей. С другой стороны, автор Les Farfadets[41] объявляет княгиней суккубов Лилит, а это, по-видимому, подразумевает неизменность половой принадлежности.
Паракоита
Женщина, партнерша в половых сношениях (партнера-мужчину следует называть «паракоит»).
Геникон
Воображаемый сексуальный партнер.
Скополанья
Женщина, чью внешнюю красоту находят крайне возбуждающей.
Стража за стражей
Здесь говорящий, очевидно, имеет в виду, что нес вахту на борту корабля каждую вторую стражу, располагая стражей на отдых, и, сменившись с вахты, вынимал куклу из ящика лимонного дерева.
Колодки
Подобие деревянного воротника с отверстиями для шеи и запястий. В колодках жертва (Севериан сказал бы «клиент») без посторонней помощи неспособна ни есть ни пить, не говоря уже о разнообразных прочих неудобствах, слишком очевидных, а потому не требующих комментариев.
Абацинация
Ослепление при помощи раскаленной металлической чаши либо пластины, поднесенной к глазам жертвы.
Дефенестрация
Смертная казнь путем выбрасывания казнимых из окон верхних этажей высокого здания. (Слово, весьма любимое Робертом Блохом[42].)
Эстрапада
Разновидность встряски на дыбе, называемая также «страппадо». Пытка при помощи каната (или цепи), привязанной к какой-либо части тела (чаще всего к запястьям) пытуемого, после чего тот, сброшенный с высоты, падает, пока натянувшийся канат не остановит падения.
Эфес
Рукоять меча или сабли, состоящая из навершия, стебля (собственно рукояти) и гарды. Гарда «Терминус Эст» имеет форму простой крестовины, и, красуясь перед толпой, Севериану, очевидно, удобнее всего было бы опереться на ее «плечи».
Анахорет
Святой отшельник, затворник.
Пополь-вух
Письмена, начертанные на листьях деревьев.
Tableaux (табло)
Буквально – «картина», команда актерам, прервав действие пьесы, замереть без движения в принятых позах.
Бургиньот
Вид открытого шлема с округлым, сильно вытянутым назад корпусом, жестким либо подвижным назатыльником, направленным вверх и вперед козырьком и гребнем (порой не одним). Также – бургинет.
Верданди
Средняя из трех сестер, норн, олицетворение Настоящего. Иногда именуется также «Верданд». Еще одна из планет системы старого солнца.
Альзабо
Зверь, хищник, обретающий личность сожранной им жертвы, кричащий у порога голосом погибшего ребенка, а после нападающий и на объятых скорбью родителей, отворяющих ему дверь. Основой для этой арабской легенды послужили гиены.
Штивка
Укладка груза в трюме судна с рациональным использованием места и с намерением избежать потерь груза.
Суперкарго
Доверенное лицо фрахтователя судна, присылаемое им на борт для присмотра за грузом.
Чандлер (шипчандлер)
Торговец, поставщик продовольствия и корабельного оборудования, необходимого для плавания. (Первоначально слово «чандлер» означало человека, изготовляющего и продающего свечи, и иногда употребляется в данном значении до сих пор.)
Лиселя
Летучие паруса, которые ставят в помощь прямым парусам по бокам от них, для увеличения парусности при попутных ветрах, на особом рангоутном дереве – лисель-спиртах, удлиняющих соответствующие реи.
Фрикатриса
Здесь – любовница, наложница.
Кущи
Здесь – приятные глазу лесные дебри.
Мантильи
Длинные шелковые или кружевные шарфы-вуали; некогда – короткие, не доходящие до колен женские накидки без рукавов.
Лука
Выступающий изгиб края (в данном случае заднего края) седла.
Деисис
Икона или ряд икон, изображающих Суд Небесный.
Тераторнис
Птица наподобие кондора, но гораздо крупнее, ныне вымершая.
Пандуры
Солдаты необычайно высокого роста и выдающейся силы. Изначально вербовались из частной охраны, егерей и так далее.
Мерихип
Одно из первых быстроходных травоядных, предок лошадей, ныне вымерший.
Вот, пожалуйста. В послесловии к «Тени Палача» я писал: «Переводя эту книгу – с языка, пока не существующего, – на английский, я мог бы с легкостью избавиться от многих трудностей, просто-напросто изобретая необходимые термины, но делать этого, конечно же, не стал. Поэтому во многих случаях я был вынужден заменять еще не известные значения их ближайшими эквивалентами двадцатого века». Надеюсь, данное эссе подтверждает правдивость этого заявления.
Обычно писатель-фантаст, пишущий о неизвестных планетах, поневоле вынужден измышлять и их чудеса, и названия оных. Начав работу над «Книгой Нового Солнца», я обнаружил, что чудес на Урд и без того более чем достаточно – ведь к ней перешли по наследству все чудеса Земли (а может статься, Земля стала наследницей чудес Урд).
Ну, а теперь – необходимая оговорка. Я не филолог, а разрозненных сведений из области языкознания, включенных в это эссе, нахватался то там, то сям, работая над «Книгой Нового Солнца». Вполне возможно, я в чем-то ошибаюсь, а обо всех этих словах наверняка можно рассказать гораздо больше – почти каждое слово английского языка достойно целой книги.
Кстати заметить, от ошибок не застрахованы даже профессиональные языковеды и лексикографы: в конце концов, словари тоже создаются не богами – людьми. Вот, например, происхождение слова «portreeve», исторически означающего мэра некоторых городов, либо помощника мэра, либо судебного бейлифа, имеющего полномочия несколько шире обычных, связано с морскими портами в полудюжине весьма неплохих словарей, а кем? Лексикографами, позабывшими о том, что некогда «porta» означало ворота либо двери. (И вправду: морской порт есть ворота в море, аэропорт – ворота в воздух, а космопорты, когда таковые войдут в нашу жизнь, станут воротами в космос.)
Лучшим словарем, какой мне удалось отыскать, оказалось издание «Компактного Оксфордского словаря английского языка». Кроме этого рекомендую всем небольшую книжицу под названием The New York Times Everyday Reader’s Dictionary of Misunderstood, Misused, Mispronounced Words[43]: стоит она, если только вам удастся отыскать ее в продаже, до нелепого дешево. Ну, а хороший настольный словарь, наподобие словаря от American Heritage, пригодится всегда, как и хороший латинско-английский словарь.
Помните: «Уэбстеровским» может назвать словарь кто угодно – авторским правом это название не защищено. Настоящий, как говорится, Маккой (кстати, слыхали ли вы, что Кид Маккой, имя коего вошло в сию поговорку, был боксером?) – это полный словарь английского языка Мерриам-Уэбстер, однако текущее, третье его издание скатилось к откровенной халтуре, поэтому деньги куда лучше потратить на словарь английского языка от Random House. К слову, «полный» вовсе не означает словаря, где можно найти абсолютно все слова английского языка. Настолько полных словарей в природе не существует и, готов поспорить, не появится никогда. «Полный» всего лишь указывает на то, что словарь создавался с чистого листа, а не является сокращенным изданием другого, более полного, принадлежащего тому же издательству.
Если это эссе пробудило в вас интерес к происхождению слов, помните: этимология слова отнюдь не становится верной лишь потому, что кто-либо, включая сюда и меня, так написал в книге. Доктор Джонсон, работая над первым толковым словарем, включил в него предположение, будто «curmudgeon» (скряга, брюзга) происходит от французского «cœur méchant» (подлое, злое сердце), сославшись на «неизвестного корреспондента». Позднее доктор Аш, бесстыдно грабя Джонсона, вывел «curmudgeon» из «cœur» (неизвестный) «mechant» (корреспондент). (Я лично склонен считать, что происходит это слово от «cur muggins» (брехливый глупец) – прекрасное вышло бы жаргонное выражение восемнадцатого столетия, означающее грубого, агрессивного дурака… но это всего лишь догадка.)
Остерегайтесь складных сказок: они зачастую неверны. Сколько бы раз вы о том ни прочли, ни один король в истории человечества не возводил в рыцарское достоинство говяжий филей (loin of beef). «Sir» (сэр) означает высший ранг, высоту положения, причем непосредственно происходит от «sire» (сир, обращение к королю) и состоит в близком родстве с французским «sieur» (господин). Таким образом, «sirloin» означает всего лишь лучшую вырезку, лучшую часть туши и ничего более.
Истинно чаще всего объяснение самое очевидное. Королевские лейб-гвардейцы («Beefeaters» – то есть мясоеды) никогда не подавали королю «sirloin» (говяжьей вырезки) из буфета. Служившие в отборных воинских частях, они всего лишь получали хороший паек, а прочим солдатам это не слишком-то нравилось, отсюда и прозвище. Схожим образом слову «nightmare» (ночной кошмар) около тысячи лет, но викинг, используя его в речи, имел в виду всего-навсего то, о чем вы догадались бы спустя не более часа после скачка во времени – скверный сон о норовистой лошади (mare). Да, викинги порой ездили верхом – в этом-то и заключалась загвоздка: порой, но не столь часто, чтобы как следует освоить верховую езду.
Надеюсь, вы освоитесь с происхождением слов куда лучше. Если вам интересна научная фантастика, то и сей предмет с немалой вероятностью покажется интересным тоже – ведь желающему знать, куда он направляется, весьма полезно выяснить, где он сейчас и с какой скоростью движется далее, а все это заключено в словах.
Ономастика, или Наука об именах собственных
Имен собственных в «Книге Нового Солнца» немало, однако на страницах предыдущего эссе я затронул этот вопрос лишь мимоходом, обсудив с вами названия Урд и еще одной из планет, да попробовав объяснить, отчего Башня Матачинов называется Башней Матачинов. В данной же статье мне хотелось бы поговорить об именах и названиях обстоятельно, начав с правила именования, коему я неукоснительно следовал от начала и до конца: «Всякое имя вполне отражает суть».
Человеческие имена в «Книге Нового Солнца» – просто человеческие имена. (Исключение припоминаю только одно, Верного Группе Семнадцати асцианина, появляющегося в «Цитадели Автарха».) Севериан, Водал, Агил – все это вполне обычные, хотя ныне редкие имена мужчин. Если вам вдруг захочется назвать новорожденную дочь Валерией, Теклой или Доркас, будьте уверены, она получит настоящее, не вымышленное имя, принадлежавшее в прошлом множеству женщин и, несомненно, принадлежащее кое-кому в наши дни. Если уж на то пошло, имя «Доркас» даже сегодня не слишком-то необычно. Женщина по имени Доркас изображена в романе Роберта Э. Хайнлайна «Чужак в чужой стране», а в фильме «Большое ограбление Маппетов»[44] так зовут жену Невилла, персонажа, сыгранного Джоном Клизом. Имя Иона встречается еще в Ветхом Завете: это древнейший из еврейских пророков, чьи писания дошли до нашего времени, а родился он в Гафхефере, на севере Галилеи, всего в паре часов пути от Назарета, где около восьми веков спустя жил Иисус Христос.
Чудовища, согласно тому же правилу, названы именами чудовищ. Изначально Эреб был сыном Хаоса, богом тьмы и супругом Никты, богини ночи (и, следовательно, если угодно, отчимом нашей царевны Ноктуа). Мало этого, в Антарктиде находится гора Эребус, самый южный из действующих вулканов Земли – чем не средоточие темной, ледяной мощи Эреба?
Если Эреб – чудовище льдов и холода, Абайя, хоть ему и союзник – полная его противоположность. Изначально Абайя – гигантский морской угорь, обитающий в теплых южных водах Тихого океана. Отроду не упускающий из виду очевидного, я снабдил нашего Абайю конкубинами, наложницами из исполинских ундин.
В «Книге Нового Солнца» этих титанических красавиц называют также водяными женщинами, русалками, а и ундины, и русалки (насколько бы ни отличались друг от дружки) обладают весьма сомнительной репутацией. Ундины – духи водной стихии: само слово «ундина» происходит от латинского «unda» (волна). Подобно всем духам стихий, они обладают тем же характером, что и родная среда обитания; посему ундины прекрасны собой, непоседливы и смертоносны. Еще одно, не настолько бросающееся в глаза свойство воды – это способность сообщать телам живых существ необычайную легкость, практически невесомость. Многие, самые разные писатели обращают внимание на то, что человека нельзя увеличивать в размере до бесконечности, так как вес тела при этом будет расти пропорционально кубу, а прочность костей – только пропорционально квадрату масштабирующего коэффициента. Достигнув определенной величины, замечают они, наш исполин сломает ноги, едва попробовав встать (по той же причине невозможно построить самолет вдвое большей грузоподъемности, попросту увеличив в два раза размеры прежней модели). Да, все это чистая правда, однако лишь при условии, что наш великан находится на суше, а вот поместите его в воду – и пусть растет, сколько вам заблагорассудится. Таким же образом космическая невесомость (или, как выражаются физики, условия микрогравитации) допускает существование великанов, огромных, словно во сне. Вспомните: водяная женщина, заговорившая с Северианом у брода, упоминает о плавании среди звезд… однако мы уже слишком далеко отклонились от имен и названий.
Кроме ундин у нас имеется Бальдандерс – великан, продолжающий расти. Имя его я отыскал у Хорхе Луиса Борхеса, в «Книге вымышленных существ», далеко не лучшей из написанных Борхесом книг, однако это ни в коей мере не помешало мне бесстыдно ее обокрасть (и, как бы там ни было, даже второсортный Борхес весьма и весьма хорош). В статье о Бальдандерсе Борхес ссылается на некоего Ганса Сакса, сапожника из Нюрнберга (1494–1576), а после замечает: «Лет через девяносто после смерти Сакса Бальдандерс снова появляется в последней книге фантастического плутовского романа Гриммельсхаузена[45] “Симплициссимус” (1669)». Существовали ли Сакс с Гриммельсхаузеном в действительности? Существует ли на свете плутовской роман под названием «Симплициссимус»? Понятия не имею. Борхесу вполне под силу выдумывать книги и авторов куда лучше тех, которые можно отыскать на полках библиотек: прочтите, примера ради, «Приближение к Альмутасиму» и «Пьер Менар, автор „Дон Кихота“» – то и другое имеется в сборнике «Вымышленные истории». (Ну, а если вам не удастся раздобыть эту книгу и прочесть эти рассказы, откуда вам знать, не выдумал ли Борхеса я, проделав литературный труд, достойный Нобелевской премии?)
Личный врач и раб Бальдандерса, надоеда, не дающий хозяину покоя, доктор Талос унаследовал имя от бронзового (или медного, смотря кого из авторитетов вы читали) человека, автоматона, построенного Вулканом (Гефестом) в недрах горы Этна. Затем этот Талос (также Тал или Талус) был переправлен на остров Крит, где нес караульную службу, обегая берега острова трижды в день. Кровь – или, если угодно, ихор – ему заменял жидкий огонь, а «убил» его один из аргонавтов, Пеант, выбив стрелой бронзовый гвоздь, закупоривавший кровеносную жилу, отчего жидкий огонь без остатка вытек в песок. В наши дни сторожевым роботом наподобие Талоса может, имея достаточно денег, обзавестись кто угодно. Робот будет исправно, без устали патрулировать двор, громким басом окликать незваных гостей, хватать их механическими руками и брызгать слезоточивым газом наподобие «Мейса» в глаза. (К слову, точно такие роботы ныне используются для охраны алмазных копей в Южной Африке.) Если б кому-нибудь с кучей денег пришло на ум купить одного из этих роботов и переправить его в Древнюю Грецию, примерно за тысячу лет до нашей эры, сейчас у нас имелась бы легенда, очень похожая на миф о Талосе, чья «огненная кровь» очень напоминает кислоту в аккумуляторных батареях. Еще один интересный момент: изловленных Талос убивал, хватая и прыгая вместе с ними в огонь. Хватка у роботов, как известно, железная, а слезоточивый газ жжет глаза не хуже огня… В любом случае неистощимая энергия и пылкая, пламенная натура Талоса нашему доктору Талосу подходит вполне.
Считать ли одним и тем же чудовищем Тифона с Пиатоном? Имена подсказывают: нет. Пиатон назван человеческим именем. Тифон носит имя мифического огнедышащего великана, одного из главных противников олимпийских богов. Тайфуны донесли его имя до наших дней. Некоторые комментаторы считают его сыном Зевса и Ниобеи (очевидно, со слов самой Ниобеи) и коварным убийцей родного брата, египетского Осириса. (Урожденные египтяне называют злокозненного братоубийцу Сетом или Сетхом, а самые, «честное-благородное слово, без шуток» настоящие египтяне звали его Сутехом. Еще ему приписывали бледность кожи и рыжину волос: к тому и другому в Египте относились крайне предубежденно.) Другие комментаторы – в вопросах мифологии единства мнений не существует, куда ни взгляни – говорят, будто он был зачат Герой без какой-либо мужской помощи (сам я готов поспорить, что ей просто хотелось забыть о его папаше как можно скорей). Нередко его путают с Пифоном (Питоном), сыном Геи и Тартара, обладавшим крыльями и телом змеи. Ну да, если двое мальчишек так друг на друга похожи, поди их не перепутай…
Помянув Гею, я сразу же вспомнил о другом ее сыне, Ноде из пьесы доктора Талоса. Нод – один из нефилимов, гигантов, населявших доисторический Ханаан. Согласно одной (на мой взгляд, вполне правдоподобной) легенде именно они снабдили женами Адамовых сыновей. В Библии сказано, будто родились они от «сынов Божиих», бравших в жены дочерей человеческих. Кто таковы эти «сыны Божии», там не уточняется. Их причисляют и к падшим ангелам, и к ангелам непадшим, и к изначальным стихийным сущностям, и так далее, и так далее. Я рискну предложить объяснение куда проще: то были человекоподобные существа, судя по повадкам, еще «не познавшие греха» – другими словами, не носившие одежды и, в понимании древних семитов, не владевшие членораздельной речью. Если они принадлежали к гоминидам, предположение, будто эти создания насиловали и, вероятно, похищали «дочерей человеческих», отнюдь не представляется абсурдным, а если допустить, что предания Книги Бытия действительно уходят корнями в глубокую древность, то кандидатов на сию должность окажется полным-полно: и гигантопитеки (Gigantopithecus blacki), и мегантропы (Meganthropus palaeojavanicus), и парантропы массивные (Paranthropus robustus), и т. д. и т. п. Суть в следующем: в поисках библейских исполинов вовсе незачем углубляться в теологию либо библеистику. Легенды о могучих, волосатых, дикого нрава великанах распространены весьма широко, а отчего? Оттого, что могучие, волосатые, дикого нрава великаны были весьма широко распространены еще долгое время после начала эпохи плиоцена.
В Гаврииле немедля узнается иудео-христианский (и мусульманский, если не ошибаюсь) архангел. Имя его означает буквально «Муж силы – Всевышний» или «Всевышний – сила моя».
Мешия с Мешианой – это персидские Адам и Ева, известные также под именами Машья (Машйа) и Машьяна (Машйана). Джахи – злая, лукавая демоница-«другвант». Именно ей персидские мифы ставят в вину менструации, а следовательно, страдания и нечистоту женщин. (Отчего женщин во время менструации считают нечистыми, даже не спрашивайте. Так уж считается, и все тут; по крайней мере, у многих. Люди – вообще существа крайне забавные.) Возможно, здесь как нельзя кстати будет напомнить о том, что в постановке пьесы заняты всего пятеро: Севериан, Доркас, Бальдандерс, доктор Талос и Иолента. Мешию с Мешианой, разумеется, играют Севериан и Доркас. Севериан также исполняет роли Второго Стражника, Пророка, Генералиссимуса и Фамильяра, а Доркас – Служанки Контессы и Второго Демона. Бальдандерс – это Великан Нод и Каменный Истукан. Доктор Талос играет Гавриила, Автарха, Первого Стражника и Инквизитора. Иоленте отведены роли Джахи, Контессы и Первого Демона. Работая над пьесой, я изо всех сил старался выдерживать паузы между сменой ролей так, чтоб актерам по ходу действия хватало времени переодеться и сменить грим. (Разумеется, исполнение одним актером нескольких ролей, причем и мужских и женских – древняя театральная традиция: каждый знает, что в изначальных постановках шекспировских пьес все женские роли играли мальчишки, а некоторые даже полагают, будто и Корделию, и Шута в «Короле Лире» изображал один и тот же юноша. Не столь широко известно, что вывернуть наизнанку традиции итальянской сцены, согласно коим мужские роли играли девицы, весьма соблазнительные в обтягивающих дублетах и шоссах, Шекспира вынудила английская мораль.)
