ОСЕНЬ
Был месяц сентябрь. Осень входила в силу. Еще с августа зазолотила она березовые перелески, зарумянила осинники на болотах. Вянут травы, меркнут туманные дали.
Неброски, печальны осенние пейзажи. Светлой прожелтью испятнаны склоны гор. В оголенных лесах там и тут кострами пылают рябины. Лиловая высь уже не ласкает глаза лучезарной светлынью. Безбрежное небо будто притухло и стрелами перистых облаков указывает путь холодным ветрам к далекому югу.
Тихо днями в лесу. Сонливая темь царит под каждым деревом. Сторожкими стали звери в поредевших урманах. В стаи сбивается птичья молодь и под водительством старых испытывает крылья в пробных полетах.
Дни убывают. Близится время осеннего равноденствия. Темные ночи жгут в небе пожарища звезд. Первые заморозки коробят пашню. Студеный воздух чутко ловит лесные шорохи. Полевка прошуршит травой — далеко слышно.
Каждый день меняет осень свои наряды. И зелень у нее, и золото, и кумач, и радужный блеск бриллиантов на стылых травах…
Но вот уж и блекнут осенние краски. Насупилось, совсем потемнело небо. Зашумел встревоженный ветром лес. Редеют густые березняки, будто гребнем вычесывают их. Тучи падающей листвы! И вот уже нет светлых пятен на склонах гор, нежно-палевые и шоколадные оттенки растеклись меж хвойного темнолесья.
Все больше крепчает ветер. Стремительными порывами налетает он на свинцовую зыбь озер, завивает белые бурунчики на гребнях волн. Совсем померкли короткие дни. К югу потянули первые стаи птиц.
По лесной дороге идут женщины. Лукошки, корзины, ведра у них полны грибами. Уставшие, но веселые, тараторят они без умолку. Неожиданно доносится до них далекий, протяжный звук, похожий на стон. Женщины останавливаются и, спустив платки на шею, настороженно слушают…
По той же дороге навстречу веселой гурьбе шел лось. Время от времени он поднимал тяжелую горбоносую голову и гулко, на долгом утробном выдохе ревел. В тоскующем реве зверя слышался призыв.
Когда повторился загадочный стон, женщины испуганно переглянулись и, стуча кошелками, спешно свернули с дороги в лес.
Замер лось, вскинул голову: ухо уловило стук корзин. Фыркнув, он сорвался с места и быстрой, размашистой рысью побежал на звук.
Громкий крик отрезвил взбалмошного лося. Вихрем пролетев мимо грибниц, зверь исчез в березняке. Только и успели увидеть женщины большое рогатое чудо со сверкающими глазами, с поднятой шерстью на хребте.
Лось вскоре замедлил бег и остановился на вершине горы, среди редкого подлесья. Это был огромный старый самец с седыми мягкими губами и белыми ногами. Он долго ворочал длинными, как весла, ушами, тянул чувствительными ноздрями воздух. Успокоился, побрел по открытым еланям и снова стал мычать. Поздно вечером тоскующий зверь уже был далеко, на крутом яру гремучей горной речки Калиновки.
Неведомо откуда пришел сюда лось-великан. Целые дни он ходил по горам, спускался в долины и все ревел. А ведь совсем недавно этот большой осторожный зверь был другим. Казалось, для него не было ничего дороже мягких побегов древесной молоди, сочной лесной травы. И вот с первыми холодами изменилось все. Начался осенний гон. Лишился покоя лось, потерял голову.
Но не один он неприкаянно бродил в те дни, оглашая леса призывным ревом. Так же, забыв осторожность, ревели многие белоногие гуляки. Лоси делали большие переходы, переплывали реки, выскакивали на проезжие дороги, кидались на всякий звук в лесу, принимая его за стук рогов.
Случались и встречи. Редко взбесившиеся рогачи расходились мирно. Особенно яро быки дрались возле лосих.
В тот поздний вечер снова был бой. Среди темных ельников на широкой поляне сошлись несколько лосей. Недалеко гремел падун на Калиновке и глушил посторонние звуки. Выбежал на поляну нежданно огромный рогач и, вытянув шею, трубным мычанием стал звать на бой. Сухопарый лось-молодец отделился от прочих, смело пошел на вызов. Резкий, как выстрел, треск рогов прозвучал в тишине. Сопя и натужась, лоси клонили друг другу головы. Но не судьба, видно, смелому лосю ходить по родным лесам, не по плечу оказалась силища недруга. Подвернулись ноги у сухопарого — и он рухнул на землю…
С обагренным лбом поднялся лось-великан, устало пошел в сторону. Он шумно дышал, мясистые ноздри трепетали. На широкой груди и крепких ногах играли упругие мускулы. Победитель обвел взглядом поляну и тут заметил лосиху. Она независимо щипала побеги.
Наступила ночь. Незыблемая тишина опустилась на тайгу. Лишь слышно было, как лосиха терлась мордой о куст да, хрустя валежником, переступал с ноги на ногу лось.
Рано утром красавицу лосиху навестили вчерашние ухажеры. Не стоило больших трудов ревнивому великану опять разогнать их. Не посмели кроткие женихи завязывать ссору и подобру-поздорову удалились…
Худое в тот год выдалось бабье лето. В дни, когда по народной примете должно еще быть теплу, в горы пришел холод. Стынет воздух под сводом тяжелых туч, по горным увалам вольно гуляет ветер. Совсем разделись лиственные леса, посохла, полегла трава. Будто темная рать, стоят густые кедровники, прикрывают сенью разлапистых ветвей молодую поросль. Колючими порывами ветер налетает на открытые березки, гнет до земли, срывает последний лист.
Тоскливо в заглохшем лесу. Лишь ветра вой да прощальные крики птиц наполняют осенний воздух.
«Клю, клю, клю» — прокликал с высоты лебедь, свалился на одно крыло, круто пошел вниз. Летевшие сзади лебеди повторили его вираж и, плавно описывая круги, стали снижаться на маленькое озерко в середине болота.
А на краю болота, на сухих корневищах сосны, лежала волчица. Завидев опускающихся больших белых птиц, она вытянула передние лапы и плотно положила на них голову. Рваные уши припали к затылку, в глазах затлели зеленые огоньки.
Неслышно подошел сзади волк-самец. Следом за ним, так же осторожно, еще два волка, а за теми — четыре молодых волчонка. По немому приказу старших вся стая гуськом направилась к озерку.