Иеродулы – Оссипаго, Барбат и Фамулим – носят имена мелких римских божков. Изначальный Оссипаго заменял собою кальций и витамин D, питал детские кости и берег их от переломов. Своего Оссипаго я сделал роботом в человеческом облике, а забота о малышах всегда казалась мне весьма подходящей задачей для робота. Заметки насчет Барбата с Фамулим я, кажется, потерял, и потому отважусь сказать лишь, что первый приглядывал за отрастанием у юношей бороды, а вторая заботилась об их репутации.
Посчитав, что назвать последнего человека на свете именем первого из людей – примета добрая, я дал ему тевтонское имя Аск (что значит «Ясень»), а женой его была Эмбла (то есть Ива или Лоза). Говорят, Один, Хёнир и Лодур создали эту пару из мертвого дерева и обвившей его лозы, в той же степени мертвого растения-паразита, а, стало быть, само их существование внушает надежду на возрождение к жизни.
Кавалерия в эпоху Автарха
Историки нынешнего поколения зачастую склонны умалять, недооценивать роль кавалерии в войнах прошлого, однако подобное пренебрежение – нонсенс чистой воды. На западе конные войска принесли невероятное множество пользы, начиная с последних дней Римской империи и вплоть до завершения Индейских войн. В ходе Первой мировой войны кавалерия успешно применялась на Ближнем Востоке, а во время Второй мировой – на Русском фронте (и, как это ни поразительно, на Филиппинах). Разумеется, кавалерию, подобно любому другому роду войск, можно применить и ошибочно, неудачно (как, например, британцы в Балаклавском сражении) … однако бросить кавалерию в атаку под массированным артиллерийским огнем ничуть не глупее, чем гнать пехотинцев на колючую проволоку и пулеметы.
Если не принимать в расчет задачи второстепенные, наподобие охраны обозов и пленных либо доставки сообщений, основных задач у кавалерии три: разведка, быстрая переброска сил и бой в конном строю.
Разведка силами кавалерии требует быстро меняющейся обстановки, открытой местности, обеспечивающей оперативный простор, и противника, испытывающего нехватку эффективного дальнобойного оружия либо вовсе не имеющего такового. К кавалерийской разведке пытались прибегать в Европе на начальных этапах Первой мировой – с легко предсказуемыми катастрофическими результатами. Да, обстановка в то время стабилизироваться не успела, однако оперативного простора, с точки зрения кавалериста, в Западной Европе практически не оставалось: вся она была сплошь застроена деревнями и небольшими городками, перемежавшимися мозаикой полей и садов, а на вооружении у пехоты обеих сторон имелись крупнокалиберные винтовки со скользящим затвором, прицельно бившие на пятьсот с лишним ярдов.
Самой ранней из нам известных задач кавалерии является обеспечение быстроты маневрирования. Она же и продержалась дольше всех прочих: кавалерию, воевавшую в России и на Филиппинах во время Второй мировой, использовали, главным образом, для быстрой переброски сил, а в бой солдаты шли пешими. В наше время для этого служат более быстрые, выносливые машины – вертолеты, бронетранспортеры и так далее, однако случись вдруг нехватка подобных машин либо топлива для них, и лошади снова окажутся ресурсом очень и очень ценным.
Истории человечества известно множество грубейших ошибок в боевом применении кавалерии. Когда кавалерия использовалась всеми и всюду, многие ее командиры, очевидно, считали, будто кавалерийский удар рассеет и обратит в бегство любой пехотный порядок, сколько бы опыт предшественников ни демонстрировал обратное. С тех пор историки и относятся к кавалерийским атакам скептически, пренебрегая ими, как, по сути дела, бессмысленными и игнорируя буквально тысячи примеров успешного их применения.
На самом же деле кавалерийский удар по пехотным порядкам – задача чисто математическая, с основными переменными в виде численности обеих сторон, скорости, с которой кавалерия способна преодолеть расстояние до противника (на каковую в немалой мере влияет рельеф местности), скорострельности оружия пехотинцев (на каковую в немалой мере влияет ответный огонь самих кавалеристов, стреляющих с седел, либо огонь подразделений, поддерживающих атаку), а также его дальнобойности и точности боя.
Допустим, сотне кавалеристов приказано нанести удар по равному количеству пехотинцев. Последние вооружены мушкетами, прицельно бьющими на сто ярдов и позволяющими выпускать по шесть пуль в минуту.
В сегодняшней газете сообщается, что скачку на «грязной миле» выиграл Не-Будем-Драться, преодолевший расстояние в одну милю за 1 минуту и 29,2 секунды. Очевидно, средняя кавалерийская лошадь не столь быстронога, как Не-Будем-Драться, однако кто не дает нам мысленно заменить грязь сухим грунтом, не говоря уж о том, что рывок на сто ярдов даже для лошади – совсем не то, что забег на целую милю? Итак, исходя из того, что наша кавалерия мчится в атаку подобно Не-Будем-Драться и милю – то есть 1760 ярдов – преодолеет за 89,2 секунды, мы обнаруживаем, что сто ярдов под прицельным огнем пехоты кавалеристы проскочат секунд этак за пять. Поскольку на перезарядку мушкета необходимо десять секунд, каждый из пехотинцев успеет выпустить всего по одному заряду. Если стрельба стопроцентно точна, до строя пехоты не доскачет никто; если стрельба точна лишь на пятьдесят процентов, из атакующих уцелеет пятьдесят человек, и так далее. (Описанные мною условия вполне типичны и для американской революции, и для Наполеоновских войн, и теперь нам ясно, отчего многие опытные офицеры отдают распоряжения вроде: «Не стрелять, пока не увидите белки их глаз».)
Тут, видимо, следует добавить еще одно невысказанное допущение: мы исходили из того, что пехота знает о предстоящей атаке и к ее отражению приготовилась загодя. Если же – то есть в тех исторических случаях, когда – атаки не ждут, на подготовку к бою у пехотинцев остается всего пять секунд.
Теперь допустим, что та же сотня кавалеристов атакует сотню солдат, вооруженных винтовками со скользящим затвором времен Первой мировой. Допустим также, что кавалерию пехотинцы заметят на расстоянии пятисот ярдов, а в минуту способны сделать десять прицельных выстрелов. Дабы преодолеть это расстояние, кавалеристам даже на призовых жеребцах потребуется около двадцати пяти секунд, а значит, каждому предстоит увернуться от четырех пуль. Другими словами, кавалерию, как и следовало ожидать, ждет полное уничтожение (а нам становится ясно, откуда взялась кличка Не-Будем-Драться).
В наше время положение складывается совсем иное. Современную пехоту, как правило, вооружают автоматическим стрелковым оружием, обладающим очень высокой скорострельностью вкупе со скверной пробивной силой и весьма ограниченной точностью при более чем скромной дальнобойности. Тем временем изобретение кевлара способствует быстрому возвращению в обиход стеганых доспехов, широко распространенных в Средние века. (Кевлар легок и тонок настолько, что позволяет публичным персонам, подобно Рональду Рейгану после того, как в него стреляли, носить кевларовые бронежилеты под рубашкой, однако подобный жилет вполне по карману даже сторожам бензоколонок в Саут-Сайде Чикаго.) Кевларовые попоны несложно шить и для лошадей, а если и лошадь, и всадник защищены от пуль, конную разведку вовсе не стоит сбрасывать со счетов – в тех, разумеется, случаях, когда театр военных действий этому благоприятствует. Если же вспомнить о потребностях более сиюминутных, стеганые доспехи из кевлара прекрасно защитят лошадей конной полиции во время уличных беспорядков.
Впрочем, с этим, наверное, придется еще подождать. Располагающие технологиями космической эры, правительственные чиновники до сих пор не избавились ни от жуткого консерватизма, ни от воистину детской боязни выставить себя на посмешище. К примеру, беспилотного, управляемого компьютером боевого танка, разработки вполне очевидной вот уже десять, если не более, лет, все еще не построено, хотя на разработку танков, какие им хотелось бы иметь во время Второй мировой, военные тратят миллиарды.
Таким же образом обстоят дела и с другой вполне очевидной идеей, с размещением ракет морского базирования на небольших деревянных (или стеклопластиковых) парусных кораблях. Постройка подобных обойдется в сущие гроши, после чего их можно разослать по всем океанам мира. Да, каждый понесет всего по одной ракете, зато его не засекут радары и не услышат гидролокаторы. Собственное местоположение капитан в любой момент сможет определить при помощи навигационных спутников и бортового мини-компьютера. Любые попытки разом перетопить их все, или хоть большую часть, заранее лишены смысла. Однако подобные корабли никогда не будут построены – слишком уж несерьезны с виду, смешны.
Однако вернемся же к нашей кавалерии. Ведущей наукой будущего станет не архитектура, как в классический период, не метафизика, как в Средневековье, не алхимия, как в эпоху Возрождения, не механика, как в недавнем прошлом, и не электроника, как сейчас. Станет ею биология.
Работы над изменением генетической структуры ведутся уже сейчас. Поскольку биологические конструкты будут обладать способностью к самостоятельному размножению, тогда как плоды прочих наук ее лишены, потенциал биологии воистину безграничен. Ныне основные усилия сосредоточены на изменении одноклеточных организмов с тем, чтоб они в ходе метаболизма производили вещества, необходимые для медицины – например, инсулин. Следующим шагом, весьма вероятно, станет полное искоренение наследственных заболеваний наподобие гемофилии. Далее, возможно, придет черед усовершенствования сельскохозяйственных культур и домашнего скота – создание кукурузы, требующей для вызревания меньше воды, овец, отращивающих более прочную, густую шерсть, и так далее.
Военные применения подобных технологий поначалу могут оказаться не столь значимыми, как мы склонны предполагать. Новые смертоносные болезни в качестве биологического оружия? Да, но ими, скорее всего, никто не воспользуется, так как опасны они в первую очередь для гражданского населения страны-производителя. (В СССР уже был случай массовой гибели людей, предположительно, по причине случайной утечки боевого биологического агента[46]). Усовершенствование собственно солдат – дело весьма и весьма небыстрое, от растений и животных на войне чаще всего толку мало…
Да. Чаще всего. И самым интересным исключением из общей массы лично мне в этом смысле представляются лошади – или какие-либо другие животные, способные ходить под седлом. Ясное дело, создать «лошадь», скачущую существенно быстрее современных коней, гораздо сложнее, чем мясных бычков, достигающих зрелости быстрее наших, но, на мой взгляд, с этим вряд ли возникнут неодолимые трудности. Биологические модели уже существуют: тот же гепард на короткой дистанции много быстрее лошади, а волк гораздо выносливее на дистанциях длинных.
Однако использовать этих животных всего лишь как образцы, идеал, к которому следует стремиться генетическим инженерам, необходимости нет никакой. Зачем, если у нас есть возможность дополнить лошадиные хромосомы генами гепарда, волка и прочих животных, проделав в точности то же, что уже делается с одноклеточными организмами? В результате на свет появится новое животное, способное размножаться и нести на себе всадника куда быстрей любой лошади.
Насколько быстрей? Гепард в рывке развивает скорость до шестидесяти миль в час, а зоологам давно известно: крупные животные способны двигаться быстрее мелких собратьев по виду: лошади опережают пони, борзые-грейхаунды – борзых-уиппетов, и так далее. Выходит, животное, бегающее не хуже гепарда, но величиной с лошадь, сможет достичь скорости изрядно больше ста миль в час (другими словами, скорости быстроходного мотоцикла). Вдобавок, однажды выведенные, такие животные, вероятнее всего, сохранятся в природе, даже если общество, их разработавшее, утратит прежний технологический потенциал – ведь они могут размножаться, подобно обычным животным, а значит, с исчезновением машин приобретут особую ценность.
В «Книге Нового Солнца» я назвал этих животных «дестрие», воспользовавшись устаревшим словом, означавшим боевого коня. Копыта я заменил им когтистыми лапами, поскольку считаю, что именно к такому решению придут и специалисты в области генной инженерии. Лошадиные копыта вообще представляются мне эволюционной ошибкой. Выражаясь в понятиях Ламарка, лошадь стремилась удлинить ноги, поднимаясь на носки, и в итоге начала ходить на ногтях больших пальцев. Заметьте: люди-легкоатлеты, стараясь повысить скорость бега, не надевают обуви с подошвой гладкой и жесткой, а выходят на старт в шиповках. Гепарды, волки, грейхаунды все поголовно обладают невтягивающимися когтями, служащими им точно так же, как шипы на подошвах – бегунам и бейсболистам. Скаковые лошади тоже не смогли бы достичь присущей им быстроты бега, если бы не подковы из алюминиевых или магниевых сплавов.
Еще я наделил дестрие длинными клыками вроде собачьих, и здесь, признаться, ступил на куда более зыбкую почву. Клыки здесь, в основном, для того, чтоб подчеркнуть: дестрие – не лошади. Если угодно, считайте их малосущественным побочным эффектом привнесения в организм генетического материала хищников. Впрочем, тут вовсе не лишне будет заметить, что выдающимися клыками обладают и некоторые из быстроногих травоядных – например, кабарга (Moschus moschiferus), называемая также мускусным либо клыкастым оленем.
Кроме этого я специально указал на, по крайней мере, частичную травоядность дестрие, изобразив их пасущимися. Конечно же, травоядность многое говорит об их пищеварительной системе. Любители объяснять окружающим, отчего великан не сможет стоять и ходить, почти в той же степени любят ограничивать возможности животных, питающихся низкокалорийными кормами наподобие травы. (Некоторые доходят даже до утверждений, будто крупные птицы должны питаться исключительно высококалорийной пищей – мясом, рыбой, орехами либо зерном, иначе не смогут летать. По-моему, эти люди в жизни не видывали гусей – ну, разве что когда бреются.) Да, нечто рациональное в их словах есть, но не так много, как они полагают.
Вне всяких сомнений, питаться травой для лошади вполне естественно, однако скаковых лошадей кормят в основном не травой, а овсом, кукурузой и тому подобным. Любой лошадник вам подтвердит: лошадь, содержащаяся на выпасе, на подножном корму, никогда не сравнится в скорости бега с лошадью, вскармливаемой в конюшне. Пока кавалерия не сошла со сцены, в армейских обозах среди прочих припасов обыкновенно возили огромные количества фуражного зерна для лошадей. Вдобавок, согласно историческим хроникам, коню не только возможно, но и довольно легко скормить с зерном или сеном некоторое количество мяса либо вяленой рыбы. (Таким образом, кони царя Диомеда, вскормленные человеческим мясом, вполне могут оказаться не просто легендой.)
С другой стороны, олени, живущие на еще менее калорийном корме, главным образом состоящем из молодых побегов, листвы и коры (лошадь ничего подобного есть не станет, да и не сможет), способны развивать высокую скорость и преодолевать изрядные расстояния. К примеру, плотоядный волк не сравнится в быстроте бега с оленем, если тот сыт и здоров, и, хотя волкам порой удается загнать и задрать оленя, неудачи постигают их куда чаще.
На самом деле подобные достижения куда сильнее зависят от количества сил, которые животное способно накапливать во время отдыха, а после, в критический момент, пускать в ход, чем от калорийности корма. На длинной дистанции бегущий верблюд со временем одолеет лошадь, хотя на его диете отощает даже осел. (Вообще, к вопросу о том, на что способно, а на что неспособно данное животное в неких гипотетических обстоятельствах, следует подходить куда осмотрительнее, чем это делается зачастую. Во многих книгах, например, утверждалось, будто самым или почти самым крупным созданием, способным к полету в условиях нашей планеты, является кондор. Затем палеонтологами были найдены кости одного из птерозавров под названием «птеранодон». Размах крыльев кондора – в среднем, около девяти футов. Размах крыльев птеранодона достигал двадцати пяти.)
Однако вернемся же к нашей кавалерии (не повторяюсь ли я?). Представим себе изображенных мной в «Цитадели Автарха» кавалеристов на генетически модифицированных скакунах, способных мчаться в атаку со скоростью сто миль в час. Допустим, и всадник, и его скакун защищены кевларовой броней. Допустим также, что кавалерии приказано нанести удар по пехотному подразделению равной численности, вооруженному автоматическим стрелковым оружием, позволяющим выпускать по пятьсот зарядов в минуту и прицельно бьющим на двести ярдов.
При скорости сто миль в час кавалерия преодолеет двести ярдов за четыре секунды. За это время каждый из пехотинцев выпустит по тридцать три пули, однако, чтоб остановить атакующего кавалериста, хотя бы одна из этих пуль должна попасть в не защищенное броней место. Учитывая невеликую точность стрельбы, обычно свойственную автоматическому оружию, а также то, что речь идет об одной длинной очереди, выпущенной по цели, отнюдь не стоящей на месте, а мчащейся навстречу, подавляющее большинство кавалеристов с высокой вероятностью прорвет оборону и за ее линией получит возможность невозбранно резать коммуникации, совершать налеты на штабы и склады и вообще доставить врагу кучу неприятностей.
Допустим, однако ж, что командиру пехоты приказано вооружить бойцов крупнокалиберными винтовками с бронебойным боеприпасом (предположительно пробивающим и кевларовую броню). Теперь перед нами практически эпизод Первой мировой войны, только кавалерия преодолеет пятьсот ярдов прицельной стрельбы из винтовок не за двадцать пять секунд, а за девять. За это время каждый из пехотинцев успеет выпустить по кавалеристам всего одну (точности ради, одну целую с дробными долями) пулю – иными словами, окажется в положении мушкетера из восемнадцатого столетия. Да, его оружие бьет точнее, но и цель в момент выстрела отстоит от него гораздо дальше, не говоря уж о том, что движется втрое быстрее. (Впрочем, командующий пехотой в любом случае не согласился бы вооружить солдат мощными, дальнобойными, но медленно стреляющими винтовками – ведь тогда его часть оказалась бы в крайне невыгодном положении при столкновении с пехотой противника.)
Ясное дело, возврат к условиям Первой мировой отнюдь не истощает возможности обороняющихся пехотинцев. Самым привлекательным выходом мне видится применение крупнокалиберного автоматического оружия (другими словами, крупнокалиберных пулеметов), стреляющего бронебойными боеприпасами. С полдюжины таких пулеметов, выставленных против атакующей кавалерии, выкосят всадников не хуже русских пушек под Балаклавой, истребивших Легкую Бригаду почти без остатка. Однако в ситуации нестабильной количество пулеметов наверняка окажется ограниченным: они ведь и тяжелы, и недешевы, да еще жгут дорогостоящие боеприпасы крупных калибров в неимоверных количествах. Давайте, взяв за образец американский «М2» калибра 12,7 мм, допустим, что на каждый из таких пулеметов приходится по три сотни атакующих кавалеристов.
Станковый «Браунинг М2» выпускает по четыреста пятьдесят зарядов в минуту. Если мы вновь допустим, что пулеметчики заметят кавалерийскую атаку за пятьсот ярдов, пулеметчик, прежде чем будет стоптан всадниками, успеет выпустить шестьдесят семь пуль. Если точность стрельбы достигнет пятидесяти процентов (что крайне маловероятно), кавалеристы потеряют убитыми, раненными или спешенными около десяти процентов от общего числа. Разумеется, решив к моменту начала атаки расслабиться, устроить перекур, пулеметчик вполне может открыть огонь секундами этак тремя позже, а в таком случае успеет выпустить только сорок пять пуль.
Вариантов развития событий не счесть. Возможно, скорострельность пулеметов окажется выше. Возможно, кавалеристы перед атакой поставят дымовую завесу, значительно сократив расстояние, с которого противник заметит их. Пехоте почти наверняка вскоре придет на помощь собственная кавалерия… и так далее, и так далее, и так далее.