Глубоко увязая во влажном мху, впереди шла волчица, за ней молодежь, отец-волк замыкал шествие. Молодые звери нетерпеливо вскидывали длинные морды, норовили забежать вперед. Но секундная остановка матери грозно укрощала их пыл. Откуда-то выскользнул и поплелся далеко позади стаи тощий пятый волчонок. Волчонок спешил догнать семью, но это получалось шумно, и он боялся. Предупреждающий взгляд старого волка заставлял его припадать к мокрому мху.
Не дошли звери до озерка, остановились. Постояли с минуту, словно бы раздумывая, как действовать дальше, затем разделились на две группы и во главе со старшими, полукольцом охватывая озерко, потянули к топким берегам.
Солнце скрылось за горными кряжами. Еще недолго на краю неба тлела холодная заря, а потом враз стемнело, и в покой погрузилось болото.
Но вдруг всплески воды, торопливое лопотанье крыл содрогнули тишину. С озера взлетали лебеди. Тяжелые птицы медленно набирали над берегом высоту. Неожиданной серой тенью взметнулось упругое волчье тело. Первый лебедь круто повернул, да не успел — сомкнулась клыкастая пасть, увлекая птицу к земле. С тревожным кликом заметались лебеди. Веселые волки свечками взмывали в темноте, сшибались в беге, ловко цапали смятенных птиц. «Цок, цок, цок» — металлически постукивали их молодые сильные зубы. На другом берегу старый волк следил за работой питомцев.
Уже в полночь звери старой тропой и в прежнем порядке пошли обратно. На месте пиршества хлопьями снега белел лебяжий пух.
Пропустив выводок, выполз из-под ели худой волчонок. Воровато осмотрелся, похватал еще теплых, липучих перьев и, неуклюже выбрасывая кривые ноги, поспешил за семьей.
Калиновка — горная река. Падуны и перекаты наполняют шумом прибрежные леса. Далеко от берега слышен грохот воды. Глухие леса обступают Калиновку. Дремотные старые ели обросли бородищами мхов. Непролазные буреломы таят коварные ловушки. Ступишь на упавшее дерево-мосток, а оно с треском рушится, поднимая тревогу. Но зверю не страшны таежные дебри, они для него — защита. Под мраком кедровых лап тропинки протоптаны. И ходят по ним хозяева здешние — волки.
Их логово было в ельнике у заросшего ручья. В зарослях малинника и вербняка, под грудой полусгнивших деревьев, родились и выросли волчата. Ручей летом пересыхал, и его глубокое каменистое русло служило хорошим убежищем. В дневную жару молодые волчата перебирались на дно и там, скрытые зеленью от солнца и чужих глаз, спокойно коротали время.
Когда волчата подросли, стали играть на небольшой полянке вблизи от логова. Заваленная обглоданными костями и клочьями шерсти, она, как и само логово, в тихую, застойную погоду источала неприятный запах. Тут малыши познакомились со старшими братьями — переярками. Прошлогодние волчата-переярки жили почти независимо, но и не покидали родителей. Для младших братьев они никогда не приносили добычи, зато всегда доедали, а то и просто отбирали остатки у молодых.
Взрослые волки часто все вчетвером ходили на охоту. Когда они уходили, молодые терпеливо отлеживались в логове, ничем не выдавая своего дома.
Первые несколько дней волчата питались молоком матери, потом мясной отрыжкой родителей. Позднее, когда их зубы окрепли, начали пробовать свежее мясо. Это заставило стариков усиленно охотиться.
Волчата росли быстро. Летом пищи всегда хватало, было и чем позабавиться. Во второй половине лета старые звери стали приносить им полуживых зайцев и птиц. Волчата учились ловить их. Вот тогда и случилась с одним волчонком беда.
Как-то раз отец-волк притащил крупного зайца. Измятый, с обслюнявленной шерстью, лежал он в траве и ждал своей участи. Серые зверята вмиг окружили жертву. И тут произошло непоправимое: казавшийся беспомощным, заяц вдруг опрокинулся на спину да с такой силой полоснул длинными, как рычаги, задними ногами подоспевшего смельчака, что тот, неистово взвыв, отлетел далеко в сторону. Одним духом обреченный пленник выскочил из страшного круга, перемахнул ручей — и был таков…
Было бы ничего, если б случай с зайцем кончился для волков просто позором. Крепкими, словно обрубки проволоки, когтями косой распорол брюхо волчонка. Отсюда все и началось.
Звери не признают больных. Больному никто не поможет, никто не исцелит. Таков уж звериный закон. Неделю раненый волчонок лежал пластом, никому не нужный и позабытый. Братья переступали через него, родители не удостаивали взглядом. Однако жизнь взяла свое. Зализав раны, он стал медленно поправляться. Но увечный волчонок навсегда потерял положение в семье. Теперь не проходило часа, чтобы не дергали его за облезший хвост, не цапали за горло. Вся семья отвергала больного зверя, гнала от логова.
За лесистым перевалом, там, где Калиновка, огибая скалистый шихан, делает широкую излучину, брел берегом сытый медведь. Непроглядна осенняя ночь. Осторожно ступает зверь, прислушивается, принюхивается.
Неспроста не спал мишка в эту позднюю пору: на другой стороне реки, на убранном овсяном поле, вот уже несколько ночей подряд паслась лошадь. Не дает покоя медведю заманчивая добыча. Но переправиться на тот берег не решался: запахи близкой деревни, холодная вода пугали его. Бывало, уже утром, когда в поле раздавались людские голоса, недовольный, уходил медведь от реки.
И в ту ночь, возможно, косолапый не отважился бы перебрести бурлящую Калиновку, да терпения не хватило: лошадь фыркнула где-то совсем близко. Прижав уши, зверь решительно направился к воде. Бесшумно перешел брод и, не отряхиваясь, прилег на отмели.
Берег этот был крутой, заросший черемухой. Убедившись, что все спокойно, мишка нашел в зарослях лазейку. Не хрустнув веточкой, пролез в нее и сразу оказался на закрайке поля. Медведь хорошо чуял лошадь, слышал позвякивание пут, но, как ни глядел, увидеть не мог. И выбрался на желтую стерню.
Услышала лошадь беду, когда зверь был уже рядом. Махнула гривой, поскакала к деревне. Но, спутанной, ей трудно было спастись в чистом поле. Догнал медведь жертву, наотмашь ударил могучей лапой…
Тихо сделалось над полем. Лишь на Калиновке незлобиво рокотал перекат да в деревне сонно взлаивали собаки. В полночь между туч выглянула ущербная луна, проплыла белым огнивом в бездонной звездной прогалине и осветила на поле медведя. Зверь волоком тащил лошадиную тушу в ближайший лесок, чтобы там припрятать до завтрашней ночи.
Остаток ночи и весь следующий день объевшийся медведь проспал. Да и было с чего! Но как только сгустились сумерки, вылез из-под вывороченных корней обвешанной мхом ели. Долго стоял, прислушивался, приглядывался. Спокойно в родном лесу. Подошел к сосне, почесался боком и снова прислушался. Мягко ступая, направился к берегу. Смело спустился сегодня в воду, переправился на ту сторону. Не доходя знакомого леска, опять остановился. Целый час простоял осторожный зверь, нюхал воздух. Пахло овсом, прелой соломой и еще чем-то непонятным. Но все эти неясные, наплывающие временами запахи глушил сильный, всепоглощающий дух захороненной под хворостом добычи. Медведь двинулся к туше. Но не успел он сделать и десяти шагов, как вдруг ослепительно ярко сверкнуло что-то вверху, и оглушительный раскат выстрелов потряс ночь. Медведю сильно ударило, обожгло голову, он споткнулся, но тут же оправился и напролом, через лесок, бросился наутек.
С косматой ели быстро соскочили два человека. Они выбежали на поле, кинулись к берегу. Темень — хоть глаз коли! Да и медведь не сидел на месте…
Переменчива осенняя погода. Проглянет один-другой яркий денек, и опять небо насупится. Потемнеют леса, завоет ветер. Так было и в ту осень. Всплыло над лесом красное солнце, а ему навстречу — северный ветер. Потом ветер приволок тяжелую тучу и без единого просвета разостлал по небу. Заморосил косой дождь. Заунывно шумел он по лесу на другой и на третий день.
У подножия Лысой горы, под кряжистыми соснами, стоял лось. Отряхиваясь, он зябко подергивал кожей. Рядом, скрытая от дождя ветвями, лежала лосиха.
Лось большой и, оттого что был мокрый, казался черным. Уши поблескивали сквозными дырами. Огромная голова от глаз до губ — в ссадинах и шрамах. По шее — выпуклый рубец. Это следы прошлых лесных битв.
Лось был стар. По рогам видно. Широкой короной раскинулись они в десять отростков. По отросткам на рогах можно сосчитать, сколько зверю лет.
После встречи на поляне сохатый крепко и ревностно привязался к молодой лосихе. Он никогда не оставлял ее, во всем старался услужить. Находя лакомую пищу, не брал ее, пока не начинала есть лосиха. Если она, уставшая, ложилась отдыхать, лось долго стоял над ней и, лишь когда подруга засыпала, осторожно ложился сам.
Гон лосей еще не прошел. К старым гулякам присоединилась молодежь. На третий, на четвертый год от роду с наступлением холодов молодые сохачи начинают ощущать небывалый прилив сил. Как и отцы их, молодые теряют всякую осторожность, бродят по лесам, издают призывные звуки. Стон их короткий, отрывистый, отличим от рева старых лосей.
Под влиянием братьев начинают реветь и самые молодые, полуторагодовалые лоси, у которых еще не сменились молочные резцы и бархатистые рога едва заметно раздвоились. Но эти стонут просто так, за компанию, поддаваясь общему азарту.
Бывали случаи, когда пару навещали холостяки. Страшен был в такие минуты ревнивый великан. Ощетинившись и прижав уши, он неудержимо летел на противника. Чаще соперники добровольно убирались.
Однажды старый лось сошелся тоже с крупным, но молодым лосем. Могучий, гладкий незнакомец долго смотрел на лосиху, и голова его опускалась к земле. Старый лось предупредительно хватил копытом по тонкой березке и срубил ее, как топором. Пришелец не дрогнул. Он только упрямо мотнул головой да пошире раскинул ноги. Это был прямой вызов на битву.
Неукротимый гнев обуял старого лося. По всему хребту торчмя поднялась шерсть. Склонив низко голову, старый лось неустрашимо понесся вперед.
Гудела земля под ногами соперников, на перепаханную копытами поляну валились сломленные, выдранные с корнями деревца. Бой был не на жизнь, а на смерть.
Изловчился матерый сохач, проворно отпрянул в сторону. Мечет огни глазами, следит за противником. Рог висит у того, пена красная падает с пасти. Покачивается лось.
Передохнул минутку старик, обманчиво крутанул головой и вдруг, вскинув ногу, со страшной силой ударил в открытую грудь противника. Молодой лось, как дуб подпиленный, качнулся и рухнул наземь…
Но вот сентябрь на исходе. Лоси как бы опомнились от хмельного угара, снова стали чутки и осторожны. На дорогах и на открытых полянах уже их не встретишь. В тихие вечера не слышно стало стука рогов и трубных звуков.
Никогда еще за весь год лосиха не была так стройна и сыта, как сейчас. Густая шерсть лоснилась матовым блеском, на плотном теле выпукло выделялись мускулы. А лось был худ. В течение всего беспокойного месяца он почти ничего не ел. Обозначились ребра, голова стала угловатой и еще более горбоносой. Не лучше выглядели и другие быки. Теперь им было не до драк. Близились зимние холода, и лоси усиленно жировали.
Как бы ни была просторна тайга, у каждого зверя свое обиталище. Одни любят леса светлые, редкие, другие — глухие, непроходимые. Одни любят речки бурные, другие — озера тихие. Каждый привязан к своему дому, и каждый по-своему охраняет его.
Сторожкая выдра-отшельница. Живет незаметно, в заросших берегах таежных рек. Проворно, как щука, ныряет, ловко хватает рыбешек. Гнездо у нее под землей, а нора-коридор выходит в воду. Редко, очень редко удается увидеть ее даже таким лесным старожилам, как бобру или барсуку. Но стоит появиться опрометчивой родственнице в ее владениях — живо хозяйка объявится! Драке жестокой быть, если не уйдет пришлый зверь подобру-поздорову.
Даже белка и та уголок свой знает. Зиму и лето живет на одном месте. И только в бедственный год, когда случается неурожай на кедре-кормильце, рушится этот давнишний обычай. Собираются белки большими стаями и кочуют по тайге. Тогда ничто не устрашает встревоженных зверьков. Они переплывают реки, не обходят людных городов и деревень. Много гибнет белок во время таких путешествий.