Для «Книги Нового Солнца» я выбрал вариант с применением пиротехнического оружия. Непрерывная струя пламени обеспечивает самую высокую скорострельность (насколько уж это слово тут применимо), какой только можно достичь. В то же время огонь значительно снизит эффективность легкой брони. Естественно, выдумав оружие, стреляющее огнем, я снабдил им не только пехоту, но и кавалеристов. До сих пор я почти не затрагивал темы огня на подавление со стороны атакующей кавалерии из-за трудностей с оценкой его эффективности, но теперь эффект вполне можно оценить как значительный, и, несомненно, кавалеристы не преминут открыть стрельбу на скаку. (В недавней истории к огню на подавление практически не прибегали, поскольку стрелять над самым ухом лошади довольно трудно по целому ряду причин. Для этого требовалось нечто наподобие многозарядной стреляющей пики с дулом, вынесенным вперед хотя бы на три-четыре фута от лошадиного носа, а к тому времени, как многозарядное оружие вошло в обиход, эпоха кавалерийских ударов, можно сказать, подошла к концу.) Поскольку времени на стрельбу у кавалерии не больше, чем у обороняющихся пехотинцев, а монополии на кевларовую броню не имеется, я вооружил пиротехническими, огнеметными пиками всех.
Ну, а если кавалерийские атаки, как я полагаю, ждет возрождение, то разведка силами кавалерии возобновится с еще большей вероятностью. Рассмотрим возможных соперников кавалерийских разъездов. Пешие разведгруппы от нас, полагаю, не денутся никуда, однако их радиус охвата весьма и весьма невелик. Во Вьетнаме армия США массово использовала для разведки вертолеты, но вертолеты практически беззащитны перед ракетами «земля – воздух», что наглядно демонстрирует опыт Советов в Афганистане. Дроны-беспилотники, оснащенные телекамерами, в этом отношении покажут себя гораздо лучше, однако прямую трансляцию с беспилотника несложно заглушить, а если он ведет съемки на пленку, для просмотра по приземлении – сбей его, и оставишь противника без информации. В Северно-Африканской кампании Второй мировой (да и на прочих фронтах тоже) прекрасно зарекомендовали себя разведывательные группы на джипах и грузовиках. По-моему, применить их во время новой войны на схожей местности с тем же успехом ничто не мешает и ныне, хотя быстроходные разведывательно-дозорные машины с легкой противопульной броней лучше по всем показателям, не считая цены.
Однако если генетики сумеют вывести «дестрие», передвигающихся быстрее машин-внедорожников (а я думаю, долго ждать этого не придется), защищенный кевларовой броней всадник на дестрие в кевларовой броне покажет себя еще лучше – ведь он, кроме того, что быстрее, не настолько заметен, не настолько подвержен техническим неполадкам, не настолько зависит от топлива и так далее. Вдобавок всадники на дестрие гораздо маневреннее современной мотопехоты, причем их куда труднее накрыть огнем.
Таким образом, мы возвращаемся к полноценной кавалерийской войне – с драгунами, конной разведкой и лихими, стремительными атаками. Фантастика? Ни в коей мере: это ведь попросту возрождение рода войск, пребывавшего не у дел неполную сотню лет. Вот погодите, развернется генная инженерия вовсю, и кто-нибудь еще усомнится, стоит ли отделять друг от друга всадника и скакуна. Боевые кентавры! (Поневоле задумаешься: что, если греки…)
Вот такие шутки
Мой сын, Рой, навел меня на мысль, что в книге не хватает смешного. В отчаянии я рискнул попросить каждого из персонажей «Книги Нового Солнца» рассказать хоть одну забавную историю, и несколько, соблаговолив откликнуться на просьбу, действительно кое-что рассказали. Возможно, нам их истории смешными и не покажутся, однако узнать нечто новое о жизни на Урд из них можно вполне.
Севериан
Искусным рассказчиком я не слыл никогда, но, помнится, в Траксе, возглавляя Винкулу, одну забавную байку слышал. Были в городе два лавочника. Звали их Маден и Мадерн, и оба друг друга терпеть не могли. Лавки они держали на одной и той же улице, всего-то в паре шагов одна от другой, и враждовали многие годы: то цены сбивали, то распускали лживые слухи о товарах соперника – короче говоря, старались напакостить друг другу, чем только могли.
Со временем оба разбогатели и полезли в политику, присоединившись к враждующим партиям. Ну, а политика на севере – занятие, как известно, суровое, и в один прекрасный день оказались незадачливые лавочники в Винкуле, на цепи, причем бок о бок.
– Тебя как сюда занесло? – спросил Маден.
– Да вот, архонта сковырнуть пытался, – отвечал Мадерн. – А тебя за что взяли?
– За то же самое, – сознался Маден.
Вскоре зашел у них разговор о торговых делах и приключениях, кого и каким образом пробовали надуть приказчики и поставщики, и так далее, и так далее. В Винкуле, по большей части, сидят дикие эклектики с гор, и Маден с Мадерном крепко между собой подружились.
Но вот захворал Маден: начался у него сильный жар. Помочь ему друг, Мадерн, почти ничем не мог, однако все, что мог, сделал – и пищей с ним делился, и горячку его унимал, и даже воды из собственного пайка для него не жалел… но все зря. Что ж, смерть унимает жар не хуже выздоровления. Пришел Мадену срок умереть, и горячка его отпустила. Обнял его Мадерн, прижал к груди, а Маден взглянул в глаза Мадерну и говорит:
– Друг мой, скоро я буду свободен, а ты так и останешься здесь, на цепи.
Мадерн скорбно кивнул, и все заключенные по соседству с ними умолкли.
– Бывает, понимаешь ли, время, когда даже хороший купец должен говорить, не кривя душой…
– Да знаю, знаю, – перебил его Мадерн. – Ты собираешься сознаться в какой-то каверзе, устроенной мне в былые дни. Тот пожар… я ведь дознался, что это твоих рук дело. Брось, друг, чего уж там. Я сам во многом перед тобой виноват, а тебе нынче все обиды прощаю!
Однако Маден из последних сил покачал головой.
– Нет, Мадерн… я просто хотел сказать… насколько же радостней мне жилось, когда ты меня ненавидел!
Дротт
Как-то раз не прислали нам в положенный срок денег, отпускаемых из казны на содержание гильдии. Пришли мастера в отчаяние: как же теперь быть, чем платить подмастерьям, на что закупать провиант для клиентов? Обсудили они нежданное горе промеж собой, но никто ничего хоть сколь-нибудь дельного не придумал. Тогда позвали мастера к себе старших из подмастерьев, однако и тем ничего путного в головы не пришло. Тогда призвали они на помощь подмастерьев младших, а когда оплошали и эти, велели привести на совет капитана учеников.
– Не бойтесь, почтенные мастера! – сказал капитан. – Дайте мне на неделю половину наших мальчишек, и будут у вас деньги, сколько потребуется.
Разумеется, половину учеников мастера ему на неделю отдали, но, опасаясь, не задумал ли он такого, чего они никак не смогут одобрить, от расспросов предпочли воздержаться.
И вот ровно через неделю возвращается капитан, а за ним двое мальчишек тащат тележку, доверху полную серебряных азими, да еще с горкой!
– Где взял? – спрашивают его мастера (а то мало ли, вдруг, чего доброго, казначейство ограбил).
– Дело проще простого. Вы ведь знаете, как все в Цитадели боятся однажды оказаться у нас? – отвечает капитан учеников и достает из кармана небольшую карточку с парой чернильных строк.
– Разумеется, – говорят мастера.
– Однако шансы на то, что кого-либо из них вправду отправят к нам, крайне невелики, верно?
– Еще бы, – соглашаются мастера.
– Вот я и разослал мальчишек по Цитадели этими карточками торговать. По азими за штуку. А на карточке сказано: будучи-де заточен в Башню Матачинов, предъявитель сего подлежит немедленному освобождению.
– Постой-постой, – говорят мастера. – Допустим, кого-то из купивших у тебя эту карточку действительно отправят к нам. Мы ведь не сможем освободить его вопреки приговору суда!
А капитан учеников им в ответ:
– И не надо! Вернем ему азими – и вся недолга!
Рох
Пришел в бордель человек с увесистым кошельком. Владелец показывает ему прекрасную, свеженькую блондинку, изящную, будто ориби:
– Пятьдесят орихальков!
– Нет. Покажи-ка чего подешевле.
Выходит к ним на свист владельца пышная, чувственная брюнетка.
– Тридцать орихальков.
– Нет. Еще дешевле давай.
Свистнул тогда владелец заведения дважды. Выходит к ним на свист обворожительная рыжая красотуля.
– А это, так сказать, блюдо дня! Обычно цена ей семьдесят орихальков, но для тебя, только нынче, всего-навсего двадцать.
– Еще дешевле!
– Так нет у нас больше никого. Послушай, добрый человек, спросить хочу кой о чем. Ты сколько же прогулять сегодня рассчитывал?
– Сотню орихальков.
– Сотню орихальков?! Да ведь все три, что я тебе показал, стоят дешевле! За сотню ты бы мог взять всех троих разом!
– Да, но это же только первое заведение по пути!
Эата
А я тебе загадаю загадку. Может, тебя она и не рассмешит, но это только потому, что ты здесь, у нас, в ученичестве не прожил ни дня. Мы все считаем ее очень смешной, и ты, сдается мне, поразмыслив малость, с этим согласишься. Ответ дальше, в самом конце эссе.
Однажды четверо учеников драили пол. Вдруг один отшвырнул швабру, разорвал на груди рубаху и говорит:
– Нет надо мной никого, кроме Предвечного! Убегу я отсюда, уйду в пустыню и там останусь с ним навсегда.
Сказал он так и выбежал за порог.
Трое других заговорили о нем меж собой: не догнать ли его, не задержать ли, и так далее, и вдруг открывается в стене дверь, о которой никто из них прежде даже не подозревал, а из-за двери выходит к ним человек в синем мундире с блестящими металлическими галунами.
– Мне, – говорит, – нужна помощь, кадеты! Вот ты! Идем со мной, поможешь поднять эту птичку в небо!
С этими словами указал он на одного из оставшихся учеников, а когда ученик не послушался, шагнул к нему, сгреб за ворот и с собою за дверь утащил.
Двое оставшихся в удивлении вытаращились друг на друга, однако ж опомниться так и не успели: откуда ни возьмись влетела в иллюминатор прекрасная девица из экзультанток на крылатом дестрие, цап одного из учеников за шкирку – и с ним вместе была такова. Подбежал последний из учеников к иллюминатору, уставился вслед им обоим, и тут входит в класс мастер Гюрло.
– Куда, – спрашивает, – еще трое делись?
Вот в том-то и загадка. Что сказал мастеру последний из учеников? Подумай, поразмысли. Ответ, как я уже говорил, в самом конце.
Мастер Гюрло
Шли как-то лесом монашка, вильдграф и мастер-казнедей, и вдруг навстречу им выходит из-за деревьев арктотер. Пустились все трое бежать, однако зверь без труда догнал их, прижал вильдграфа с мастером-казнедеем к земле лапами, а монашку принялся клыками терзать.
Взмолилась монашка о пощаде, да так, что и статуя прослезилась бы от ее мольб, но арктотер безжалостно, жутко ее изуродовал.
Покончив с монашкой, взялся зверь за вильдграфа. Тот, объявив, что назначен на должность землевладельцем, велел арктотеру прекратить бесчинство, однако зверь искусал, изодрал его еще сильней, чем монашку.
Настал черед мастера-казнедея, но тот что-то шепнул зверю на ухо. Призадумался арктотер, поджал хвост – и шмыг в кусты, а мастер-казнедей поднялся и начал бинтовать раны спутников.
– Как же так? – воскликнул вильдграф. – Ведь этот зверь не испугался благородного имени армигера, а мольб этой доброй женщины, обращенных к Предвечному, даже слушать не стал! Что ты сказал ему?
– Объяснил, что в деле, за которое взялся, он не разбирается абсолютно, – пожав плечами, ответил мастер.
Мастер Палемон
Согласно преданиям нашей гильдии имелся среди мастеров ее мастер по имени Веренфрид, наделенный от природы исключительным хладнокровием, изменившим ему только раз, и то уже в весьма преклонные годы. Случилось так, что страсти лет юных он сохранил при себе до самого конца долгой жизни, а посему, при изрядных, как и у всякого мастера, доходах, благодаря проигрышам за игорным столом и подаркам для женщин, постоянно был стеснен в средствах.
И так уж вышло, что некий подмастерье снискал благосклонность девицы нестрогого поведения, пришедшейся мастеру Веренфриду весьма по душе. Обратившись к девице, завел он речь обо всех достоинствах должности гильдейского мастера и о грядущем пополнении собственного кошелька, каковое не заставит себя долго ждать, стоит ему только расквитаться с долгами, и так далее. Однако девица его отвергла: ведь подмастерье был молод, хорош собой, вполне ей верен (чего от мастера Веренфрида, как ей было известно, ожидать не стоило), высокоумными разговорами ее разума не отягощал, и тому подобное. Мастер Веренфрид, однако ж, настаивал на своем, и, наконец, девица, поддавшись на уговоры, посулила развлечь мастера, буде тот позаботится, чтоб любовник ее, подмастерье, оказался занят в течение целой ночи.
Случилось так, что именно в то время на попечении гильдии скопилось великое множество клиентов, приговоренных судом к самым разнообразным пыткам немалой сложности и весьма деликатного свойства. Воспользовавшись сим обстоятельством, мастер Веренфрид призвал к себе подмастерье, объяснил, что отметил его сноровку и прилежание, и так далее, и тому подобное, а напоследок, в качестве великой милости, назначил его самостоятельно распоряжаться исполнением одной из помянутых пыток – процедуры, обещавшей продлиться, самое малое, дюжину страж. Юный подмастерье от счастья едва не сошел с ума, а мастер Веренфрид, приглядев за доставкой к нему клиента, с легким сердцем отправился к предмету своих вожделений.
Наутро следующего дня он явился в пыточную, дабы оценить труд подмастерья, но, поскольку все еще пылал страстью, нашел в оном труде ряд огрехов – придрался к тому, к сему, и, наконец, поручил юноше нынче же вечером взяться за второго клиента, а на следующий день повторил ту же выдумку вновь.
К началу работы над третьим клиентом юный подмастерье порядком устал. Усталый, сбитый с толку да вдобавок изрядно напуганный многочисленными придирками, работу он запорол безнадежно. Пришедший в ярость, мастер Веренфрид поручил ему четвертого клиента, однако четвертому в руках юноши пришлось не слаще, чем третьему, а за четвертым столь же горькая участь постигла и пятого клиента, а за пятым – шестого.
Явившись оценить работу с седьмым клиентом, мастер Веренфрид обнаружил, что выполнена она – сквернее некуда: клиент потерял сознание едва ли не до начала процедуры, затем оказался на грани гибели, и так далее, и тому подобное. Юный подмастерье вжался спиною в угол, а мастер Веренфрид закусил сустав пальца, пожевал ус – одним словом, сделал все, что мог, лишь бы сохранить свое знаменитое хладнокровие, но сдержаться, увы, не смог. Навис он над трепещущим юношей и прогремел, словно гром:
– Ты что это задумал, щенок шелудивый?! Погубить решил старика?!
Текла
Одна шатлена из Обители Абсолюта завела разом целую кучу любовных интрижек. И вот как-то ночью явилась к ней в спешке горничная: один-де из любовников, миловидный, юный офицер преторианцев, ждет за порогом. Случилось так, что в постели шатлены как раз нежился ее старший конюший, и шатлена велела ему, немедля покинув ложе, спрятаться под кроватью.
Однако не успел юный офицер хотя бы обнять ее, как в спальню снова, едва переводя дух, вбежала горничная: за порогом-де ждет хилиарх, командир офицера! Делать нечего, отправился офицер под кровать вслед за конюшим.
Но не успел хилиарх хотя бы раздеться, как в спальню вновь ворвалась горничная: за порогом-де, пыхтя от нетерпения, ждет встречи с хозяйкой верховный судья. Делать нечего, пришлось и хилиарху лезть под кровать.
Но не успели шатлена с верховным судьей хотя бы поцеловаться, как в спальню вновь со всех ног влетела горничная: за порогом-де ждет встречи с хозяйкой сам Автарх! Делать нечего, отправился под кровать и верховный судья, чувствительно стукнувшись лбом о лоб конюшего.
Что ж, Автарх наш – не мужчина в обычном понимании этого слова, однако нехватку мужской доблести восполнил страстью, в то время как шатлена всем сердцем стремилась ему угодить, а сноровкой в любовных играх, сам понимаешь, обладала изрядной. Добрых полночи резвились они, дразня, лаская, целуя и снова дразня друг дружку, пока Автарх не испробовал на вкус всех до одной частей ее тела, а шатлена не изведала на вкус каждой части Автархова тела, по меньшей мере, дважды.
Наконец, донельзя утомившиеся, взмокшие от пота, улеглись оба рядышком, рука об руку, не в силах хотя бы послать горничную за свежими простынями. Но вот отдышался Автарх, пришел немного в себя и говорит:
– Послушай, любезнейшая из шатлен. Знаю, любовников у тебя множество…
– Нет, нет, о Светоч Нашей Сферы! Ни единого, кроме тебя!
– А я говорю, множество, – непреклонно оборвал ее Автарх. – Или ты полагаешь, будто за тобой не следят день и ночь? Я желаю знать лишь одно: позволяешь ли ты мне все те вольности, какие позволяешь им?
– Да, о Светоч Нашей Сферы! Все до единой и даже более!
На это Автарх лишь вздохнул и надолго умолк. Умолкла и несчастная шатлена, чувствуя, сколь непрочно держится ее голова на плечах.
– Все до единой, шатлена?
– Да, о да, драгоценнейший мой, Дыхание Моей Жизни, Дыхание Жизни Всех Подданных! Все до единой, и даже более – даже те, каких и не помышляла позволять кому-либо из остальных!
Автарх вновь тяжко вздохнул.
– Тогда почему же ты ни разу не отсылала меня под кровать?
Доктор Талос
Были некогда муж с женой, и вечно они между собою ссорились. И вот как-то раз начался у них спор о сотворении новой жизни: муж говорит, будто вся честь тут принадлежит ему, но жена твердо стоит на том, что весь труд приходится брать на себя ей. Спорили они так день, неделю, месяц, другой – едва обо всех прочих предметах для ссор не забыли, и, наконец, придумали, как им сей спор разрешить. Уговорились они два года кряду спать по отдельности: за первый год пусть жена постарается породить на свет дитя одна, без чужой помощи, если сумеет, а за второй год пускай то же попробует проделать муж.
Весь первый год жена обнимала деревья, посещала святые места, изрядно потратилась на мзду жрецам, но ничего у нее не вышло.
Настал второй год. Принялся муж, выдаивая из чресл своих семя, мешать его в плотно закупоренных бутылках да фляжках с мясным бульоном, хлебом, солью, кровью и прочими веществами, какие ни придут в голову. Увы, из этого тоже ничего не вышло, и по истечении года предстал он перед женою, пристыженный.
Каково же было его изумление, когда жена, взвизгнув от радости, пала перед ним ниц и поцеловала его стопы!
– Что с тобой? – удивился он. – Ты же сама видишь, жена моя: я преуспел нисколько не более твоего.
– Нет, нет! – воскликнула в ответ жена. – Нет, о хозяин моего дома и сердца, победа за тобой: я ведь в тягости!
Иона
Однажды три морехода отправились в увольнение, и только ступили на поверхность новой планеты, подошла к ним девица, проводившая опрос прибывающих. Подошла, остановила их, планшет для письма приготовила и спросила, чего каждому из них хотелось бы больше всего.
Первый – бравый, самодовольный здоровяк с рыжиной в бороде – отвечает:
– Да вот, не думал я, знаешь ли, о таком повороте, как сказал один пес, когда хозяин спросил, отчего б не отсечь ему хвост. Но раз уж зашел у нас такой разговор, пожалуй, хочу я власти. Да, точно, власти! Вот стать бы мне капитаном, а потом адмиралом: ведь адмирал – он-то особа важная, уважаемая, у него власти хоть отбавляй!
Второй – с виду мягкий, вкрадчивый, скользкий, как угорь – говорит:
– Дражайшая моя госпожа, я тоже ни о чем подобном прежде не думал, как сказал один дипломат перед самым началом войны… по крайней мере, еще чего-либо о нем после никто не вспомнил. Но раз уж зашел у нас такой разговор, мне бы хотелось блеска да элегантности. Желаю я, понимаешь ли – так себе, будь добра, на планшетке и запиши – вращаться в самом блестящем, в самом изысканном обществе.