И волки свою обитель знают. Крепко держатся знакомого леса. Живут парой или семьей. И до поры ничем не выдают себя.
Зима изменяет привычную жизнь зверей. У хищников круг охоты расширяется, стаями собираются птицы, стадами живут копытные. И чем суровей зима, тем больше путаницы в звериных законах.
И еще есть в природе закон — жить только сильным. Сама жизнь ведет отбор. Не встретишь в лесах хилого зверя, не увидишь птицы с перебитым крылом. Все быстроногие, быстрокрылые. Не убежать худому, ослабшему лосю от волка. Здоровый спасется, даст достойное племя. А у волков как?
…В тихое морозное утро октября по лесу шли волки. Солнце играло на обледенелых стволах деревьев. Щурят звери глаза от лучистых бликов. Впереди, как всегда, матерые. Волчата к этому времени хорошо подросли и мало отличались от старых. Только шерсть была гуще да морды без единой царапины.
Далеко сзади брел тощий, грязный волчонок.
Миновав на угоре высокий лес, волки спустились в низину и еловой гривой направились к знакомому болоту. Шли цепочкой, никто не забегал вперед, не сбивался в сторону. Самый неуловимый звук хищники мгновенно засекали и, как по команде, враз останавливались. Чем ближе подходили к болоту, тем чаще стали их таинственные остановки. Собравшись в круг, звери недоверчиво оглядывали друг друга, подозрительно прощупывали глазами кусты, деревья. Замирал и больной волчонок, завидев остановившуюся семью.
Болезнь и голод медленно, но неотвратимо вершили свое дело. На обвисшей шкуре шерсть скаталась, четко проступили ребра. От волчьих обедов ему не доставалось даже обглоданной косточки. Только сунется, только даст о себе знать, здоровые волчата, а то и переярки набрасываются на него. А тут уж спасайся! Промедлишь — и задерут. День ото дня хирел отторгнутый от семьи волчонок. Самостоятельно он охотиться не умел да и боялся оторваться от выводка. А ненависть родичей к нему все возрастала. Теперь его преследовали уже только за то, что он попадался на глаза…
Выводок приблизился к болоту. С высоты крутого берега открылся вид маленькой тундры. Чахлый сосновый лес утопал в пахучих сфагновых мхах. Яркой позолотой горели заросли засыхающего багульника, там и тут, как паучьи лапы, вздымались вывороты корневищ. Волки спустились под яр и, минуя гнилые колодины, потянули в глубь болота.
Хрипло дыша, на берег взобрался волчонок. Устал, с парного языка срывались капли. Луч солнца скользнул по жарким сухим глазам. Волчонок прилег перевести дух.
На широкой поляне волки опять остановились, разошлись по краям, стали поглядывать назад. Не знал волчонок, что остановка эта для него была последней. Враждебным взглядом встретила его мать-волчица. Волчонок бросился обратно, но старший брат-переярок преградил ему путь. Поджав хвост, калека с жалобным визгом заметался по кругу. Неумолимый приговор громким рыком возвестил старый волк. Клацая зубами, стая подмяла волчонка…
Ночь не ночь в лесу для перепуганного зверя: земля колесом вертится! Сшибая дряхлые пни, подминая елочки, бежал медведь от страшного места. От ужасной боли в башке застило в глазах, а когда налетал на деревья, взвывал от боли и падал. Все медведю казалось, что его догоняют. Уже далеко осталось поле, лес гуще стал, а он все бежал. Прыгая через упавшую сосну, косолапый запнулся и грохнулся в заросли. Большой, грузный зверь обхватил лапами голову и забился в самую гущу малинника…
А ведь по-другому бы сложились у мишки дела. Последние дни отгуливался. Сыт, беззаботен был зверь. Под елью в яме берлогу выкладывал — спать готовился. Берлога старая, место знакомое — не первый год здесь медведь живет. Ходил в своем царстве хозяином, ревниво трущобы стерег. Или волк забредет мимоходом, или другой топотыга появится — узнает хозяин и выдворит незамедлительно.
Безмятежно и ровно жизнь протекала. В лесах было множество ягод, птицы всякой. Тешился мишка медом пчелиным, мышей ловил, слизняков жевал. Все, что в лесу росло и плодилось, было по вкусу медведю. Последние дни ходил на дальнее болото, клюкву, морошку ел да травку лечебную искал.
Есть у медведя свои болезни. Перед тем как завалиться в берлогу и по выходе весной из нее, он отыскивает известные ему одному травки да корешки и с жадностью их поедает. Плохо порой бывает от всякого зелья, бурлит и урчит в утробе, да в пользу это. Спокойно медведь зиму коротает, ничто его не тревожит.
Знал косолапый все тропинки в родном лесу, царствовал знатно. Весной, в половодье, рыбу в протоках ловил, летом пасся на травах. В летнюю пору не было ничего вкуснее для него сладких, сочных стеблей борщевика. Но если случалась крупнее добыча — и тут не плошал. Завалит сохатого, забросает ветками и, когда туша протухнет, пирует неделю. Припахивающее мясо — лакомое блюдо медведей.
Вот и с лошадью это же сделать хотел, да беда приспела нежданно-негаданно.
Осень проходила. Это было видно и по коротким серым дням, и по оголенным лесам, и по скучному безмолвию, охватившему природу. «Поздно-о-о», — все чаще слышалось в усталых вздохах ветров. Улетели перелетные птицы, угомонились, ушли с глаз, готовясь к зиме, звери. Теперь не слышно даже тех тревожных, прощальных криков птиц, какими был наполнен звенящий осенний воздух в последние дни отлета.
В стаи сбились тетерева. Летают они над убранными полями, усыпают высокие березы и закрайки пашен.
Взматерели глухариные выводки, стали пугливы. Очень осторожно выходят они по вечерам на овсяные выкосы пособирать оставшиеся в полосе зерна.
Табунятся голуби-сизари. Вороны орут, зиму чуя.
Заяц-беляк уже давно сменил серое летнее одеяние на зимнее, белое. А снега все нет. Прячется бедный зайчишка там, где шкуру не так заметно. Вот он залег в почерневшем папоротнике, притаился, будто невидимый. Ворон, мимо пролетая, гортанно каркнул, сел поблизости на осину. Косой вскочил и стремительно побежал в гору, мелькая своей предательской белизной.
Сушит лужи мороз, вымораживает землю сырую. Лист хрустит под ногой, травы хрустят. Чутко, звончато перекликается лес.