Третий же – симпатичный юный парнишка – ответил так:
– Я, как и мои друзья, над такими вопросами тоже раньше не думал, однако, пока они говорили с тобой, поразмыслил и понял: наверное, мне больше всего хочется любить и быть любимым.
Расхохоталась над ними девушка и говорит:
– Да ведь вы же, все трое, роботы!
(Тут нужно заметить, что слово «робот» происходит от чешского «robotnik», означающего человека, занятого тяжелым трудом, а жители той планеты переняли от чехов многое.)
– Тут ты, почтенная, – говорит первый из моряков, – попала в самую точку, как сказал один шкипер портовой потаскухе, спросившей, не своею ли деревянной ногой он орудует. Но как ты об этом узнала? Допустим, насчет меня и вот этого вахлака – дело ясное, так как власти да блеска хочется всякому роботу. Но дьявол меня побери, как говорит один ирландец, когда ему недосуг выговорить «жена», если я понимаю, каким манером тебе удалось раскусить нашего молодого товарища!
– Все просто, – отвечала девица, оказавшаяся изрядно находчивой. – Я сама начала жизнь со стремления к власти и блеску, но в итоге пришла к тому же, к чему и он.
Тут они с молодым моряком отправились выпить, а если хоть один из двоих вернулся на борт своего корабля, я об этом не слышал.
Абдиес, архонт Тракса
Одного юношу из наших мест угораздило влюбиться в одну из отцовских рабынь. Но вместо того, чтоб попросить отца отдать девчонку ему, он завел с нею связь за его спиной. Затем старик умер, а вместо внятного, честь по чести оформленного завещания оставил только записку с указанием разделить его имущество между двумя сыновьями по справедливости.
Случилось так, что старший брат терпеть не мог младшего и отказался уступить ему девушку. Тогда отправился младший к лучшему в нашей округе легисту – а кто это, я по велению скромности умолчу, – и пообещал ему половину унаследованного, если только легист сумеет оставить рабыню за ним.
– Дело, дражайший мой юный клиент, яйца выеденного не стоит, – заверил его легист. – Жди здесь и во всем положись на меня.
С этим я… то есть, прошу прощения, легист отправился повидать старшего брата.
– Послушай-ка, достопочтенный, – сказал он, – твой младший брат всерьез настроен затеять с тобою тяжбу из-за наследства, а я всерьез настроен пособлять ему в том, пока у вас остается хоть один аэс за душой и хоть один кукурузный початок в амбарах. Тяжба обещает быть долгой, нелегкой, а главное, дорогостоящей. Но прежде чем мы отправимся в суд, я хотел бы предложить тебе выход, позволяющий воспользоваться наследством к собственному удовольствию уже сейчас.
– Говори же, – молвил старший из братьев.
– Раздели имущество сам – на свое усмотрение, по чести и совести, а после я выберу для клиента ту половину, какую сочту лучшей.
– Да будет так, – молвил старший из братьев.
Созвал он к себе всех рабов и первым делом отправил в одну сторону полюбившуюся младшему девушку, а в другую – самого крепкого, сильного из мужчин. Затем, выбрав раба самого старого и слабого, старший брат присовокупил его к девушке, а к силачу отправил еще одного из крепких и сильных мужчин, и так далее, и так далее, пока не разделил надвое всех рабов. Затем он велел рабам разделить весь скот в хозяйстве, присовокупив скотину похуже к девушке и самым старым, недужным из рабов. Затем он сам лично разделил землю, присовокупив к крепким и сильным рабам особняк и лучшие из полей.
Я, сделав выбор, отправил полдюжины рабов в Тракс, за юным хозяином, весьма, сам понимаешь, возмутившимся:
– Где же моя драгоценная возлюбленная?! – и так далее, и тому подобное.
– Дражайший мой юноша, – отвечал я, – ты только взгляни, в какой она нынче компании! Ручаюсь, все чувства к ней как рукой снимет.
Мелитон
Жили когда-то на одной ферме петух, хряк и лягушонок, крепко дружившие между собой. Заметив, что люди нередко ходят в обществе друзей на охоту, решили они последовать их примеру и как-то раз, погожим деньком, бодро и весело двинулись в путь: петух встал хряку на спину, а лягушонок устроился у хряка на темени, промеж ушей.
Но не успев как следует углубиться в лес, встретили они свирепого льва. Лев, предвкушая обед из жирной свининки с курятиной на закуску и лягушачьими лапками на десерт, плотоядно облизнул усы, но прежде чем с ревом прыгнуть на них да задрать, одолеваемый любопытством, спросил:
– Что это вы, три дурня, делаете в моем лесу?
– Охотимся! – прокукарекал петух.
– Охотимся! – прохрюкал хряк.
– Охотимся! – проквакал и лягушонок.
Над этим лев рассмеялся и хохотал, пока по рыжим щекам его не покатились слезы.
– Я с малых лет живу охотой, – отвечал он, – и вот что скажу: сам Предвечный не в силах устроить так, чтоб вы трое, действуя заодно, добыли пищу для каждого!
Случилось так, что слова льва услышал один из ангелов. Улыбнулся он втихомолку, прищелкнул пальцами, и рядом с тем местом, где шел разговор, рухнул наземь огромный дуб.
Петух, первым сообразив, что к чему, тут же ринулся к корням дуба и там, во взрыхленной ими почве, нашел великое множество жирных, аппетитных земляных червяков.
Глядя на петуха, хряк, соображавший не намного медленнее, стряхнул с темени лягушонка и вскачь помчался к кроне дуба, к ветвям, увешанным тысячами спелых, восхитительных желудей – и даже тянуться не надо, подходи да жуй!
– Ну что ж, десертик ты мой зелененький, – сказал лев, – похоже, насчет друзей твоих я ошибся, а значит, им ничто не грозит, ибо не хочется мне обижать тех, кому благоволят высшие силы. Теперь объясни мне, каким манером упавший дуб может насытить лягушку, и тоже будешь отпущен подобру-поздорову.
– Погоди, сьер, немного, – отвечал лягушонок, – и сам увидишь, сколько я наловлю мух, когда наш хряк желуди переварит!
Гальвард
На том южном острове, откуда я родом, сказок рассказывают много, а вот шутят нечасто. Поэтому я тебе вместо шутейной выдумки подлинную историю расскажу. Произошла она со мною самим, и мне этот случай всегда казался забавным.
Зимой солнце на нашем острове не светит вовсе. Когда небо становится малость светлей, мы понимаем, что время подходит к полудню, но само солнце в небесах так и не появляется. В такое время у нас чинят лодки, латают сети, режут посуду да мебель из плавника, выброшенного на берег прибоем, а еще рассказывают множество длинных сказок у очагов.
Наконец солнце вновь выглядывает из-за горизонта, и тогда для нас начинается праздник. Зимние работы уже закончены или должны быть закончены, весенние начинать еще рано. Тут каждое семейство на острове в свой черед приглашает к себе всех остальных, кроме тех, с кем из-за чего-то в ссоре, играет музыка, однако народу в доме – битком, так что плясать приходится по одному.
Так и продолжается, пока каждое из семейств не примет в доме гостей. Наступает последняя ночь, и той ночью мужчины веселятся в своем, мужском кругу, а женщины – в женском. На праздник мужчины собираются в доме мужских разговоров, а женщины – в доме женских бесед, и каждый приносит с собой лучшее угощение из прошлогодних запасов, ведь скоро у всех будет вдоволь новой, свежей еды. О чем говорят, чем занимаются в эту ночь женщины, мне неизвестно: спросишь кого – и то беду на себя навлечешь. Ну, а в доме мужских разговоров наступает пора самых немыслимых небылиц. Всю долгую зиму тот, кто лучше всех на острове делает гарпуны, день за днем, не покладая рук, трудился над лучшим из своих гарпунов. На наконечник его пошла лучшая сталь, добываемая из черных камней, что порой падают с неба. На древко пущено лучшее дерево, легкое, однако настолько прочное, что гнется не хуже лука. И достанется этот гарпун тому, кто соврет лучше, занятнее всех остальных.
Опасаясь выставить себя на посмешище, рассказывать небывальщины отваживаются не все. Многие, особенно кто помоложе – а я тогда был одним из младших, – просто сидят, слушают да хохочут. По весне, в лодках, в полях они будут снова и снова пересказывать услышанное друг другу и, повторяя выдумки старших, мало-помалу научатся сами сочинять и рассказывать небылицы.
Той ночью был среди нас человек, выигравший гарпун трижды кряду. Врал он всякий раз об одном и том же, но каждый год украшал свою небывальщину новыми подробностями, а рассказывал куда лучше всех прочих вралей, искусно изображая голосом самые разные голоса, и даже шум ветра, и рокот прибоя, и так далее, и так далее. Небылица его неизменно заканчивалась выдумкой насчет говорящего моржа, забравшегося к нему в лодку и тоже рассказавшего небывальщину, причем говорил его морж сипло, невнятно, будто бы с полной пастью раковин, собранных со дна моря, да еще похрустывая их скорлупой. Рассказывал этот человек последним: так, уступая лучшую очередь, у нас по обычаю чествуют прошлогоднего победителя.
Был среди нас и еще один человек, каждый год рассказывавший замечательные небылицы, однако ни разу не выигравший, так как победа оставалась за тем, кто рассказывал о морже. Год за годом с обидой, с горечью на сердце слушая его вранье, неудачник выучился изображать голос моржа не хуже рассказчика-победителя и в том году, о котором я веду речь, всерьез настроился выиграть. Спрятал он у двери в дом мужских разговоров моржовую кожу с клыками, а, рассказав собственную небылицу, вышел наружу – вроде как по нужде, и в ожидании затаился у порога, чтоб испортить развязку небылицы соперника, когда дело дойдет до моржа.
В свое время знакомый всем морж вынырнул из волн, забрался в лодку враля, и тут-то…
И тут-то в дверь постучались.
Мне, одному из младших, в ту ночь досталось место возле порога – на самом сквозняке, где холоднее всего. Отворяю я дверь и вижу в темноте, на снегу, огромного моржа. Стоит морж передо мной по-человечески, во весь рост, да еще что-то лопочет!
В ужасе захлопнул я дверь, едва-едва нос ему не прищемив, повернулся к собравшимся да как заору:
– Там морж за порогом! К нам в дом просится!!!
Вот так я и выиграл свой первый гарпун.
Фила
Жил некогда в наших краях один армигер, и имелась в поместье его голубятня с множеством голубей. Все как на подбор белые, просто красавцы, каждый день летали они над полями в поисках корма, а каждый вечер возвращались в гнезда. Заботился о голубях смотритель из старых пеонов, с годами достигший немалой мудрости: ведь всем известно, что летящие птицы вычерчивают в воздухе всевозможные письмена и символы, а всякий, умеющий их читать, может узнать многое. Смотритель голубятни читал письмена голубей пятьдесят лет кряду и каждое утро пересчитывал улетающих птиц, а вечером вновь пересчитывал их, возвращающихся домой.
И вот как-то вечером заметил он, что одного голубка не хватает, а белые крылья некоторых из воротившихся испятнаны алыми крапинками. Призадумался старый пеон: что бы это могло означать?
На следующий день заметил он, что еще один голубь не вернулся домой, а белые крылья некоторых из воротившихся обрызганы зеленым, и удивился сильнее прежнего.
На третий день домой не вернулся еще один голубь, а белые крылья некоторых из воротившихся оказались окроплены лазурью.
На четвертый день зажал смотритель в зубах голубиное перышко, распростер руки вширь, семь раз обернулся противосолонь, проворковал трижды на голубиный манер и тут же превратился в голубя сам. Маленький, белый, неотличимый от остальных, вылетел он вместе со стаей из голубятни, помчался над пампой, над реками и начертал в небе крыльями: «Правосудие».
Наконец кружащая в облаках стая достигла некой деревни, отыскала в деревне той некий дом, а позади дома – кукурузные зерна, обильно рассыпанные по земле. Спорхнули голуби с небес наземь, словно снежные хлопья, и принялись клевать кукурузу.
Однако смотритель голубятни клевать кукурузы не стал. Вместо этого огляделся он по сторонам и увидел вокруг корыта да травы, из которых приготовляют разные краски. Дом тот оказался домом красильщика, каких в наших краях множество, придающего кожам розовый, желтый и прочие цвета, не свойственные им от природы.
Разглядывая все это, запоминая приметы селения, смотритель голубятни не заметил красильщика, подкравшегося к нему сзади с сачком на длинном черенке в руках. Не успел он понять, что происходит, как оказался в сетке, а остальные голуби, вспугнутые, взвились в небо, обрызгав друг друга краской цвета спеющей вишни.
Отнесенный на кухню, несчастный смотритель увидел там все, необходимое для голубиного пирога – все, кроме мясной начинки. Вид кухонных ножей (ведь каждый в сравнении с ним казался куда больше меча) привел его в ужас, однако разума он отнюдь не утратил, а говорить по-человечески в голубином обличье умел не хуже, чем ворковать по-голубиному в облике человека.
– Слушай меня, селянин! – сказал он. – Я не простой голубь, я – голубь волшебный. Отпустишь меня – исполню три любых твоих желания.
Дело в том, что обернуться человеком в неволе, не утратив способности к превращениям безвозвратно, смотритель голубятни не мог, вот и пришлось ему пуститься на хитрость.
– Что?! Какие еще три желания? – удивился красильщик.
– Таков древний закон волшебных голубей, – подтвердил смотритель голубятни, видя, что своего, почитай, уже добился. – Поймав одного из нас и отпустив на волю, человек вправе высказать три желания, а голубю надлежит в точности их исполнить.
– А как насчет четырех? – спросил красильщик, в жизни не упускавший возможности поторговаться.
– Это не в моих силах, – ответил смотритель голубятни в облике голубя. – Но помни: поймав меня снова, ты получишь право еще на три желания, а три да три – уже шесть.
– Ладно, идет, – согласился красильщик.
Запер он в доме все двери и окна, заткнул дымоход тюком крапчатого сафьяна, освободил смотрителя-голубя из сетки сачка и говорит:
– Ну вот, гляди! Ты свободен!
Смотритель голубятни тут же обернулся человеком и – хвать красильщика за ворот!
– Ты охотился на голубей моего господина, армигера, и взят мной под арест, – объявил он.
Красильщик рванулся прочь, но смотритель голубятни, хоть и был сед как лунь, стиснул его горло крепко, будто стальными клещами.
– Ты обещал исполнить три моих желания! – заскулил красильщик.
– Что ж, говори, – согласился смотритель голубятни.
– Во-первых, не хочу я больше возиться с крашеньем кож!
– Будет исполнено, – отвечал смотритель. – Считай, возня с кожами для тебя на исходе, а краски твои выцвели, а лак засох и растрескался. Казнит тебя мой армигер, и грязной работе конец.
– Нет-нет, устрой так, чтоб твой армигер не казнил меня смертью, – застонал злополучный красильщик.
– И это будет исполнено, – отвечал смотритель. – Не станет мой армигер марать о такого, как ты, клинок шпаги. Повесит тебя его сенешаль на лучной тетиве, и вся недолга.
– Нет, нет, я на свободу хочу! – в отчаянии крикнул красильщик.
– Месяца не пройдет, как будет исполнено, – заверил его смотритель. – Как только человек сбросит оковы жизни, в неволе его уже не удержать никому.
Мастер Аск
Однажды пришла к человеку вроде меня, умеющему странствовать коридорами времени, женщина из богатеев.
– Хочу я, – сказала она, – взглянуть на конец этого мира. Покажи мне его, и я удвою твое состояние.
– Мое состояние, даже удвоенное, останется крайне невелико, – отвечал ей ученый книжник.
– Если хочешь, могу и утроить, – предложила богачка.
– Нет. Прибегать к силам наподобие моих для удовлетворения праздного любопытства строжайше запрещено, – объяснил ученый.
Однако богачка от своего не отступилась и принялась рассказывать, что при своих богатствах может сделать и с ним, и с его детьми, буде он ей откажет.
– Что ж, хорошо, – согласился ученый. – Хочешь увидеть время, когда солнце разбухнет, вспучится, а Урд упадет на него подобно угольку, падающему сквозь решетку колосника?
– Нет, – решила богачка. – Это всего-навсего большущий пожар, а пожаров я видела много.
– Так, может быть, ты желаешь полюбоваться Большим Сжатием, увидеть, как все мироздание сжимается, схлопывается в точку и сходит на нет?
– Нет, – отказалась богачка, – ведь это же не конец всему, а лишь начало нового мироздания.
– Тогда объясни сама, что тебе показать, – предложил ученый.
Богачка надолго задумалась и наконец сказала:
– Покажи мне конец самой Жизни. Желаю видеть предсмертные муки последнего из живых обитателей Урд.
– Прекрасно, – ответил ученый, и оба они очутились посреди бескрайней ледяной равнины, под кроваво-алым солнцем нисколько не ярче луны.
– И где же последний из живых обитателей Урд? – оглядевшись, спросила богачка. – Я ведь его увидеть хочу, а здесь уже все повымерзло.
С этими словами она плотнее укуталась в меха, спасаясь от студеного ветра, свистевшего над равниной.
– Отнюдь, – возразил ученый. – Ты ведь жива, да и я тоже. Смотри.
Сунул он богачке в руки зеркало, а сам исчез, скрывшись из виду в коридорах времени.
Ответ на загадку Эаты: «Пусти, мастер, смилуйся: ухо же оторвешь!»
О радостях писательской жизни
Вопрос: Отчего вы решили построить это эссе в виде беседы, «вопрос – ответ»?
Ответ: Потому что постараюсь ответить в нем на вопросы, задаваемые мне читателями, а также на те, которые им и начинающим писателям, по-моему, хотелось бы, да и следовало бы задать. Полагаю, в таком виде дать ответы на них проще всего.
Вопрос: Как пишут книги?
Ответ: Садишься и пишешь, пишешь, как можно больше. Когда стопа исписанной бумаги угрожает рухнуть, это и есть книга. Понимаю, выглядит легкомысленно, но именно так обычно и делается. Если история в рукописи одна, длинная, значит, это роман. Если куча коротких – это сборник рассказов и повестей. Если пишешь о том, чем занимаешься каждый день, это дневник – прочтите, к примеру, About the New Yorker and Me Эли Жака Кана-младшего[47], очень неплохо сработано.
Вопрос: А что писать проще?
Ответ: Этого вам точно не скажет никто. Тут все зависит от темперамента.
Вопрос: Наверное, проще всего дневник?
Ответ: Как сказать. Вот ваша жизнь – насколько она интересна?
Вопрос: Вопросы здесь задаю я. В чем разница между романом и рассказом?
Ответ: Вернемся к Джеку Вудфорду. Он писал так: «Роман – история длинная, долгая, а рассказ – короткая». По-моему, вернее не скажешь.
Вопрос: Я изучал литературу в колледже, и наш профессор говорил, что роман – это синхронное раскрытие ряда литературных идей и мотивов посредством многоуровневого повествования…
Ответ: Довольно. На этом и остановитесь. Подобные вещи предназначены для будущих академиков, дабы те не пасовали в спорах с оппонентами из обычных людей. Для романистов все это неинтересно, не нужно и в действительности никакого отношения к ним не имеет.
Вопрос: Еще он говорил, что каждый том трилогии должен иметь завершенный сюжет, а ее части связует между собой ход событий и взаимодействие персонажей. У вас, в «Книге Нового Солнца», ничего подобного нет. Может, зря? Сейчас она читается вроде как нечто цельное, только с этакими паузами.
Ответ: Верно. Вам мои книги понравились?
Вопрос: Да, но все равно выглядит как-то… неправильно.
Ответ: Потому что так вам сказал профессор в колледже. Ему мои книги понравились?
Вопрос: Думаю, он их не читал.
Ответ: И я того же мнения. Ну, а «Властелин колец» вам понравился?
Вопрос: Еще как!
Ответ: Но это ведь тоже «вроде как нечто цельное, только с этакими паузами», не так ли?
Вопрос: Этого мне в голову как-то не приходило, а жаль: надо было, наверное, профессору сказать…
Ответ: Незачем: скорее всего, он не читал и «Властелина колец». Я только хотел напомнить, что Толкин преподавал древнеанглийский в Оксфорде – то есть также занимал профессорскую должность. А к Диккенсу ваш профессор как относился?
Вопрос: К Диккенсу? На дух не переносил!
Ответ: Так я и думал. А к Теккерею?
Вопрос: Вот Теккерей ему нравился очень.
Ответ: Тогда ему следовало бы знать, что книги Теккерея изначально публиковались частями.
Вопрос: Вот к этому я и веду. По-моему, вам следовало сразу издать «Книгу Нового Солнца» одним толстым томом.
Ответ: Я ведь автор, а не издатель.
Вопрос: Ладно. Не стоило ли издателю сразу выпустить ее одним толстым томом?
Ответ: Нет.
Вопрос: Отчего же? Мне бы она в таком виде понравилась!
Ответ: Нет, не понравилась бы – вы бы просто ее не прочли. Такое издание в твердом переплете стоило бы около 30 долларов.
Вопрос: Ага, теперь я вас понимаю. «Тень Палача» стоит 11,95 доллара, «Коготь Миротворца» – 12,95 доллара, «Меч Ликтора» – 15,50 доллара, а «Цитадель Автарха» наверняка будет стоить не меньше 15,95 доллара. За все четыре выходит 56,35 доллара. Ну что ж, для покупателя вышло бы куда выгоднее, если б издательство выпустило их одной книжкой за 30 долларов… а заодно у меня бы таких неловких разногласий с профессором не возникло.
Ответ: Однако Simon & Schuster оказались бы в крайне неловком положении, торгуя книгами себе в убыток. Книгу за 30 долларов, пусть даже экономя при том 26,35 доллара, купили бы считаные единицы.
Вопрос: Разве в издательствах не заботятся ни о чем, кроме денег?
Ответ: А для вас деньги так уж ничего и не значат? По-моему, вы сэкономили бы 26,35 доллара с превеликим удовольствием.
Вопрос: Возможно, здесь надо отметить, что у меня на полке стоят издания в мягких обложках. Но все же, по-моему, издателям следовало бы выпускать лучшие книги по ценам как можно ниже.
Ответ: Издатели, пожалуй, ответят, что конкуренция именно к этому их и принуждает, однако даже самая низкая из возможных цен должна обеспечивать хорошую прибыль. Если Simon & Schuster перестанут зарабатывать деньги для Gulf + Western, они продадут их или вовсе закроют. Чтоб обеспечить прибыль, Simon & Schuster должны выпускать книги в том виде, в каком люди станут их покупать, а не в том, какой угоден профессорам из колледжа… или даже самим писателям.
Вопрос: Не следует ли правительству субсидировать издание книг?
Ответ: На субсидии существуют сотни издательств. Называются они университетскими. Часть их субсидируется федеральными властями, а большинство – правительствами штатов. Выпускают они тонны скверной литературной критики, которую никто не желает читать, а иногда издают пару-другую хороших книг, прочитываемых парой-другой сотен человек каждая. За последние десять лет могу припомнить только одну книгу, выпущенную университетским издательством и понравившуюся тысячам читателей, – «Сговор остолопов»[48], да и ее издали только по настоянию известного романиста, Уокера Перси.
Вопрос: Похоже, колледжами вы здорово недовольны. А я вот думаю: не пройти ли мне курс литературного мастерства? Как, по-вашему, стоит? Поможет он стать профессиональным писателем?
Ответ: Кто читает курс?
Вопрос: Не знаю.
Ответ: Узнайте. Выясните, кто будет читать курс, что он написал, где это было опубликовано. Если преподаватель написал хотя бы одну хорошую книгу, или хоть дюжину рассказов, изданных где-либо, кроме малотиражных журналов, прекрасно. К примеру, в Корнеллском университете одно время преподавал сам Набоков, и отказаться от его курса, собираясь в Корнелл, было бы просто безумием… но, к сожалению, большинство преподавателей отнюдь не Набоковы и даже не нечто близкое.
Вопрос: Держу пари, к нему на лекции никто не ходил.
Ответ: Ничего подобного. Его курс был весьма популярен.
Вопрос: Но все же мне кажется, чему-то научить преподаватель сумеет, даже если сам он – несостоявшийся писатель.
Ответ: Пошли бы вы слушать курс 301, «Дифференциальные уравнения», к тому, кто не способен ни составлять их, ни решать?
Вопрос: Но если эти люди не умеют писать, что дает им право вести курсы литературного мастерства?
Ответ: Докторские степени.
Вопрос: Странный какой-то порядок.
Ответ: А вот докторам литературоведения нравится.
Вопрос: Но разве колледжи хоть иногда не приглашают для чтения курсов настоящих писателей, вроде Набокова?
Ответ: Да, приглашают, оттого я и рекомендовал выяснить, кто будет читать курс.
Вопрос: Не понимаю… если человеку удается писать и издаваться, ему, наверное, незачем преподавать?
Ответ: Да, это верно, но ведь не всякий преподаватель преподает только по необходимости. Многим писателям нравится преподавать. Во-первых, весело, во-вторых, чем не повод отвлечься на время от пишущей машинки? К примеру, Альгису Будрису преподавать незачем, однако время от времени он читает курсы в том или ином из чикагских колледжей. Если вы живете в Чикаго или где-нибудь неподалеку, прослушать его курс было бы очень и очень полезно.
Вопрос: А вы когда-нибудь пробовали преподавать?
Ответ: Было дело. Как-то раз, в 1975-м, я целую неделю читал курс для участников литературного семинара «Кларион» в штате Мичиган.
Вопрос: Весело было?
Ответ: Сказать по правде, не слишком, однако там я познакомился с тремя людьми, ставшими мне более-менее постоянными друзьями. В целом же участникам интереснее всего курить травку да знакомиться со «звездами», а я травку не курю и к звездам не отношусь.
Вопрос: Понятно. А кто эти три человека?
Ответ: Лоис Метцгер, Стэн Робинсон и Вик Уэбб[49].
Вопрос: По-моему, вы в крепкой дружбе с Харланом Эллисоном, Дэймоном Найтом и Кейт Вильгельм, а они ведут курсы для участников «Клариона» каждый год. Неужели вас ни разу не приглашали туда снова?
Ответ: Да, приглашали, но только шесть лет спустя, когда у них сменился консультант по выбору лекторов.
Вопрос: Вы согласились?
Ответ: Нет.
Вопрос: А еще когда-либо попробовать собираетесь?
Ответ: Возможно, и соберусь, если найдутся желающие учиться. Писатели склонны думать, будто научиться писать хочется всем и каждому. На самом же деле таких – считаные единицы, и большинство из них добивается успеха, а люди в массе своей просто не хотят тратить на все это время и силы, да и зачем? Вот я, например, люблю музыку, но сам учиться играть на скрипке не пойду ни за что.
Вопрос: Очевидно, вас лично преподавание нисколько не позабавило. А вообще приносит ли вам писательство какие-нибудь сопутствующие радости? Что вы, к примеру, скажете о конвентах?
Ответ: Хорошие конвенты действительно приносят немало радостей, да. Однако хороших среди них – от силы процентов сорок, а чтобы попасть на них, писателем и даже читателем быть вовсе не нужно.
Вопрос: Мне бы жутко не хотелось, потратив сотню долларов на авиабилеты и выложив еще сотню за пару ночей в отеле, наткнуться на плохо организованный конвент.
Ответ: Да уж, кому же захочется!
Вопрос: А нет ли способа распознавать плохие заранее?
Ответ: Стопроцентно надежного нет. Всемирные конвенты научной фантастики – «Уорлдконы» – почти всегда на высоте, но если это ваш первый «Уорлдкон», вам, скорее всего, будет там одиноко. Конвенты, проводящиеся впервые, весьма сомнительны, такие я бы посещать не советовал – ну, разве что они устраиваются где-либо по соседству, и на билеты с отелем тратиться не придется. Если на конвенты ездит кто-то из ваших друзей, спросите их, какие им больше всего понравились в прошлом году. Ну, а если спрашивать не у кого, почитайте репортажи с конвентов в Locus и SF Chronicle.
Вопрос: Воспользовавшись вашим советом и побывав на конвенте, мне удалось раздобыть пару книг, которые давно хотелось найти, завести новых друзей, и вообще там было здорово! Однако теперь мне еще сильней хочется писать, да и почетному гостю из профессионалов там наверняка веселее, чем остальным!
Ответ: Почетным гостем, я так понимаю, был Такер?
Вопрос: Нет, его звали Робертом Блохом. Он мне даже пару раз бурбона налил!
Ответ: Что ж, действительно, почетному гостю из среды профи на хорошем конвенте веселее, чем почти всем остальным, но зато на плохих конвентах ему приходится хуже, чем кому бы то ни было. Судите сами: конвент провален, а с провальным мероприятием связано его имя. Писателю ведь, кроме имени, продавать почти нечего.
Вопрос: Да, понимаю, о чем вы, но разве не он виноват, если публика на конвент не пошла? Ведь это ему полагается привлекать людей на конвенты.
Ответ: Нет. Во-первых, он сам себя в почетные гости не выбирает – почетных гостей выбирает оргкомитет, так что организаторам следует знать, кем интересуются, с кем хотели бы встретиться местные фэны. Во-вторых, на конвенты едут, главным образом, не ради почетных гостей из профессионалов. Для посещаемости важнее всего реклама конвента, а организовать рекламу – прямая обязанность тех же организаторов. Очень важна также предыстория, репутация конвента: вот, например, в Бостоне ежегодно устраивают конвент выше всяких похвал, и туда уже который год съезжаются многие тысячи человек, и плевать им, кто в этот раз станет почетным гостем – так сказать, «господином ПГ». В-третьих, немногочисленность собравшихся – только одна из множества возможных накладок.
Вопрос: Однако почетному гостю – «господину ПГ», как вы выразились – и проезд, и проживание оплачивает оргкомитет, не так ли?
Ответ: Предполагается, что да, и если конвент хорош, ему в самом деле оплачивают и то и другое. (Пожалуй, здесь самое место упомянуть, что на большинство конвентов приглашают почетных гостей не только из писателей, но и из фэнов, и почетным фэнам также принято возмещать расходы.) Но если конвент так себе, наш «господин ПГ» едет туда на свой страх и риск. Я слышал, Уилсон Такер как-то раз полетел за тысячу миль от дома, чтоб посетить конвент на правах почетного гостя, однако после оргкомитет признался, что возместить ему расходы не в состоянии. Или вот Ларри Нивен[50] однажды, прилетев с Тихоокеанского побережья в Сент-Луис, обнаружил, что конвент отменен… Ну, Нивен, по крайней мере, может себе такое позволить, он – человек не из бедных, но ведь туда прилетело немало далеко не столь состоятельных фэнов, только на месте узнавших, что зря потратили деньги!
Вопрос: Судя по вашим словам, риск «господина ПГ» – примерно пятьдесят на пятьдесят… но все же попробовать хочется. Около полудюжины неплохих опубликованных рассказов у меня есть. Что еще нужно сделать?
Ответ: Напишите хорошую, или, по крайней мере, популярную книгу. Езжайте на конвенты, покажите себя человеком интересным и умным, только не чересчур. Станьте одним из своих. Сделайте все то же самое, что помогло бы добиться успеха на конференции стоматологов.
Вопрос: Написать хорошую книгу я уже пробую, но вот все остальное… похоже, в жизни писателя меня ждет то же самое, что и в любой другой. То самое, от чего мне хотелось бы уйти.
Ответ: Тогда зачем вам в «господа ПГ»?
Вопрос: Хочется и все тут, что б вы ни говорили. Еще что-нибудь посоветуете?
Ответ: Да, чуть не забыл, а момент это очень важный. Не скрывайте телефонного номера. По меньшей мере, известите всех, где живете, а номер телефона позаботьтесь внести в телефонный справочник, чтоб члены оргкомитета сумели разыскать вас на его страницах либо через справочное бюро. На заре фэндома, в тридцатые годы, любители фантастики общались по почте, но ныне многие из организаторов конвентов практически неграмотны.
Вопрос: Но как же они оказались в фэндоме, если не могут прочесть моих рассказов и книг?
Ответ: В основном, благодаря телевизору. Вначале заинтересовались «Звездным путем», «Затерянными в космосе», «Доктором Кто» или каким-нибудь другим подобным телесериалом, затем услышали о конвентах. В программе многих конов имеются кинопоказы или просмотры старых телесериалов с видеопленок, а бывает и то и другое. Порой первый конвент нравится этим фэнам настолько, что они предлагают помощь с организацией следующего, либо другого, устраиваемого через пару месяцев в другом городе.
Вопрос: Не вижу в этом ничего плохого.
Ответ: Я тоже. Однако эти люди – не ваши поклонники и никогда ими не станут. Их сердца принадлежат Споку и Хану Соло.
Вопрос: Вы говорили, что фэндом берет начало в тридцатых. С чего же он начался? Как?
Ответ: За этим лучше обратиться к книге Гарри Уорнера-младшего под названием All Our Yesterdays.
Вопрос: Ни в «Waldenbooks[51]», ни в супермаркете, на полках с изданиями в мягких обложках, ее не нашлось.
Ответ: Тогда отправляйтесь на конвент и поглядите в Зале старьевщиков.
Вопрос: В Зале старьевщиков?
Ответ: Да, такие есть почти на всех конах. Организаторы арендуют отдельный зал со столиками для продажи книг, а многие из продавцов – те же фэны, торгующие подержанными книгами, чтобы покрыть расходы на поездку.
Вопрос: Нельзя ли и мне поступить так же? В моей библиотеке найдется пара дюжин книг на продажу.
Ответ: Разумеется, можно. Главное, чтобы на них нашлись покупатели.
Вопрос: А каким образом определиться с ценами?
Ответ: Погуляйте по залу, посмотрите, сколько другие «старьевщики» просят за похожие книги.
Вопрос: Однако вернемся к писательству. Похоже, поездка на конвент для писателя – замечательное развлечение, даже если он не почетный гость. Ведь писателей там ждет особый, индивидуальный прием, разве нет?
Ответ: Да, но это не всегда к лучшему. Как-то раз я получил персональное приглашение на конвент. Мне обещали бесплатное участие – на большинстве конов лучшего не бывает, а некоторые не в состоянии предложить даже этого, – если я соглашусь выступать в публичных дискуссиях и так далее. Я написал им, ответил: охотно, дескать, исполню все, что потребуется, вот только от беганья за льдом для коктейлей меня покорнейше прошу уволить. И что же? На конвенте меня в буквальном смысле попросили сбегать за льдом!
Вопрос: Шутите?
Ответ: Ни в коей мере. Годом позже я получил от того же самого человека новое персональное приглашение на тот же самый конвент. На сей раз мне, если я соглашусь, обещали не только бесплатное участие, но и доставку из аэропорта и в аэропорт. Я согласился, но в аэропорту меня никто не встретил.
Вопрос: Но хотя бы в аэропорт они вас после конвента отвезли?
Ответ: Нет. Пришлось воспользоваться автобусом отеля. Но я не думаю, что все это было проделано намеренно – попросту безалаберность, скверная организация… Тут в другом главное: если б не обещания особого приема, конвент принес бы мне куда больше радости.
Вопрос: А что вы скажете об Американской ассоциации писателей-фантастов?[52] Пожалуй, мне тоже хотелось бы к ней присоединиться.
Ответ: Что ж, дело стоящее. Через нее вы получите немало ценной информации и обзаведетесь рядом полезных связей. Но предупреждаю, это довольно дорого: полноправное, без ограничений, членство стоит сорок долларов в год.
Вопрос: Это не страшно, только как узнать, примут ли меня?
Ответ: Примут, если у вас найдется три научно-фантастических рассказа или хотя бы одна книга, изданные в США.
Вопрос: Я живу в Лондоне. Не помешает ли это?
Ответ: Нет, но тогда я, пожалуй, вступать в ААПФ не советую. По-моему, как раз заокеанские члены недовольны ею больше всех. Ради экономии на почтовых расходах информацию пересылают по морю, и письма нередко теряются или запаздывают, приходят, когда от информации толку уже никакого. В названии ведь недаром подчеркнуто: «американская».
Вопрос: Но мне все-таки интересно. Где можно запросить информацию?
Ответ: У исполнительного секретаря, Питера Д. Паутца. Почтовый адрес: S Winding Brook Drive, Guilderland, NY 12084 USA.
Вопрос: Прекрасно! Членство в ААПФ – это, пожалуй, весело!
Ответ: Только если вам в радость споры до драки.
Вопрос: А нет ли других похожих организаций, о которых мне полезно было бы знать?
Ответ: Возможно, вам подойдет World SF – Всемирное общество любителей НФ. Пишите на имя доктора Э. А. Халл, по адресу: 855 S. Harvard Dr., Palatine, IL 60067. Его члены есть даже в странах наподобие коммунистического Китая. Также Authors Guild (Гильдия авторов) довольно эффективно лоббирует интересы писателей и уже по одной этой причине заслуживает поддержки со стороны каждого. Вдобавок она распространяет немало полезной информации о писательстве в общем. Их адрес: Authors Guild Inc., 234 W. 44th St., New York, NY 10036 USA. Есть еще Международный ПЕН-клуб, но туда принимают только по приглашениям.
Вопрос: Вы не раз упоминали о рассылаемой ими всеми информации. Подозреваю, большая ее часть касается продаж и контрактов. А вот мне хотелось бы подыскать литагента, и если я так и сделаю, разве не он будет заниматься всем этим за меня?
Ответ: Да, но вам же нужно каким-то образом оценивать качество его работы.
Вопрос: У вас агент есть, я знаю: вы упоминали о ней в этой книге. Как вы нашли ее?
Ответ: Она отыскала меня сама. И для начала оказала мне несколько услуг – в том числе объяснила, что мне непременно нужен агент, что агент поможет зарабатывать больше и что она будет счастлива представлять мои интересы в издательствах.
Вопрос: Одно из крупных нью-йоркских агентств присылает мне кое-какую литературу. Не стоит ли обратиться к ним?
Ответ: Не знаю.
Вопрос: Но как еще можно найти агента?
Ответ: Лучший способ – написать книгу и продать ее. Получив от издателя письмо о принятии рукописи, сделайте с него ксерокопию и отошлите агенту по своему выбору, а к ксерокопии приложите письмо с просьбой взять на себя обсуждение условий договора. Если он откажется, то не возьмется работать с вами никогда, и можете о нем забыть.
Вопрос: Но разве я не потеряю на этом десять процентов от гонораров за книгу?
Ответ: Нет. Если агент хоть на что-нибудь годен, он принесет вам гораздо больше денег и сохранит за вами гораздо больше прав, и все это в сумме изрядно превысит десять процентов от гонораров, потраченные на него. Хороший агент не только поможет заработать, но и избавит вас от лишней бюрократической переписки.
Вопрос: Говорят, некоторые агенты запрашивают и по пятнадцать процентов. Вправду ли они в полтора раза лучше тех, которые берут по десять?
Ответ: Нет.
Вопрос: Еще говорят, будто некоторые агенты взимают с авторов, не имеющих публикаций, плату за чтение. Стоит ли платить им?
Ответ: Редактор прочтет вашу книгу или рассказ задаром.
Вопрос: Но ведь редакторы не объясняют, отчего им не нравится моя работа.
Ответ: Я вам объясню. Если речь о журнальных редакторах, ваша работа им не по нраву, так как они полагают, что благодаря ей читатели не раскупят больше номеров журнала. Если речь о редакторах книжных, ваша работа не нравится им, поскольку они полагают, что она не принесет их издательствам кучи денег.
Вопрос: Но разве издательствам не следует давать новым авторам шанс?
Ответ: Не то что следует – поневоле приходится: ведь старые писатели умирают каждый год.
Вопрос: Еще мне кто-то рассказывал, будто новым писателям трудней издаваться из-за какого-то «Решения по иску Thor Power Tool Co».
Ответ: По-моему, это не так: из-за него труднее зарабатывать деньги всем писателям без исключения.
Вопрос: Но что у писателей общего с производителями электроинструмента?
Ответ: Как выяснилось, общего целая куча. Дело было так. Компания Thor Power Tool Co держала отдельный склад, полный запчастей для старых моделей. Таким образом, если кому-то из владельцев старого инструмента требовались запасные части для ремонта, компания имела возможность их поставлять.
Вопрос: Прекрасная идея!