Ветер воет, перебирая жидкие ветви осин, ухает, стонет, плачет. Застыли озера, на реках забереги появились.
Снега надо…
ЗИМА
Успокоилось все. Стихли ветры, небо прояснилось. Выметенная ветрами, вымытая дождями, вымороженная морозами, земля готова была встретить холодную пору, укрыться снегами и отдохнуть от забот, чтобы весной с новой силой начать свое вековечное созидание.
В один из вечеров тихо, торжественно начал падать снег. Сначала одинокими, словно бы случайными снежинками кружил он в воздухе, медленно оседая на травы, затем полетел гуще, дружней и наконец повалил большими хлопьями, собираясь в стаю, в тучу, в непроглядное белое марево.
С самого начала зимы трудно пришлось лосям. Снега выпали глубокие, ходить стало тяжело, тяжелее того добывать корм. Но животные жили на старых местах. По гарям, по берегам лесных ручьев росло множество молодой древесины. Всюду можно было встретить следы кормежек: обкусанные побеги, содранную с осин кору, заломленные вершинки сосенок.
В начале зимы глубокий снег, однако, не особенно пугал животных — он был легок и рыхл. Но вот выдалась оттепель, и снег плотно осел. Теперь даже по склонам гор, где последнее время держались лоси, ходить стало убродно. А снег все валил да подваливал. Скоро он похоронил мягкую древесную поросль.
Начавшие поправляться после брачного месяца лоси стали снова худеть. Питались они сейчас мерзлыми побегами осин да сосновой хвоей. А тут еще залютовали морозы. Морозы, бескормица, глубокие снега сбили лосей в небольшие табуны. Они расходились по окрестным лесам и, найдя осинник, подолгу объедали его.
Но сколько ни держались лоси на знакомых, привычных глазу местах, сколько ни тянули время, все же вынуждены были уходить. Зима только начиналась, надо было позаботиться о будущем. К тому же, почуя бессилие лосей, в горы пришли вездесущие волки. Пока они не нападали на животных, но и не отходили от них.
И вот парами, по четыре, по шесть голов лоси стали спускаться с гор в равнинные леса. Встречались и побольше табуны. Шли они под предводительством бывалых вожаков, которые уже не раз пересекали снежные увалы хребта Уральского.
Старый лось с лосихой пока оставались на месте. Эта пара была сильнее других и все невзгоды переносила легче. Семья обитала на пологом склоне Лысой горы и, как по расписанию, в одно и то же время — утром и вечером — ходила кормиться на соседнюю гору, на марь.
Зима застала волчий выводок в родных угодьях, у логова. Как и прежде, звери упорно держались обиталища. Кроме волков, в округе никого не было. Давно хищники очистили свои владения от зайцев, лис, косуль. Белая пустошь снегов, не тронутых следами, простиралась вокруг. Даже крупных птиц поблизости не осталось.
С осени сытые, звери мирились пока с бесплодными вылазками и неудачами. Пробродив ночь вдали от логова, они по глубоким снегам возвращались обратно, к Калиновке.
…Холодно серым, голодно. Голод поднимает волков с обжитых мест и гонит по лесам в поисках добычи.
Солнце садится в студеную мглу, деревья звучно потрескивают.
На широкой болотной поляне сидит неподвижно волчица. Пышная шерсть заиндевела, волчица кажется седой. По сторонам расположились другие волки. Они напряженно слушают и косят глаза на волчицу. Вдали надрывно орет ворона. В морозной тиши далеко разносится ее хриплый картавый крик.
Волчица поднялась и, разваливая грудью снег, пошла в сторону звука. По готовой тропе потянулись остальные.
Знала старая хищница повадки крикливой птицы. Только звери зашли из болота в лес, сразу наткнулись на лисий след. Не подозревая страшного соседства, лисица мирно трусила своей дорогой. Тут и заметила ее пронырливая ворона.
Недолго раздумывали волки. Вскинула старая морду, понюхала воздух и след взяла. Серебристой пылью сыпался снег из-под лап, колыхались еловые ветки, задетые спинами хищников. Далеко растянувшись, волки бежали по следу.
Лисья дорожка, как витой жгут, стлалась меж заснеженных елей. Еще не чуял беды красный зверь. Но вот следы сбились. Привстала лиса, услышав погоню, вскинула острую морду, ушами повела и, как пружина, сорвавшись с места, стремглав понеслась по лесу.
Долго гнали волки лису. Настигали. Тяжелым и сильным, им легче было бежать по глубокому снегу; в сыпучем снегу лиса не доставала земли и, прыгая, часто тонула. Устала. Измучилась. Припала к гнилой колоде, скет ушами, глазами сверлит, хвост трубой к небу подняла. Слышит лисица волков бегущих, шарит под деревом: нет ли лазейки? Нет ничего! Вскочила на ствол, пробежала ве́рхом, снег осыпая, и кинулась стороной, навстречу преследователям. Бежит белогрудая к волчьему следу, а выбравшись на него позади волков, как ветер, летит по торной дороге обратно к болоту…
Холодно серым, голодно. Обхитрил зверя зверь. Черными волки стали в потемневшей лесной глуши. Ходят возле павшего дерева, нюхают. Затолкли, утоптали следы. — потеряли лису. Злятся серые. Толкаясь на месте, задевают боками друг друга и скалят зубы. В слабой надежде молодежь поглядывает на волчицу-мать да на волка-старика.
В ту ночь голодных зверей не остановила неудача. Голод — не тетка, всю зиму не пролежишь. Напрямик, через леса, они направились к далекому полю, к жилью человека.
Снова бредут цепочкой, только впереди сейчас старый волк. Устала волчица по целине брести и сама уступила ему дорогу. Звездная морозная ночь цепенеет над лесом. Искрятся снега на еланях. Шум мерный плывет от волчьего шествия, будто змеи шипят.
Лишь под утро звери вышли на поле. Устали с дороги и разместились отдохнуть в заросшей кустарником балке. Волчица легла на пригорке мордой к близкой деревне, волк отошел обратно по следу и лег там, глазами к лесу. Дремлют серые, положив головы на передние лапы. Пар от ноздрей валит, спины побелели.
На рассвете звери поднялись, колками потянули к деревне. Над пустынными улицами висел туман. Ни один звук не нарушал застойной с ночи тишины. Волки миновали крайние огороды, гумном пролезли к пустовавшему сараю.
Долго звери осматривали улицу. Но вот поднялись матерые, открыто пошли к ближайшей ограде. Трусливо взвизгнула собачонка, почуяв неладное, и бесследно исчезла в норе под сараем. Но и этого было достаточно. Белые и черные, маленькие и большие, выбегали собаки на дорогу полаять по случаю неизвестной тревоги.
Удался испытанный прием.
От крайнего забора, как тени, отделились два рослых волка. Взрывая когтями снег, смерчем врезались в гущу собак. Переполох объял всю улицу. Тотчас от сарая поднялись другие звери, накоротке перехватывали собак — бросали наземь. Немногие миновали азартных волчьих зубов. Ополоумевшие от страха собаки забивались в подворотни и паническим визгом будили хозяев. Захлопали калитки, на улицу повалили люди. Но хищники были уже далеко.
Остановились они в глухом хвойном лесу. Там и устроили трапезу. Мало осталось у них добычи. Но и это не бросили. Старые звери отнесли несъеденные остатки в сторону и закопали в снег. Долга зима! Молодые не прятали. Они еще не знали зимних голодовок, не испытали страха в погонях и сейчас, насытившись, беспечно устраивались под елками.
Полдня отдыхали серые. Не хотелось вставать после сытной еды. Однако идти к родному болоту надо. Место здесь незнакомое.
Тихо в зимнем лесу. В пуховые шали одеты высокие ели, мерцает на ветках снег. Скупо светит низкое солнце. Казалось, только сейчас сытые волки зиму увидели. Тихо идут, по сторонам пугливо поглядывают. Застучит ли дятел по звонкой сушине или белка осыплет куржак — враз остановятся звери. Трудно первому волку дорогу прокладывать. Раскрытой пастью часто снег хватает и вот останавливается. Повернул лобастую голову, просит сменить его. Следующий зверь заходит.
Не дошли хищники до родного болота, опять залегли. На сытое брюхо — тяжело! Старый волк выбрал ель размашистую, где снега под кронами меньше. Разбросал лапами его до земли, покрутился на месте и рухнул на бок. Легли остальные. Мать-волчица улеглась последней, в стороне. Взрослые переярки привязчивы были к волчице и, как всегда, пристроились рядом.
Уже ночью хищники добрались до болота. Там в полном спокойствии пролежали два дня. Мороз не мороз сытому зверю, спит на снегу — хоть бы что!
Но вот постепенно звери чаще начали подниматься. Встанет один, потопчется, покрутится, снова ложится. Второй и третий так же разомнутся.
Еще сутки прошли. Теперь в самый раз: ни тяжко, ни голодно. Не лежится серым. В конце четвертого дня звери вновь пошли на охоту.
Мягкие тучи висели над самым лесом. В сумрачных потемках снег казался синим. Резво шли волки по лесу, оставляя глубокие борозды позади. Миновали шумный падун на Калиновке, обогнули скалистый утес, двинулись краем широкой лощины.
Шедшая впереди волчица вдруг резко остановилась с поднятой лапой. В тот же миг звери увидели худую комолую лосиху. Отбившаяся от стада, она не успела уйти с гор вместе с другими лосями и теперь одиноко ходила по заснеженным лесам. Лосиха пересекла лощину, направилась низким краем ее к зарослям ольшаника. Будто ветром подхватило зверей. Метелицей взметая снег, волчья стая неслась за лосихой.
…Некуда дальше бежать ей. Плотным частоколом на пути стоит бурелом. Проскочить его — силы нет, с трех сторон окружают волки. И встала уставшая лосиха. Фыркнула дерзко, метнула решительный взгляд. Длинные уши сошлись концами, сухая нога согнулась в рычаг.
Первым подоспел неопытный прибылой волчонок. Изогнувшись сильным телом, он ловко прыгнул и… больше не встал. Как мечом, острием копыта разрубила лосиха волчий череп.
Потеряв одного, звери подойти не решаются. Скалят зубы, порываются, но боятся сделать роковой прыжок. Зло поглядывает мать-волчица на работу питомцев — недовольна! И будто мысль осенила ее лукавая: обманчиво припала к земле, хвостом снег метет. Затем внезапно вскочила — и кувырком да кувырком по кругу! Глупые волчата за ней…
Медленно поворачивается лосиха, следит за проделками хитрых зверюг. Не заметила она только притаившегося за кустом старого волка. Подскочил он к ней сзади и мощным прыжком повис на высокой спине. Облако снега взвилось над вьющейся сворой зверей…
Шли дни. Волчья семья постепенно отвыкала от болота, от логова. Все дальше и дальше уходили лесные бродяги в поисках пищи. Теперь часы отдыха проводили где попало. И как-то раз не вернулись к болоту. Наверно, поняли серые, что напрасно бьют ноги по глубоким снегам к обжитым, но уже пустынным лесам.
Круг их охоты расширился. Голодовки вынудили кочевать. Где случалась добыча, звери жили по нескольку дней. И — снова бродяжить. На охоту отправлялись чаще вечером и рыскали до утра. Им ничего не стоило за долгую зимнюю ночь на голодное брюхо отмахать полсотни и больше километров. Зато при удаче волки съедали до пуда мяса каждый и сутками спали. «Волка ноги кормят», — гласит пословица.
Была середина декабря, самого короткого светового времени. Мглистые рассветы сменялись блеклыми деньками, деньки — морозными и длинными ночами. Зимние чародейки-ночи зажигали в небе гирлянды звезд, леса наполняли таинственным щелканьем.
Спит природа глубоким сном. В тяжелей нависи снежных уборов стоят столетние великаны кедры. Белоствольные березы под тяжестью зимних нарядов выгнули тонкие ветви долу. Тесно, неузнаваемо все кругом. Или птица с размаху на ветку сядет, или зверь мимоходом заденет дерево — брызнет оно сверкающим снегом, будто вспыхнет снопами искр.
Своенравная зима-хозяйка богато разодела, щедро высеребрила лес. С причудами царствует она, верховодит в природе. То расстилает туманы над тишью белых полей, то свищет холодным ветром, то напускает лютый мороз, от которого лед стреляет на реках.
Но, несмотря на проделки зимы, жизнь в лесах не замирала. Если внимательно приглядеться к тайге, всюду можно заметить узоры следов, навитых зверьем на снегах.
В морозный вечер, увязая по брюхо в снегу, брел лесом медведь. Время от времени он останавливался, поднимал тяжелую голову, тянул носом воздух. Медведь был худ. На правой стороне головы вместо уха торчала розовая от мороза мочка.