Ответ: Вот и в Thor так думали. А возможность осуществить ее – оплачивать содержание склада и так далее – им обеспечивало ежегодное снижение стоимости запчастей к старым моделям в налоговой декларации. Другими словами, они каждый год объявляли, что запчасти для старых моделей стоят дешевле в сравнении с предыдущим годом, поскольку со временем устареют окончательно и их придется отправить на металлолом.
Вопрос: Вполне логично, по-моему.
Ответ: А вот в Налоговом управлении США с этим не согласились. И сказали: хотите списать их со счетов, отправляйте в утиль все и сразу. Thor обратилась в суд, но проиграла. После чего Налоговое управление применило решение суда ко всем отраслям предпринимательства, включая книгоиздание.
Вопрос: Но ведь книгоиздатели не держат складов со старыми запчастями?
Ответ: Не держат, однако у издательств имеются склады старых книг, и стоимость их содержимого также ежегодно снижали, поскольку, когда книга прекратит продаваться, остатки придется отправить в макулатуру. Теперь остатки тиражей приходится отправлять в макулатуру либо распродавать по сниженным ценам немедля.
Вопрос: Что значит «немедля»? Не станут же отправлять тираж в макулатуру прямо из типографии?
Ответ: Да, вы правы, формулировка не слишком удачна. Тут следовало добавить: «после первоначальных продаж». Производственный цикл, если говорить об изданиях в твердых переплетах – шесть месяцев. В конце зимы издатель вытаскивает из стола планы на весну, а его торговые представители идут с этими планами по книготорговым компаниям, уговаривая закупщиков оформить заказ на выпускаемые книги. К концу лета издатель достает планы на осень, и торговые представители берутся за дело снова. Прежде, к тому времени, как в продажу поступят книги из осеннего списка, книги, выпущенные согласно весенним планам, отправляли на склады и продавали по требованию, на заказ. Подобным образом книги, по двадцать-тридцать экземпляров в месяц, могли продаваться годами. Теперь их приходится пускать в переработку либо распродавать за гроши, так как прибыль от продажи двух десятков экземпляров в месяц не окупит расходов на хранение остальных.
Вопрос: А если мою книгу распродадут с уценкой, я недополучу авторских отчислений?
Ответ: В точку!
Вопрос: Может, есть смысл написать об этом моему конгрессмену?
Ответ: Есть. Законопроекты, нацеленные на отмену «Решения по иску Thor Power Tool Co», поданы на рассмотрение и в палату представителей, и в Сенат. Только лучше не писать, а позвонить.
Вопрос: Но станет ли конгрессмен разговаривать по телефону с одним из множества избирателей?
Ответ: Уж лучше пусть поговорит, иначе надолго в конгрессе не задержится. Мало ли выборов в конгресс было выиграно с перевесом менее чем в тысячу голосов?
Вопрос: Минутку! А ведь я тоже плачу налоги! Не приведет ли отмена «Решения по иску Thor Power Tool Co» к тому, что крупные компании, вроде Tor Books или Simon & Schuster, будут платить в казну меньше, а мне придется платить больше прежнего?
Ответ: Нет. Tor, Simon & Schuster и прочие крупные издательства платят меньше налогов сейчас. Раньше они получали какую-то прибыль, торгуя устаревшими запчастями и старыми книгами, а теперь не получают ее, а значит, и налогов с нее не платят.
Вопрос: Так. И снова минутку! Я часто покупаю уцененные книги – чем плохо приобрести двенадцатидолларовое издание в твердой обложке за 1,98 доллара? Если «Решения по иску Thor Power Tool Co» отменят, не станет ли у нас меньше книг по сниженным ценам?
Ответ: Сейчас в магазине, где вы покупаете уцененные книги, выбор так же богат, как прежде?
Вопрос: Нет, на мой взгляд, сейчас выбор куда беднее. Из магазина даже убрали пару столов с уцененкой, а вместо них поставили стеллажи для свежеизданных книг. И на оставшихся столах теперь лежит не только уцененка, теперь там уйма изначально дешевых переизданий по 5,95 доллара или около. Мы с друзьями уже жаловались на этот счет управляющему.
Ответ: Жаловаться тут без толку. Зная, что после первоначальных продаж уценить (либо отправить в макулатуру) придется почти все, книгоиздатели урезают тиражи. Теперь уцененных книг просто гораздо меньше, чем прежде.
Вопрос: Знаете, все прочие писатели, с которыми мне доводилось беседовать, издателями недовольны, а вы, кажется, симпатизируете издателям и книготорговцам.
Ответ: Я понимаю, что писатели, издатели и книготорговцы прямо зависят друг от друга. Книгоиздание как вид предпринимательства изобрели именно книготорговцы, дабы им было чем торговать. Это, в свою очередь, способствовало появлению профессиональных писателей – так сказать, сформировало Граб-стрит[53], предоставив литераторам возможность прокормиться пером. Не станет издателей либо книготорговцев, литературе тоже придет конец.
Вопрос: Ну вот! Что ж, об издателях уже и не позлословить?
Ответ: Отчего ж, на здоровье. Они этого нередко заслуживают и, кроме того, к ругани в собственный адрес привыкли давно. Вам бы послушать, как они отзываются о писателях!
Вопрос: Значит, вы говорите, в конвентах для писателя забавного не так уж много, даже для почетных гостей…
Ответ: Особенно для почетных гостей.
Вопрос: И в ААПФ, и вообще во всем, что касается писательства, тоже. Но хоть что-нибудь в писательской жизни вас радует?
Ответ: Разумеется. С писательской жизнью связано единственное занятие, которое мне действительно по душе.
Вопрос: «Единственное»?!
Ответ: Ну, не считая обычных для всякого человека занятий – есть, спать и тому подобное.
Вопрос: Окей. «И тому подобное». Замечательно. Что же вам нравится в нем… То есть в писательстве?
Ответ: Писать. Создавать нечто новое. Обналичивать чеки. Разговаривать с теми, кому вправду нравится читать то, что я пишу. Читать их письма…
Вопрос: А как же обзоры, отзывы, критика и прочее в том же роде?
Ответ: Конечно, но тут мы забегаем вперед. Об этом пойдет разговор в следующем эссе.
«Замок Выдры»
В марте 1978-го мой литагент, Вирджиния Кидд, спросила:
– Не думай, я тебя не тороплю, просто проявляю живой интерес, но: как продвигается дело с трилогией?
А я с хитрецой, ныне повергающей меня в ужас, ответил:
– Наш парусник о трех палубах мчится вперед на всех парусах, обгоняя торговые ветры, но вряд ли пристанет к берегу восточнее острова Рождества.
(В основе этой белиберды лежит отсылка к стихотворению Киплинга «Трехпалубный парусник», где трехтомный роман уподобляется парусному кораблю о трех палубах. «Торговые ветры» – это пассаты, названные так англичанами оттого, что ими пользовались идущие в Америку купеческие корабли, а на жаргоне книгоиздателей «двигателями торговли» называются книги в твердых переплетах, не относящиеся к учебникам и им подобному хламу… ну, а остров, называемый островом Рождества, имеется в Индийском океане на самом деле.)
Думаю, самые прозорливые из читателей отметили, что в то время мы с Вирджинией все еще мыслили в категориях трилогии, хотя, по крайней мере, мне эта идея уже начала внушать некоторое беспокойство.
8 апреля я написал Вирджинии:
«Вирджиния, мне нужен совет. Пожалуйста, прочти письмо со всем вниманием и ответь обстоятельно, что обо всем этом думаешь. Вторую редакцию тома II «Книги Нового Солнца» я довести до конца еще не успел. Судя по текущему положению дел, примерный объем каждого из двух первых томов достигнет где-то от 350 до 400 страниц. (Том I во второй редакции разросся до 384-х, а окончательной объем существенно не изменится. Во второй редакции тома II сейчас 345 страниц, и к ним, по моим расчетам, прибавится еще около двадцати пяти – то есть в общем получится примерно 370.) Считая, как обычно, по 250 слов на страницу, получаем примерно по 94 000 слов в каждом томе – по-моему, объем вполне подходящий.
Загвоздка в следующем: похоже, том III разрастется до 450 страниц, а то и до 500. Сокращать – значит выкинуть из него минимум сотню страниц; то есть жуткая куча работы пропадет зря, и вдобавок я всерьез опасаюсь появления в сюжете ужасающих дыр.
Если оставить все примерно как есть (скажем, пусть будет минимум 450 страниц), третий том все равно выйдет очень толстым. 450 страниц – это около 112 500 слов, то есть, грубо говоря, на 20 % больше, чем в первых двух.
Как ты, вероятно, уже догадываешься, в данный момент я обхаживаю идею разделить том III на две книги, добавив к каждой его половине еще страниц по 150. Работать предполагаю в следующем порядке. Для начала хотя бы вчерне закончу текущее (то есть вторую редакцию тома III), наращивая главы и добавляя новые там, где это кажется уместным, дабы точней оценить объемы имеющегося материала. По завершении в нем окажется 500 с лишним страниц. После этого я вернусь к тому I, закончу окончательную его редакцию, отошлю тебе, затем сделаю еще редакцию томов III и IV, увеличив оба до требуемого объема, доведу до ума том II, а там сяду за окончательную редакцию III и IV томов.
Работу над томом I все это если и задержит, то ненадолго, а вот сдачу тома II, очевидно, придется отложить месяца на три, если не более. Главное в том, что цикл из трех книг разрастется до четырех, из-за чего могут возникнуть трудности с его публикацией… но тут уж судить тебе.
И, разумеется, если цикл не удастся продать вообще, я потрачу впустую еще больше труда, тогда как уже проработал над книгой года три или около».
Вирджиния ответила вот что:
«Поднятый тобой вопрос я обдумала с предельной серьезностью, хотя сразу же поняла, что отвечу… и, перебрав все возможные последствия, какие пришли мне в голову, осталась при изначальном мнении.
Затем я позвонила Дэйву Хартвеллу и описала ему положение дел. Его первоначальная реакция в точности совпала с моей.
В смысле маркетинга никаких препятствий для превращения трилогии в тетралогию нет. На предложение оставить третий том как есть, значительно длиннее двух первых, Дэйв отреагировал не менее негативно и куда более эмоционально, чем я. А вот предлагаемый тобой выход, разбиение третьего тома на две книги, мы оба считаем единственно разумным (в коммерческом отношении) решением проблемы, на мой взгляд, не влекущим за собой никаких очевидных проблем, кроме тех, что дороги сердцу творца.
Жесткими сроками сдачи рукописей ты до сих пор не связан, так что и с этой стороны беспокоиться не о чем. Клянусь, я практически видела, как Дэйв в предвкушении потирает руки, а нетерпение в его голосе слышала точно, а значит, твоя фраза в начале второй страницы: “И, разумеется, если цикл не удастся продать вообще, я потрачу впустую еще больше труда, тогда как уже проработал над книгой года три или около”, – насколько подсказывает мне чутье (а моему чутью довериться вполне можно), всего-навсего ритуальная жертва богам удачи.
Крайне небольшое число публикаций в течение довольно долгого срока скажется на твоей репутации вовсе не столь негативно, как могло бы, если б ты выдавал на-гора по книге в год и вдруг на целых три года умолк – вот это действительно создает странное впечатление.
Как бы там ни было, я (на мой взгляд) замечательно распланировала для тебя ритм публикаций: сборник в Putnam или H&R, еще сборник в Doubleday и первый том «Книги Нового Солнца» по горячим следам одного либо обоих сборников… а дальше – минимум по книге в год, либо немного чаще на протяжении еще нескольких лет, пока ты работаешь над следующей книгой. (Либо решишь устроить себе вполне заслуженный отдых от писательства, как знать?)
В любом случае: заканчивай тетралогию, как сочтешь лучшим и наиболее удобным (во всех смыслах слова) для себя самого».
5 июня Вирджиния позвонила мне, чтоб передать предложение Дэвида Хартвелла о покупке первого тома тетралогии «Тени Палача» и сборника «“Остров доктора Смерти и другие рассказы” и другие рассказы». «Тени» Дэвид еще не видел, а предложение сделал, как обычно поступают в подобных обстоятельствах, на условиях представления «удовлетворительной рукописи». Делая предложение такого рода, книгоиздатель, по сути, хочет сказать, что готов заплатить гонорар, указанный в договоре, если захочет выпустить книгу, и предчувствует, что выпустить ее в самом деле захочет. Подобные предложения считаются для автора лестными, поскольку издатель окажется в неудобном положении, если книга ему в итоге не подойдет. Я ответил Вирджинии, что готов принять предложение – то есть согласен продать книгу, если Дэвид, как представитель Putnam, согласен ее купить.
24 июля от Вирджинии пришла открытка:
«Я только что поторопила Дэвида, сказав, что нам нужен договор. Не знаю, разговаривал он с тобой или нет, и не припомню, просил ли он – или я – прислать ему фрагмент рукописи… либо те две главы, что мы уже защитили копирайтом [для публичного чтения, об этом расскажу ниже (Дж. В.)], либо (еще лучше) часть первого тома тетралогии. Думаю, ему действительно требуется нечто осязаемое, дабы потрясти им под носом начальства и сказать: “Вот, у меня в руках…” Знаю, подобное противоречит твоему чутью, однако делу очень даже поможет».
На это я довольно грубо ответил:
«Твоя открытка меня изрядно разочаровала: я полагал, ты уже обсуждаешь условия договора.
Нет, Дэйв со мною не связывался, и фрагмента рукописи ни он, ни ты у меня не просили.
Что до текущего положения дел, у меня готова вторая редакция первых трех томов и еще 105 страниц второй редакции тома IV. Если придется прервать работу над четвертым томом вообще, а после вернуться к ней, на работе это, по-моему, скажется – хуже некуда. (Нечто подобное я уже проделывал, когда готовил те две главы из второго тома для чтения на конвенте “МидАмериКон”). Завтра попробую разделить надвое то, что в насмешку называю “рабочим днем”. Примерно половину этого времени посвящу второй редакции тома IV, а еще половину – окончательной редакции начальных глав первого. Если дело пойдет, за месяц или около смогу подготовить вполне солидный фрагмент страниц, скажем, на 75. Если толку из этой идеи не выйдет, придется подождать, пока я не закончу второй редакции тома IV – то есть где-нибудь до конца сентября».
31 июля Вирджиния ответила:
«Что ж, правду сказать, мы с Дэйвом, кажется, отговорили Дэйва ждать образец (он, черт побери, прекрасно знает, как ты пишешь, и как хорошо ты пишешь, и образцы ему ни к чему), а он, очевидно, убедил начальство довериться его суждению.
Отсюда следует, а из оного вытекает, ч. т. д., и – вуаля: вот тебе договоры на подпись».
В ответ я написал:
«Как я говорил вчера по телефону [к несчастью, записи телефонного разговора у меня не сохранилось (Дж. В.)], я только что вернулся из Сан-Франциско, где в среду вечером ужинал с Терри и Кэрол Каррами[54]. Терри за ужином нездоровилось, и, похоже, меня угораздило подхватить от него этот самый “грипп Золотых Ворот”, или чем он там болен. Если ладить со мной еще трудней, чем обычно, спиши это на счет простуды.
Договоры прилагаю к письму. Обе копии подписал на последней странице, и на обеих добавил оговорку к пункту 11 договора. Не понял, требует ли моя подпись заверения: возможно, так много свободного места оставлено просто для случаев, когда авторов двое. Ладно, если им требуется заверка подписи, они сообщат…
Пожалуйста, измени договор, отразив там, что цикл должен быть выпущен под общим названием “Книга Нового Солнца” и никак иначе, а составляющие его тома – под названиями: I “Тень Палача”; II “Коготь Миротворца”; III “Меч Ликтора”; IV “Цитадель Автарха”».
Вероятно, здесь следует объяснить, что троеточия означают пропущенные фрагменты писем, касавшиеся сборника «“Остров доктора Смерти и другие рассказы” и другие рассказы», вошедшего в тот же договор.
Еще через две-три недели до меня дошли слухи, будто Дэвид Хартвелл увольняется из Putnam/Berkley. С другими редакторами я подобное уже проходил: бывало, слухи впоследствии подтверждались, бывало, нет, однако избавиться от беспокойства оказалось нелегко. Если редактор, купивший книгу, увольняется из издательства, прежде чем книга выйдет в свет, книга с большой вероятностью станет для всех чем-то вроде нелюбимого пасынка или падчерицы, имуществом без попечителя.
И вот, 25 октября Вирджиния написала:
«Что ж, масло в огне, а кот сбежал из мешка, не говоря уж о том, что над Berkley рухнула наземь небесная твердь. Насколько я понимаю, Дэйв увольняется в конце текущей недели: Виктор Темкин[55], вернувшись с Франкфуртской книжной ярмарки, объявил об этом во всеуслышанье.
После этого я долго-долго беседовала по телефону с самим Дэвидом, затем имела непродолжительный разговор с Джоном Сильберсэком[56] [на тот момент, когда все это писалось, помощником Дэвида Хартвелла (Дж. В.)], затем мне звонил Питер Исраэль[57] (не знаю даже, с чего начать перечень его заслуг: он только что вернулся, двенадцать, а то и шестнадцать лет проработав в Париже, чтоб снова возглавить отдел изданий в твердых переплетах), и, наконец, сегодня утром, позвонил Виктор Темкин.
Джон позаботился сообщить, что научно-фантастическое направление будет продолжено, и заверил, что, возглавляя оное, сделает для моих людей все возможное. Питер Исраэль берет в свои руки работу с одним из ключевых его пунктов, романом Урсулы, и собирается съездить на побережье для личного разговора с ней. [“Урсула” – это, конечно же, Урсула К. Ле Гуин, а роман, о котором здесь идет речь, если не путаю, “Малафрена” (Дж. В.)]. Виктор Темкин хотел успокоить меня, если я нуждаюсь в успокоении, и посоветоваться со мной о кандидатуре преемника Дэйва. (Я рекомендовала Викторию Шохет[58], и, вероятно, трюк сей довольно подл, поскольку Дэйв, как мне известно, хотел бы сманить ее в Pocket Books, к себе в заместители, однако он наверняка будет рад видеть Викторию и в собственном редакторском кресле – да и мои рекомендации вряд ли так уж много весят. Еще я замолвила словечко за Джона, но Темкин дал мне понять, что хочет заменить Дэвида кем-либо со столь же громким именем, а свободных кандидатов такого калибра сейчас, по-моему, просто нет.)
Затем мы перешли к обсуждению вопроса действительно деликатного – вопроса об авторах, твердо намеренных сотрудничать только с Дэвидом, где б ни работал он. Очевидно, Дэвид желает выкупить у него договоры с тобой и уже интересовался правовой стороной дела. Тут Темкин вцепился в меня бульдожьей хваткой. Горячо заверил, что не хотел бы тебя потерять – и неважно, что ты еще «не на гребне успеха»: ты, дескать, автор, с которым хотелось бы сохранить отношения, тот самый, чья НОВАЯ книга может оказаться сенсацией. От объяснений, что в твоем случае его ждет лотерея не из одной, а из пяти книг, я воздержалась, так как решила прежде обсудить все с тобой».
Следующее письмо от Вирджинии датировано 3 ноября:
«Сегодня, перед самым отъездом на заслуженный отдых, мне звонил Дэйв Хартвелл, чтоб сообщить последние новости о себе. (К слову, отпуск он собирается провести в Пайн-Маунтин, Джорджия, а там заодно, вместе с Пат, повидать Майка с Джери.)
Его прежнее место заняла Виктория Шохет, а Джон Сильберсэк пока остается при ней – возможно, в качестве помощника, а может, наставника и советчика на первых порах.
Дэйв приступает к работе в Pocket Books со следующего четверга, т. е. с 9 ноября, и искренне этому рад.
Еще он сообщил о прощальном подарке от Berkley: ему сказали, что он может забрать тебя с собой, в Pocket Books/Simon & Shuster”. Механика такова: Pocket Books составляет новый договор на ту же сумму, с теми же условиями, а я выкуплю у Berkley прежний. Опыт похожих ситуаций с взаиморасчетами между издателями у меня есть. Ни одна из сторон ничего не теряет. Лишних налогов, если тебя это беспокоит, тебе платить не придется.
Ну как, унялись хоть немного твои волнения? На мой взгляд, все должно пройти достаточно гладко. С нетерпением жду возможности прочесть первый том».