Недуг не дал вовремя лечь зверю в берлогу. Исхудавший, он бродил по лесам. Вот уже несколько дней медведь ничего не ел. А началось все с той памятной ночи. Из-за непроглядной темноты затаившиеся охотники лишь ранили медведя. Одна пуля пролетела мимо, другая вскользь ударила по голове, оборвала ухо. Долго зверь болел. Выжить-то выжил, но после страшной ночи осталось тяжелое наследие: оглох на раненое ухо. А для хищника, к тому же лесного, — это большая утрата. Вместе с потерей слуха притупилось и чутье: и тут сказалась болезнь. К этому и вовсе не мог привыкнуть косолапый.
Наступила зима. Зверь не мог лечь в берлогу — исхудал. Надо снова копить жир, поправляться, чтобы лежать до весны.
Но удачи в охоте не было. Неуклюж, тупоум стал медведь. Нередко из просвеченных тальников выскакивали быстроногие косули, легко, стремительно уносились прочь. Пока-то опомнится зверь, разворотится! Он пробовал догонять животных, но тут и подавно не получалось. Искалеченный и ослабший, медведь не мог быстро бегать и тихо подкрадываться, верные пособники в охоте — слух и чутье — подвели его.
…Медведь брел и брел, все дальше и дальше. С трудом вытаскивая из снега лапы, подошел к ельнику. Хотел прилечь, уже начал разбрасывать снег и вдруг учуял пленительный запах. Единственное ухо припало к затылку, ноздри с шумом потянули морозный воздух. Медведь сделал несколько порывистых шагов — и впереди за елками увидел торную тропу лосей.
Вскоре на тропе показались два крупных лося. Они неторопливо спускались с Лысой горы. После многих голодных дней медведь не мог терпеливо ждать. Судороги сводили напряженные мускулы, с желтых зубов тянулась на снег слюна.
Все сильнее, все ближе запах. Уже слышно, как хрустит снег под копытами приближающейся добычи. Зверь, дрожа, собирает под себя лапы. И вот дух животных нахлынул сплошной волной. За деревьями появился белоногий вожак. Точно взрывом подброшенный, сорвался с места медведь, с глухим ревом в два скачка подоспел к лосю. На миг увидел широкую грудь, длинные ноги, огнисто сверкнувшие глаза и… вдруг страшный, ошеломляющий удар в лоб опрокинул его на спину! Каруселью завертелось перед глазами небо, громкий гул объял голову зверя…
Поспешность чуть не сгубила медведя окончательно. Но живучий зверь и тут не пропал. Отошла окровавленная башка на холодном снегу, медленно вернулись силы. И он жил, а жизнь приносила все новые приключения.
Только успел оправиться после поединка с лосем, новая беда приспела. Опрометчиво ступив на трухлый ствол, медведь обрушился в глубокую яму-колодец. Сильно расшибся об острые камни и долго не мог выбраться на поверхность. Что и говорить, не везло косолапому! Худой, избитый, бродил шатун по зимнему лесу.
Злой стал медведь, решительный. Ничто не могло остановить его, когда встречал хоть что-нибудь живое. Шатун и есть шатун. Не приспособленный для зимней активной жизни, он был стократ опаснее любого зверя. Если б на тропе ему попал другой медведь, не ровен час, он и на него напал бы…
И когда медведю Драно Ухо грозила голодная смерть, случай спас его. Тащился как-то к незастывшему горному ручью по заячьей стежке и неожиданно учуял запах парного мяса. Оттопырив тонкие губы, медведь с минуту жадно нюхал воздух. С треском проломал чапыгу ельника, скачками перемахнул ползучий кедрач — и увидел: под нависшей сосною на распластанной туше косули стояла поджарая дымчато-рыжая рысь. Люто мерцали глаза у потревоженной кошки, седые баки отвисли, уши стрелками опустились в стороны. Приглушенный рык клокотал в горле.
Однако рысь сочла за лучшее уступить добычу, медленно спустилась в снег и, горбя спину, нервно подергивая куцым хвостом, пошла прочь от опального владыки леса…
Грозно рявкнул медведь, со всех ног бросился к туше. Всю ночь пировал за здоровье рыси. Ничего не оставил. И пресытился. Ожил медведь, заметно приободрился.
В середине января в тайге установилась небывалая оттепель. Подул южный ветер, лесистые горы окутались мягкими тучами. С деревьев забрызгали капли, зачернели на косогорах камни. Снег намок и осел. Весело зазвенела овсянка, бойчее обычного зацвенькали синицы. И вот в один теплый вечер пошел дождь. Мелкий и частый, как весенняя изморозь, окропил он тайгу, взбаламутил лесных обитателей. Отшельник-глухарь в тот вечер не слетел по привычке ночевать в снег. Остался на сучке мшистой сосны и перед сном многозначительно пощелкал клювом. Обманутый теплом, забулькал на березе тетерев…
И медведю не сиделось под старой сосной на хворосте. Утопая в вязком снегу, пробрался в знакомый бор. Долго искал прошлогоднюю лежку. Но когда нашел ее под елью, не лег сразу — ступая в свой след, ушел далеко обратно, сделал широкий круг, снова приблизился к ели и одним громадным прыжком заскочил в берлогу.
И больше не показывал носу.
После встречи с медведем старый лось и лосиха изменили обычный маршрут обхода лесистых гор. Они откочевали к западу и, облюбовав уремную долину, остановились.
Однако новое место оказалось малопригодным для длительного обитания, Снега здесь лежали еще глубже, а молодой древесины росло меньше. Лоси ели горько-кислую пихтовую хвою, мягкие завязи берез. На болотных чистинах разгребали копытами снег и доставали душистый ягельный мох. Но ягеля было мало, а хвоя и побеги быстро надоели. И животные пошли дальше.
Было раннее утро. В белесом небе оранжевым диском всходило солнце. В ветках елей, осыпая серебристый куржак, лазали кривоносые клесты. Сверкающей струей куржак посыпался на горбатую морду лося. Лось встряхнул головой, отступил в сторону. Шумно поднялась лосиха. Сквозь кроны деревьев светило солнце, рубиновые огни играли в затейливых снеговых узорах. И в этих огнях, будто изваянные из черного мрамора, темнели две лосиные головы. Кто знает, что понудило зверей стоять неподвижно все утро? Быть может, они совещались о чем? Только в этот же день лоси покинули долину, и больше не видно было их в здешних лесах.