Майк и Джери, упомянутые в начале письма, – это мистер и миссис Майкл Бишоп[59], а Пат – миссис Хартвелл. А вот слухи о возможном уходе Дэвида Хартвелла из Berkley встревожили бы меня куда меньше, знай я заранее, что на смену ему придет Виктория Шохет: именно она была редактором, привлекшим к моему роману «Peace» внимание База Уайета[60] из Harper and Row.
К концу месяца я получил от Джона Сильберсэка письмо о расторжении договора с Berkley, посоветовался по телефону с Вирджинией, подписал все, что требовалось, и отослал назад.
В начале декабря от Вирджинии пришло письмо со словами:
«Новости хороши. Права на переводы Дэйв целиком оставил за мной, хотя за британцев держится крепко (поскольку рассчитывает завести с ними прочные рабочие связи во время грядущей поездки в Британию). На мой взгляд, с этим все окей – тем более что он предлагает за «Книгу Нового Солнца» лишнюю тысячу долларов. Условиями я вполне удовлетворена…
Еще ему очень хочется (хотя бы приблизительно) определиться со сроками сдачи всей тетралогии, чтоб начать сложный процесс помещения ее в планы… и предметно обсудить все с армией торговых представителей».
В современном книгоиздании около 50 % рынка составляет Северная Америка (то есть США и Канада, но не Мексика), еще 25 % – Британское Содружество (включая сюда продажи книг на английском в странах наподобие Индии и Южно-Африканского Союза и, разумеется, в Австралии с Новой Зеландией), а оставшиеся 25 % – это продажи прав на переводы (тут главные покупатели – Франция, Германия и Япония). Заветной мечтой всякого книгоиздателя является день, когда для американских книг откроется рынок СССР: если это когда-нибудь произойдет, издатели и даже авторы сделаются богачами, а стоимость акций книжных издательств, пробив потолок, взлетит к небесам… но, вероятно, мечтам сим сбыться не суждено никогда.
Отвечая Вирджинии, я написал:
«Согласен, новости замечательны. Впервые за последние месяцы я спокоен за эту сделку и с нетерпением жду случая взглянуть на новые договоры.
Вот только насчет сроков сдачи: не слишком ли он торопится? Помнится, ты говорила, будто издатели не станут брать больше одной книги из подобного цикла в год. Или под “тетралогией” имелся в виду первый том? Думаю, я могу подготовить том первый, “Тень Палача”, к отсылке тебе, для твоих правок и замечаний, примерно к 1 марта. На окончательную шлифовку у нас уйдет еще где-нибудь пара месяцев, так что к отправке Дэйву рукопись будет готова, ориентировочно, 1 мая.
Если же ты действительно имела в виду всю тетралогию, я, пожалуй, смогу завершить остальные три тома с интервалами в полгода: том II – к началу ноября, том III – к началу мая 1980-го и так далее. Но, разумеется, самому мне совершенно не хотелось бы так торопиться, если у них не горит».
Договоры прибыли под Рождество, вместе с пояснительным письмом от Вирджинии:
«К сему с удовольствием прилагаю составленные согласно новой форме договоры с Pocket Books о публикации “Острова доктора Смерти” и первого тома “Книги Нового Солнца”…
Прошу, прочти их внимательно, но, бога ради, не относись к ним с недоверием: это вовсе не прежние договоры Pocket Books, так часто возмущавшие ААПФ. Разработку новой формы Дэйв Хартвелл курировал сам (и до сих пор работает с отделом договоров над дальнейшим ее улучшением, хотя она, насколько я могу судить, уже сейчас ничем не уступает большинству подобных документов, а некоторые даже превосходит).
Возникнут сомнения – перечисли их (только не на самих договорах), и я постараюсь добиться изменений. Если какие-то пункты, по-твоему, настоятельно требуется изменить, разумеется, буду стоять насмерть, однако, чтоб не затягивать дело (то есть поскорей рассчитаться с Berkley и завершить эту главу), подпиши и пришли документы как можно скорее…
Нет, речь шла вот о чем: поскольку ты был готов (или близок к готовности) выпустить в свет том первый, я решила, что прочие три тоже осталось только начисто перепечатать – и все перепутала. Однако заметь: срок завершения первого тома для романа вполне в пределах возможного, а о сроках сдачи следующих томов не сказано ни единого слова. Сроки себе определяешь ты, а не я. Если это осуществимо, Дэйв вполне мог бы выпустить второй том цикла прежде сборника. Если нет – значит, нет, но учти, так для тебя выйдет выгоднее. Выпуск второго тома вполне оправдает издание сборника в твердом переплете (что, сам знаешь, случается крайне редко)».
В первой части пропущенного текста подробно обсуждаются некоторые тонкости условий договора: этого тем, кто никогда не имел дела с подобными договорами, попросту не понять. Во второй идет речь о рекламной форме Pocket Books. Заполнение таких форм – одно из самых малоприятных занятий в писательской жизни. Отделу рекламы хочется знать, не числится ли писатель в «Братстве Лосей»; о чем его книга (не более чем в ста словах, а лучше еще короче; свободного места оставлено слов этак на 25); не состоит ли он в сердечной дружбе с кем-либо из журналистов-обозревателей, публикующихся по всей стране, и так далее, и тому подобное – порой по восемь, а то и десять страниц формата А4.
В ответном письме я высказал ряд замечаний насчет условий, касавшихся сборника (в шаблоне договора говорилось о представлении машинописной рукописи, хотя сборник целиком состоял из ранее изданных произведений, а сдать ее надлежало слишком уж скоро), и предложил вычеркнуть из списка вопросов, отданных на откуп издателю, слово «заглавие». К письму прилагались подписанные (мной, не издателем: издатели неизменно подписывают подобные документы лишь спустя долгое-долгое время после того, как их подпишет автор) договоры.
29 декабря Вирджиния, среди многого прочего, написала мне:
«В изъятии слова “заглавие” из п. 7b и помещении его в п. 7a не вижу ничего сложного. Таким образом, в договоре будет сказано: “Издатель не имеет права вносить какие-либо изменения в текст либо заглавие Произведения без согласия Автора”…»
Кстати заметить, эти забавные игры с прописными буквами – дело рук не Вирджинии, а юристов. Несколько сотен лет тому назад в английском языке с прописной буквы начинались все существительные до единого, а в немецком правописании это, по-моему, сохраняется до сих пор. Мало-помалу в обычай вошло выделять прописной буквой только самые важные из существительных, как в приведенном выше фрагменте договора, и, наконец, с прописной стали писать только имена собственные (если не брать в расчет немногочисленных исключений наподобие слова «Бог»). Однако в Законоведении до сих пор сохраняется множество старых Традиций, и вовсе не из-за присущей Юристам консервативности мышления, но в рассуждении, что инновации могут противоречить Интересам Клиента.
3 января 1979 г. я ответил Вирджинии:
«Да уж, пожалуйста, будь добра, перенеси “заглавие” из п. 7b в п. 7a. Ты меня знаешь неплохо, а значит, прекрасно понимаешь, что я не отвергну с порога разумные предложения насчет изменений в заглавиях, если Дэйв (или кто другой) захочет обсудить их со мной и не станет настаивать на каких-нибудь “Повелителях звезд”. Но, по-моему, заглавие для тетралогии у нас уже есть замечательное, прекрасно совпадающее с заглавиями всех четырех томов, а как будет выглядеть ряд наподобие: “Книга Нового Солнца” – “Тень Палача” – “Коготь Миротворца” – “Сокрушитель Планет” – “Цитадель Автарха”?»
На самом деле требований насчет изменений в заглавиях от издательства до сих пор (постучим по дереву) не поступало. Наверное, здесь следует объяснить: некоторые издатели уверены, будто читатели неспособны отличить научной фантастики от прочих книг, если не найдут на обложке слова «звезда» (или хотя бы «планета»). Один из таких издателей, Энди Портер[61], дабы увеличить продажи в газетных киосках, изменил название своего суперфэнзина, Algol, на Starship, но вышел ли из этого какой-нибудь толк, мне неизвестно. По-моему, идеальное название для фэнзина придумали Майк Гликсон[62] с ныне покойной Сьюзан Вуд, а назывался их журнал Energumen.
После письма, процитированного выше, и до начала февраля мы с Вирджинией вели обширную переписку, но вся она целиком касалась сборника и публикации отдельных рассказов. Однако 1 февраля я написал ей:
«Как видишь, это – ксерокопия первого тома “Книги Нового Солнца”. Пожалуйста, прочти рукопись и поправь опечатки, оговорки и тому подобное – лучше всего синим (либо красным) карандашом, чтоб я сразу заметил правки. Кроме этого дай мне знать, где сюжет провисает, где язык грязноват, и верни копию. Я переработаю оригинал, вложу в папку с нею ксерокопии измененных страниц и отправлю тебе вместе с оригиналом для передачи Дэйву (или, если захочешь, могу отправить оригинал прямо в Pocket Books).
Естественно, я надеюсь, что книга тебе понравится, но как-то глупо, наверное, просто взять да сказать: “Надеюсь, книга тебе понравится”. Не забывай, на подходе еще три тома: “Коготь” ведет Севериана из деревушки примерно в дне пути от городских ворот к предгорьям близ Тракса с долгой задержкой в Обители Абсолюта; “Меч” уводит его из Тракса почти в самую гущу сражений на перевалах северных гор; а “Цитадель” уносит с войны назад, в Башню Матачинов».
В постскриптуме, завершавшем письмо о других делах, написанное 8 февраля, Вирджиния сообщила:
«Читаю “Тень”. Сейчас на сотой странице. С радостью просиживала бы над ней до утра, только глаза не выдерживают».
12 февраля я, скрестив пальцы что было сил, отстучал:
«Разумеется, я очень рад, что “Тень” тебе нравится. Сейчас ты уже наверняка добралась до конца. Трепещу».
Как оказалось, прежде чем я написал это, Вирджиния отправила мне еще письмо:
«Жду не дождусь выходных, а пока времени на завершение чтения не хватает катастрофически, так что докладываю: сейчас я на странице 230. Недовольна только тем, что здесь вынуждена прерваться, не то глаза из глазниц вывалятся.
Пока что “Тень” хороша невероятно. Севериан для меня уже куда реальнее, чем многие люди, знакомые мне во плоти. Ты просто чудо.
Одна беда: похоже, в копии не хватает страницы 215. Я думала, она где-нибудь впереди, не на месте, но вот уже больше десятка страниц позади, а от нее – ни следа.
С терминологией ты меня здорово перехитрил. Латынь я сейчас, за тридцать-то лет, порядком подзабыла, а греческий – тем более, и потому (имея на то все основания) вынуждена ц*е*л*и*к*о*м* положиться на твою эрудицию.
Кстати заметить, твой способ правки рукописей без необходимости перепечатывать их заново от начала до конца, по-моему, удобнее всех, до сих пор существовавших».
Если жалобы Вирджинии на усталость глаз кажутся вам преувеличениями, имейте в виду: речь не о простом чтении, а о литературном редактировании, проверке правописания и правильности употребления каждого слова (чтоб никаких, например, «дуалов» вместо «дуэлей»), проверке грамматики каждого предложения, и это – после целого дня рутинной канцелярской работы. Письмо она, кстати заметить, подписала: «госпожа Глаз-Алмаз Изрядно Мутной Воды».
13 февраля я ответил:
«Словами не выразить, как я рад, что “Тень” тебе нравится. Я ведь старался что было сил – буквально из кожи вон лез.
Ксерокопию стр. 215 прилагаю. Прошу прощения.
Очевидно, странные (в основном греческие и латинские) словеса действительно требуют или заслуживают кое-каких объяснений. Давным-давно, в 1975-м, начав работу, я вдруг понял: если действие научно-фантастического романа происходит на Земле, измышлять имена и словечки вроде “Тарс Таркас”, дабы придать картине этакий иномирный оттенок, совершенно ни к чему – вместо этого вполне можно воспользоваться множеством малоизвестных мудреных слов, существующих в той же латыни, да и в других языках. Работая над тетралогией, я обращался с ними весьма аккуратно, почти все проверял минимум по двум источникам, однако многие книги, которыми мне довелось воспользоваться, очень уж малоизвестны, и всякого, кто отважится повторить мой путь, ждет уйма приключений. Другими словами: на мой взгляд, в этом вопросе тебе придется довериться мне – если, конечно, ты не готова потратить на проверку месяца этак полтора или два.
Ну, а мне остается только молиться о том, чтоб и вторая половина “Тени” не подкачала».
Вирджиния вернула рукопись пятнадцатого, курьером из «UPS», а в письме (отправленном обычной почтой) написала:
«Естественно, я тоже надеялась, что книга мне понравится, и тоже думаю, что просто сказать теперь: “По-моему, здорово!” – выйдет не менее глупо. Однако сейчас я просто не в силах описать полученное удовольствие и потому просто пробормочу: “ПО-МОЕМУ, ЗДОРОВО!” – в надежде, что эти незатейливые слова каким-то чудом сполна вознаградят тебя за годы, отданные работе. Наверное, когда в ушах твоих загремят тысячи тысяч подобных “ЗДОРОВО”, совокупный эффект мало-помалу сравнится с ее итоговым результатом…
Вот только кто слышит эти возгласы тысячами, кроме артистов, выступающих на сцене? Уж точно не писатели, творящие в тиши кабинета».
В апреле 1980-го, более чем через год после того, как было написано это письмо, я получил по почте экземпляр «Тени Палача», первый из тех, какие мне довелось видеть – в твердом переплете, с превосходной суперобложкой, выполненной Доном Мейцем[63]. Последнюю страницу суперобложки украшали цитаты из отзывов Урсулы К. Ле Гуин, Томаса М. Диша[64], Роджера Желязны, Йена Уотсона[65] и Майкла Бишопа. Не стану повторять их здесь (если «Тень Палача» для вас вправду часть «Золотой Книги», вы их уже прочли), однако хотел бы еще раз поблагодарить и этих писателей, и вообще всех, взявших на себя труд прочесть мою книгу в рукописи либо в гранках.
По-моему, некоторые из читателей относятся к подобным хвалам скептичнее, чем следовало бы. Судя по моему опыту, их вовсе не расточают походя или исключительно из дружеских симпатий. Если я похвалю книгу, а вам она не понравится, надеюсь, вы сочтете, что я попросту не столь взыскателен, либо отнесете все это на счет разницы во вкусах. Один из моих любимых писателей, Г. К. Честертон, всю жизнь превозносил до небес Уолта Уитмена, а я Уитмена (в лучшем случае) едва выношу. К вашему сведению, Урсулу К. Ле Гуин, Томаса М. Диша и Майкла Бишопа я считаю друзьями и, хорошо зная всех троих, уверен: никто из них даже не подумал бы одобрить книгу, пришедшуюся им не по сердцу. С Роджером Желязны я встречался всего лишь раз, мимоходом, больше десяти лет назад – полагаю, он об этой встрече давно забыл, а с Йеном Уотсоном не встречался вовсе.
Первый отзыв, попавшийся мне на глаза, был написан Орсоном Скоттом Кардом[66] для Destinies. Мы с Розмари устраивали в честь выхода книги пикник под крышей (то же самое, что и пикник на природе либо в саду, когда за порогом ливень), и Пол Марксен[67], чьи полотна украшают стены обоих моих кабинетов, служебного и домашнего, принес номер Destinies с собой. Кроме прочего, в отзыве Карда говорилось:
«Он прибивается к труппе бродячих актеров, дерется на дуэли, сам не поняв, каким образом сумел остаться в живых, вершит первую в жизни казнь, предав смерти человека, пытавшегося обманом убить его, и, наконец, случайно становится обладателем самоцвета, оставленного людям богоподобным созданием, жившим за тысячи лет до него.
Казалось бы, перед нами отменная, залихватская круговерть мечей и магии, и эту книгу вполне можно с удовольствием читать на данном уровне. Однако “Тень Палача” – вовсе не мечи и магия. Это научная фантастика потрясающей глубины: немногие из писателей способны сравниться с ее автором в изобретательности».
Отзыв Пол зачитал собравшимся в нашей гостиной вслух целиком. Где-то на середине Филлис Эйзенштейн[68] прошептала: «Ну и занудство», – однако я ответил, что мне лично нравится.
Да, этот отзыв нравится мне до сих пор. По-моему, как бы долго ты ни писал, сколько бы ни публиковался, первый печатный отзыв, первые впечатления о новой книге – великое дело. Если отзыв действительно лестен, как отзыв Карда, ты готов ко всему, что ни последует дальше: какими бы скверными ни оказались некоторые из других отзывов, всегда можно с чистой совестью сказать, что впечатление книга произвела «смешанное», неоднозначное, а благоприятные отзывы издатель может цитировать в рекламе. С Кардом я никогда не встречался и даже не переписывался, однако чувствую себя перед ним в немалом долгу, и Полу с Филлис кое-чем обязан тоже.
За первым отзывом последовали другие, и я не могу одолеть соблазна процитировать некоторые из них. Вторым мне на глаза попался обзор Альгиса Будриса, напечатанный в чикагской Sun-Times:
«…Уже сам замысел, идея сделать положительным, внушающим симпатию героем ученика палачей, живущего, идущего к зрелости в обществе, развившемся столь затейливо, что всем давным-давно безразлично, для чего некогда строились звездолеты – подобное могло прийти в голову лишь прирожденному творцу. Мало этого, историю о Севериане Вулф излагает в стиле, сочетающем всю красочность плутовских авантюр Джеймса Брэнча Кейбелла[69] со всей серьезностью, мрачностью ужасов Гая Эндора[70], что также являет собою свершение, гарантирующее – ни более ни менее – полный, безоговорочный успех».
Вижу, Timescape Books этот обзор пришелся по вкусу: уж очень часто они им пользуются. Дальнейшее – строго говоря, не обзор и не критика, однако прочтите, что написал мне Джон Крамер, старейший из моих друзей. (Познакомились мы, когда ему было лет пять или шесть, а мне – лет восемь-девять. По его словам, именно я годами двумя позже пробудил в нем интерес к науке, подарив ему коробку, битком набитую старыми номерами Astounding. Сейчас он – физик-ядерщик, преподаватель Вашингтонского университета.) В письме, датированном 27 мая 1980 г., Джон написал:
«Общее впечатление? Такое чувство, будто мне подарили большущую коробку в цветастой рождественской обертке, и внутри обнаружился прекрасный, затейливо вышитый гобелен… однако не целиком, а только угол, правая верхняя четверть. А по краям из нее бахромой торчит великое множество разноцветных шелковых и металлических нитей – так много, что их, пожалуй, не соединить вместе, даже располагая всеми четырьмя фрагментами вышивки… однако я твердо уверен, что ты сумеешь и непременно свяжешь их все воедино».
Если вам кажется, что слог Джона чересчур хорош для физика-ядерщика, я с вами охотно соглашусь. К счастью для нас, остальных, он порой пишет статьи в Analog (так теперь называется Astounding).
А Джефф Фрейн[71] в статье для Locus, журнала о новостях научной фантастики и фэнтези, написал вот что:
«Оригинальное фэнтези. В этом чудесном романе о далеком-далеком будущем Вулф превзошел самого себя. Написанная как воспоминания человека, начавшего жизнь в ученичестве у палачей, его книга ведет читателя через общество, поражающее разнообразием красок и откровенно нам чужое. Язык просто волшебен. Полагаю, ничего лучшего мне в этом году уже не прочесть. Недостатки? Это лишь первый том тетралогии – прочие книги будут опубликованы в течение нескольких следующих лет, однако прочесть его стоит уже сейчас. Всячески рекомендую».
В сравнении с Sun-Times тираж Locus ничтожен, однако его читатели – поголовно книголюбы, а значит, активные покупатели книг, так что реклама, обзоры и отзывы в Locus значительно влияют на оборот магазинов вроде «Change of Hobbit», торгующих научной фантастикой.
Из Future Life за сентябрь 1980 г., еще одного журнала, весьма популярного среди любителей научной фантастики – отзыв Боба Мекоя[72]:
«Под конец автор оставляет Севериана в компании бродячих актеров, возглавляемой плутоватым доктором Талосом, и загадочной Доркас, прекрасной девушки, появившейся неизвестно откуда на берегу озера мертвых, и вручает Севериану чудесный Коготь Миротворца, самоцвет, сулящий возвести героя на трон Автарха.
Каково? А ведь я еще ни словом не упомянул ни о поединке на ядовитых цветах, ни о бешеной скачке по городским улицам к пристани Ботанических Садов, ни о мече под названием “Терминус Эст” (то есть “Черта Разделяющая”), ни о небольших одолжениях, оказываемых казнедеем Северианом казнимым. Перед нами начало цикла, обещающего стать одним из лучших эпосов за всю историю жанра. Дорогие Simon & Shuster, вам вправду никак не выпустить второй книги раньше будущего года?».
Продолжая разговор о прессе и новостях научной фантастики, следует упомянуть о том, что Locus ежемесячно составляет список бестселлеров жанра – то есть даже не один список, а три: карманный формат, издания в твердом переплете, издания стандартного формата в мягком переплете. «Тень Палача» впервые появилась в списке «твердых» в июле, на девятой позиции, а в августе поднялась до пятой, но к сентябрю опять скатилась вниз, до восьмой.
Isaac Asimov’s Science Fiction Magazine напечатал в октябрьском номере за 1980 г. обзор Бэрда Сирлза[73]:
«Однако в прошедшем году на полках книготорговцев появились сразу несколько масштабных работ, характеризующихся едва ли не избыточностью фантазий и образов, разнообразием и красочностью языка, персонажей и событий (в отличие от сюжетов, порой примитивных до полного их отсутствия), а также пышным, как правило, откровенно декадентским антуражем. Что самое любопытное, все эти новинки, с одним разве что исключением, представляют собой вовсе не фэнтези, а научно-фантастические произведения с действием, разворачивающимся на параллельной Земле либо на Земле неизмеримо далекого будущего.
Разумеется, здесь я имею в виду “Глориану” Муркока, Some Summer Lands (кульминацию The Atlan Saga) Гаскелл[74], “Замок лорда Валентина” Сильверберга, “Снежную королеву” Виндж и Songmaster Карда. Последняя же и, может быть, лучшая из подобных книг – это “Тень Палача” Джина Вулфа.
Здесь необходимо отметить следующее: львиная доля общности перечисленных книг заключается в их необычности: схожи они только сумбурной, пиротехнической фантасмагоричностью, а еще тем, что каждая из них просто великолепна.
И еще, если вдуматься – сущий ад для обозревателя. Здесь ведь почти все упирается в стиль, а описывать авторский стиль своими словами – все равно что описывать волшебство “Фантазии” тому, кто от рождения слеп. Простая же капсулизация сюжета “Тени Палача”, наперед вам скажу, окажется пустой тратой времени».
The Daily Iowan за 15 октября напечатала обзор моей подруги, Джоан Гордон[75]:
«Персонажи – и главные, и проходные – просто изумительны. “Клиентка” Севериана, Текла, воспринимающая заточение с необычайным здравомыслием и в то же время то и дело поддающаяся тривиальному самообману; старик, ищущий в темных, бескрайних водах торфяного озера тело покойной жены; великан Бальдандерс, прекрасно понимающий, как одинок, но отстранившийся от повседневной жизни настолько, что его практически невозможно расшевелить… и, наконец, сам Севериан, человек по натуре добрый, чинящий насилие без злости, невинный юноша, но в то же время искусный палач, обладатель безупречной памяти, постоянно просеивающий прошлое в поисках подсказок о будущем.
Мир романа тоже восхищает и завораживает. Прямо Вулф о нем не рассказывает: картина мира складывается постепенно, из тысячи обыденных мелочей. Мир этот называется “Урд”, солнце его угасает, небеса темно-сини, звезды видны даже днем, гильдия Севериана нашла приют в древней ракете: да, здесь вправду летают к звездам!»
Недавно Джоан написала книгу о Джо Холдемане. Купите, прочтите – не пожалеете!
Ну, а Валгалла обзоров научной фантастики – это, конечно же, справочно-библиографический раздел журнала Analog. Многие годы его блистательно вел ныне покойный Скай Миллер. Продолжая его дело, Том Истон[76] написал:
«С Вулфом я познакомился на Конференции писателей-фантастов города Ветров – то есть в Чикаго и его окрестностях, где также свел знакомство с Джорджем Мартином, Эйзенштейнами, Альгисом Будрисом и многими другими… Порой Вулф приносил всем нам главы из незавершенного романа, однако главы эти показывал не по порядку. Пропуская огромные куски, он знакомил нас только с тем, насчет чего хотел знать наше мнение, и мы единодушно злились на это так, что словами не передашь. Книга выходила замечательной, чертовски замечательной, и каждому хотелось прочесть ее целиком. И вот, наконец, она в наших руках – разве что слегка отличается от первой редакции».
Вскоре после того, как я прочел этот, откровенно признаться, воодушевляющий отзыв, подоспел и октябрьский Locus. «Тень» вновь чуточку съехала вниз, вернувшись на девятое место, с которого и начала. Очевидно, в ноябре ей предстояло исчезнуть из списков вообще, однако я не испытывал ни малейшего недовольства. Прежде у меня книг в списках научно-фантастических бестселлеров не бывало вообще, а «Тень» продержалась в списке четыре месяца кряду, причем однажды поднялась аж на пятое место! Подобное достижение казалось (да и сейчас кажется) нисколько не постыдным.
Однако прежде чем мне на глаза попался следующий номер Locus, Марджи Клизе (подруга детства моей жены, вдова Тома Клизе[77]) прислала нам вырезку из San Francisco Examiner. Там, в интервью с Урсулой К. Ле Гуин, среди прочего говорилось:
«По словам Ле Гуин, писатель-фантаст вполне может застрять в границах научной фантастики навсегда, и, следовательно, его талант останется не замеченным широким кругом читателей. Одной из жертв подобной несправедливости она называет Филиппа К. Дика, “писателя высшего класса, одного из лучших романистов Америки”. О другом фантасте, Джине Вулфе, авторе цикла из четырех романов под общим названием “Книга Нового Солнца”, она говорит: “Надеюсь, его, так сказать, в стенах гетто НФ не оставят. Его книги понравятся всем, кому по душе Борхес и Гарсиа Маркес”».
Воспроизвожу здесь этот отрывок вовсе не для того, чтоб показать Урсуле, что прочел и оценил ее слова, и даже не с тем, чтоб поддержать Дика. Цитирую я его исключительно из бесстыдного тщеславия.
Затем прибыл ноябрьский Locus, под обложкой коего в силу каких-то идиотских накладок оказалось два списка бестселлеров вместо одного – за октябрь (но не такой, как в октябрьском номере) и за ноябрь. В новом октябрьском списке «Тень» числилась на одиннадцатом месте, а в ноябрьском занимала девятое. Но, несмотря на сей (очевидно, от начала до конца иллюзорный) скачок, в декабрьском списке бестселлеров «Тени Палача» не оказалось.
30 января 1981 г. Publishers Weekly напечатала в обзоре «Когтя Миротворца»:
«Подобно миниатюрам из средневековых манускриптов, изящная проза Вулфа озаряет каждую его страницу. Многотомные циклы в жанре фэнтези читателям уже изрядно поднадоели, однако, подняв планку в первых двух томах на небывалую высоту, Вулф заставляет невольно порадоваться тому, что история Севериана продолжится еще в двух томах».
С моей точки зрения, новый год начинался неплохо.
Затем издательство Timescape переслало мне ряд писем, и их я процитирую тоже.
«Джин Вулф продолжает масштабный труд над “Книгой Нового Солнца”, вкладывая в него все свое литературное мастерство. Второй ее том – трогательное, тонкое, захватывающее произведение, вершина жанра научной фантастики. Рассказчик и мастер слова Вулф поистине непревзойденный».
Написано это Грегори Бенфордом[78]. (Стоит ли напоминать, что Timescape Books названо в честь романа Грега, удостоенного «Небьюлы»?)
«Словами не выразить, как я благодарна вам за сигнальный экземпляр “Когтя Миротворца”, и, разумеется, кое-какие комментарии для рекламы напишу. Вот только проблема тут обратна обычной (Джин так прекрасен, что я лишена дара речи). Воспользовавшись всеми находками, всеми новыми приемами, появившимися в художественной литературе за последние два десятка лет, он создает нечто совершенно новое. (Сейчас обложка любой выходящей в свет книги пестрит хвалами в ее адрес. Что же такого сказать, дабы люди поняли: перед ними наконец-то действительно вещь?!)»
А это – слова Урсулы К. Ле Гуин.
«Купите эту книгу обязательно! У вас в руках ровно четверть “Книги Нового Солнца”, обреченной стать одним из величайших произведений 1980-х, феноменального романа, написанного великим талантом. Кроме того, ступайте, отыщите в продаже “Тень Палача” и приобретите ее тоже, а после с предвкушением ждите выпуска оставшихся двух томов: Джин Вулф уже доказал, что художественная литература жива, здорова и не сдает позиций. Возрадуйтесь!»
Это написано Джанет Моррис.
Февральский Locus известил нас, что «Тень Палача» заняла десятое место в списке бестселлеров в твердых переплетах. Чарли Браун прокомментировал это так:
«А ведь роман Джина Вулфа на месяц исчезал из списков. Нечасто случается, чтоб книга, покинувшая их, воротилась назад».
22 марта в чикагской Sun-Times появился обзор, написанный Альгисом Будрисом:
«”Коготь” продолжает историю взросления Севериана, способного, смышленого юноши, живущего в будущем, отстоящем от нашего времени этак на миллион лет, и ведущего жизнь бродячего члена гильдии палачей. Правда, если вы рассчитываете с его помощью расширить былое знакомство с писаниями де Сада, большую часть сих трудов вам придется взять на себя. Но если вам хочется прочесть нечто инновационное и в то же время предельно ясное, убедиться, что изображаемый писателем мир и его общественное устройство вполне могут быть вымышленными, однако весьма убедительными, ручаюсь, это вам Вулф обеспечит».
Ну, а в мартовском Locus напечатали обзор Джеффа Фрейна:
«“Когтем Миротворца” Вулф продолжает жизнеописание Палача Севериана, открывающего для себя причудливый, фантастический мир Урд. Считать его отдельным произведением, на мой взгляд, не стоит, хотя роман не на шутку сбивает с толку и сам по себе: суть его постоянно маячит где-то впереди. Да, здесь Вулф отвечает на вопросы, поднятые в первой книге, образы персонажей раскрываются далее, действие развивается, а Урд становится еще чуть отчетливее с каждой страницей… однако любая развязка порождает новую дилемму, и порой я просто послушно следую за блуждающим огоньком Вулфа, не сомневаясь, что со временем он выведет меня из болота на сушу».
«Тень» занимала одиннадцатое, последнее место среди бестселлеров в твердых обложках.
22 марта в The Washington Post появилась статья Томаса М. Диша:
«”Коготь Миротворца” – второй том пока что незавершенной тетралогии, “Книги Нового Солнца”, похоже, уже утвердившейся в положении классики поджанра science fantasy… Но это не значит, что сотканная авторам паутина так уж безукоризненна. По-моему, история литературы еще не знает тетралогий, где второй том не оказался бы на втором месте, уступив первое первому. Некоторые главы “Когтя Миротворца” угрожающе близки к сумбуру, свойственному стряпне из бульварных журнальчиков…»
(Здесь у меня возникает долгожданная возможность поблагодарить Пат Ло Брутто, моего редактора из Doubleday, переславшую мне отзыв Тома.)
Первый из когда-либо прочитанных мною и изрядно меня зацепивший научно-фантастический рассказ принадлежал перу Теодора Старджона[79]. Представляете, с какими чувствами читал я обзор Старджона, опубликованный в майском номере Twilight Zone?
«Выдающийся мастер художественного слова, Джин Вулф вполне заслуживает уважения, растущего день ото дня. Его блестящие образы, оттенки и ноты повествования, тонкость интонаций, нежная, чувственная осязаемость слов – во всем этом он практически не имеет себе равных. “Коготь Миротворца” (“Саймон энд Шустер”, 12,95 доллара в рознице) – второй том цикла, названного им “Книгой Нового Солнца”, и, должен признаться, я читал его от первых до последних строк, точно завороженный».
8 июня, Isaac Asimov’s Science Fiction Magazine, Бэрд Сирлз:
«Я, как не раз уже отмечал, о продолжениях либо ответвлениях обычно говорить избегаю. И, полагая максиму “правила пишутся для того, чтоб нарушать их” одной из самых губительных в истории человечества максим, воспользуюсь ею здесь, оправдав себя тем, что сейчас на наших глазах, вполне возможно, рождается классик…»
Однако самым крупным сюрпризом для меня стал апрельский номер Locus. «Тень» вновь поднялась до пятой (!) позиции среди бестселлеров в твердых обложках, а в колонке новостей от писателей и издателей сообщалось:
«Джин Вулф завершил третий роман из цикла “Книга Нового Солнца”. Сейчас роман под названием “Меч Ликтора” готовится к выпуску в издательстве Simon & Shuster, а автор работает над четвертым, называющимся “Замком Выдры”».
Ошибка[80], конечно, грубейшая, но каково название!
Затем Мелисса Миа Холл – писательница, обозревательница, великолепная журналистка – переслала мне страницу из Fort Worth Star-telegram за 26 апреля с отзывом Эдны Штумпф:
«…И тем не менее работа Вулфа – это нескончаемый праздничный фейерверк фантазии, нагромождение образов, идей, экзотических имен и названий на грани нахальства: тут и клыкастые чудища, именуемые смилодонами; и великаны, выросшие настолько, что вынуждены уходить с суши в глубины моря; и апофеоз всех на свете волшебных дворцов (плюс Замок Кафки) под названием “Обитель Абсолюта”, и одеяния цвета сажи, того, что чернее черного; и атмосфера гильдии палачей; и повелитель изгоев Водал; и погибшая благородная дама Текла, чья память переходит по наследству к возлюбленному, отведавшему ее плоти вместе с отвратительно горьким снадобьем».
А вот выдержка из еще одного обзора Альгиса Будриса, написанного для июньского номера Fantasy and Science Fiction. Обладая хоть унцией порядочности, я опустил бы ее, однако, на ваше счастье, порядочности я лишен напрочь.
«В ”Когте” продолжаются приключения Севериана, бродячего мастера палаческого ремесла, представшего перед нами на страницах “Тени Палача” мальчишкой-учеником, в мире, столь далеко ушедшем от нашего времени, что все вокруг выглядит затейливее иллюстраций Обри Бердслея.
Больше я не скажу почти ничего, но знайте: отказав себе в удовольствии прочесть эту книгу и ее предшественницу, вы пропустите одно из крупнейших – не побоюсь этого слова, судьбоносных – событий в эволюции научной фантастики, а отдав им обеим должное наедине с собственными мыслями, нисколько не погрешите противу общества».
И наконец, я вынул из почтового ящика Locus за май 1981-го. Исправляя ошибку предыдущего месяца, редакция сообщила, что «Замок Выдры» следует понимать как «Замок Автарха» (снова неточность, однако уже значительно ближе к истине). Одиннадцатое место среди бестселлеров в твердых переплетах занимал мой сборник Gene Wolfe’s Book of Days, выпущенный в Doubleday. На третьем красовалась «Тень Палача»… а первое досталось «Когтю Миротворца». Чарли Браун прокомментировал все это так:
«Джин Вулф побил новый рекорд: три книги в списке бестселлеров одновременно. “Тень Палача” опровергает все мыслимые сценарии продаж. Раскачивалась она неторопливо, на время исчезла из списков вовсе, затем вернулась назад, а первое место занимает второй том цикла, продающийся еще лучше».
Лично мне это кажется столь прекрасной концовкой эссе, что на сем я его и закончу.
За «Замком Выдры»
Итак, что происходит сейчас? Правду сказать, много хорошего. Раймонд вернул мне «Коготь Миротворца», за что непременно будет наказан вручением «Меча Ликтора», когда книга выйдет из печати. «Коготь» уступил первое место в списках бестселлеров роману «Бог-император Дюны», однако ничто не остается на вершине навеки, а раз уж таков закон жизни, я искренне рад, что вместо «Когтя» список возглавила книга столь замечательная, как последний роман о Дюне. Об опубликованной в Британии «Тени» написали немало хорошего лондонская Times и манчестерская Guardian. (Да, «Тень» вышла также во Франции. Французских обзоров я, правда, не видел, однако с ее переводчиком, Гийомом Десмоном[81], мы обменялись таким множеством писем, что, в конце концов, подружились. В последнем письме от него говорится, что он сдал в Editions Denoel перевод «Когтя», а теперь ждет «Меч».)
Кстати, о «Мече»: Харлан Эллисон только что прислал мне копию своего письма к Дэвиду Хартвеллу с комментариями о нем. (Он, разумеется, читал «Меч» в гранках. Книга выйдет не раньше января 1982-го – надеюсь, примерно в то время, когда вы будете читать эти строки – но, может, и в феврале. Издатели – они сами знаете каковы.) Роман Харлану очень понравился, и это здорово, так как мне книги Харлана очень нравятся тоже.
Ну, а сейчас на дворе середина октября. Первого числа сего месяца я отослал Дэвиду Хартвеллу рукопись «Цитадели Автарха». Третьего октября в Университете Южного Иллинойса был родительский день. Мы с Розмари съездили повидать Роя, осмотрели кампус и навестили его квартиру. Квартирку в полуподвале он снимает на паях с двумя другими студентами, а поскольку я подарил ему и «Тень», и «Коготь», прочли их все трое, чему я искренне рад. Думаю, Дэвид Хартвелл и Джон Дуглас[82] порадовались бы этому не меньше.
Так, что же еще… Вот письмо с благодарностью от Бет Блиш Дженли (в последнем из имен чувствуется что-то смутно знакомое). Бет, дочь Вирджинии Кидд, не так давно вышла замуж, и я послал ей в подарок небольшую лаковую шкатулку – она говорит, что будет хранить в ней квитанции. В прошлом месяце я, остановившись в доме Вирджинии на ночь, немного поболтал с Джимом Алленом. Джим работает у Вирджинии и ведает продажами прав на издания за океан. Дочь Сандры собирается нарядиться на маскарад Северианом.
А вот письмо от поклонника из Германии, и еще письмо от двоюродного брата, Джо Эйерса из Эндикотта, штат Нью-Йорк. Сын одного из братьев моей матери, Джо, только что прочитавший «“Остров доктора Смерти и другие рассказы” и другие рассказы», захотел рассказать мне о Всемирном Фестивале Марионеток в Вашингтоне. Сам он – один из ведущих полупрофессиональных актеров тетра кукол.
Дабы покончить с сей темой, как вам понравится вот это, из фэнзина Yandro:
«Джин Вулф, “Коготь Миротворца” (Timescape, 12,95 доллара в рознице). Второй том “Книги Нового Солнца”. Эту книгу, если вы вообще хоть капельку фэн, непременно нужно иметь на полке, причем в твердом переплете. Это и приключенческий роман, и в то же время роман глубоко психологический, и я, хоть далеко не всегда понимаю суть символизма Джина, уверен: пищей для дискуссий его роман обеспечит фэнов надолго. Далекое будущее, Джинова версия «Умирающей Земли» – единственный на моей памяти роман данного типа, превосходящий оригинал. Главный герой, Севериан – бродячий палач, в странствиях от селения к селению сталкивается со всевозможными странными людьми, революционерами и таинственным Императором. Кое-где встречаются намеки на его положение в будущем, но поскольку Джин – мастер выдергивать из-под ног читателей половики, я бы на эти намеки особо не полагался. Рекомендую от всей души: прочтите, не пожалеете».
Отчего я завершил эссе этой цитатой, а не выдержкой, к примеру, из лондонской Times, хотя Yandro всего лишь фэнзин? Что ж, во-первых, Yandro – один из старейших наших фэнзинов и самый первый фэнзин в моей жизни. (А подсунула мне его Энн Маккефри[83] – спасибо, Энн!) Во-вторых, Бак Коулсон[84], написавший этот обзор, обозреватель, дико придирчивый и пристрастный: такой отзыв от него – все равно что открытка с пожеланиями благополучия, подписанная Джеком-Потрошителем, и я им изрядно горжусь.
Ну, вот и все. Пора закругляться. Розмари зовет наверх, завтракать, а вновь я спущусь сюда уже вовсе не для того, чтоб продолжать эту книгу.