Бескормица и глубокие снега заставили старого лося пойти за ушедшими раньше собратьями. Вместе с лосихой он отправился на запад, куда уже не раз ходили лосиные стада, гонимые снегами. С каждым днем и парами, и в одиночку к ним примыкали другие лоси. Уже к концу первой недели пути образовалось небольшое стадо. Вел его старый лось.
Шли лоси медленно. Много кормились, часто отдыхали. Если встречались благодатные, богатые кормами места, стадо останавливалось на несколько дней. Животные широко расходились и как бы делали большой привал.
Не только по безлюдным лесам шли лоси. Часто они сворачивали на просеки электропередачи, к буйным лиственным подростам на них, шагали лесными дорогами, на которых попутно собирали раскрошенное сено. Иногда дороги выводили к тихим деревням. Лоси видели людей и даже встречались с ними, но не очень-то пугались. Люди не причиняли им вреда.
У многих лосиных пар были прошлогодние лосята, они не требовали никаких забот. Как и взрослые, лосята ели грубый зимний корм, много ходили, спали в снегу. Да и родители к ним особой ласки не проявляли, скоро должны появиться новые лосята, и они, чуя это, все чаще сторонились взрослых детей.
Лоси-самцы сбрасывали рога. Отмершие, сухие, они мешали им. Первыми почувствовали эту потребность молодые, позже — старики. Зайдя в лесную чащу, рогачи бодали деревья, трясли головами.
Не нужны стали рога и старому лосю. Как и другие самцы, великан цеплялся ими за кусты, стукал о деревья. Но рога упорно не спадали. Был конец января, и в стаде остался рогатым один вожак.
Как-то ночью старый лось лежал и скреб самым длинным отростком о комель дерева. На голове что-то хрустнуло. Сохатый тряхнул головой — рога закачались. Поднялся, всадил рога в развилку березы, резко мотнул головой. Содрогнулась береза, посыпался с веток снег, в развилке, как в клещах, торчали рога.
Непривычно высоко вскинул лось облегченную голову.
Стояла ясная, звонкая от мороза ночь. Высоко в звездном небе одиноко стыла луна. Кружевные березы бросали короткие тени на блескучий снег. Лунный свет пробивал кущи сосен, полосами высвечивал санную дорогу. По дороге, пофыркивая, шустро тянула сани побелевшая от испарины лошадь. Звонко выпевали полозья, далеко оглашая тихую ночь. На поклаже, с головой завернувшись в тулуп, покачивался возница. За санями трусила собачонка.
Километром сзади на дорогу один за другим выпрыгивали волки. Они будто выныривали из темного леса. Отстукивая когтями, стая быстро догоняла подводу.
Первой услышала погоню собачонка, кинулась к саням и с маху залетела на самый верх поклажи. Захрапела лошадь, закусила удила, что есть духу понеслась к деревне.
Возница откинул воротник, оглянулся. «Батюшки!» — охнул он и поспешно схватил из-под ног ружье. Долго водил стволами, нащупывая цель, и наконец выстрелил по переднему зверю. Сраженный хищник споткнулся, зарылся на обочине в снег. Волки резко остановились, в замешательстве закружились на месте. Панику попытался развеять бывалый старик. Злобно рыкнув на трусов, он было ринулся дальше, но тут же поспешно метнулся в сторону. Нет, не легко преодолеть страх перед человеком…
После гибели второго прибылого волчонка хищники как бы устали от своих дерзких ночных налетов, несколько суток безвылазно жили в глухом болоте. Непролазная тальниковая крепь, перевитая камышами, высокие кочки, завалы были надежным убежищем. Звери натоптали троп и в голодном унынии коротали время.
Вечерами, когда сгущались сумерки и на землю ложился плотный туман, старый волк выходил по узкому лабиринту в кустарниках на край болота, забирался на холм и до звезд высиживал, прислушиваясь к жизни в недалекой деревне. Иногда с ним ходили молодые, рассаживались на холме спинами к центру и, задрав морды, тоскливо выли. Они словно справляли траур по потерянным в нелегких охотах братьям. Лишь на пятые сутки, когда невыносим стал голод, ушли из болота. Пробродив ночь в пустынном лесу, хищники направились к деревне, возле которой в заросшем овраге и пролежали недолгий день.
А в деревне уже давно поджидали разбойников. Жители знали: уж если пожаловали серые бродяги, так просто они не уйдут. И продумывали планы расправы с волками. Знатоков облавных охот в деревне не было, да и снасти такой не нашлось, поэтому взяли разрешение травить серых стрихнином. Как раз к этому времени пала на ферме старая, обезножевшая корова. Охотники начинили тушу сальными шариками, пропитанными смертельным ядом. Вечером погрузили ее на сани, свезли за деревню и, не слезая с саней, столкнули в ложке.
Снова морозная ночь стоит. В туманном небе сверкают звезды. Погрузившись в снега, мирно дремлет деревня. Но вот от темнеющего леса доносится неприятный тягучий звук. Будто кто задул октавой в чертову дудку и дудит, все усиливая звук, а потом неожиданно обрывает его на высокой ноте. Этот звук подхватил еще один голос, нетерпеливый, взвизгивающий, затем третий, совсем тонкий, лающий, и через минуту, переливаясь и нарастая, полилась над ночными полями заунывная волчья песня.
Всю ночь выли звери на поле. Над заснеженными просторами замлел мутный рассвет. Встала продрогшая волчиха с утоптанного места, тихо пошла в ложок. Не раз обошли осторожные звери приваду. Но соблазн был велик. Приблизились волки к замерзшей туше, дружно обнюхали и с жадностью принялись за трапезу…
Когда настал новый день, уже не было в живых ни старой волчицы, ни переярков, ни прибылых. Вечно голодные, ненасытные, они наконец наелись. Старый волк, натыкаясь широким лбом на деревья, медленно волочился по лесу. Только он один уцелел.
Путь на запад лоси закончили в середине февраля. Много километров прошли за это время. Глубокие снега были всюду. И лишь в болотистой пойме речки Карабашки животные остановились. Немало здесь собралось лосей. А они все подходили и подходили.
Хорошие места были в долине. Старые гари изобиловали рябиной, осиной, черемухой. По лугам встречались низинки с зарослями ольшаника, чернотала.
За переход животные не потеряли сил. Шли они медленно, в меру ели, часто отдыхали. А некоторые самцы заметно поправились. Окреп, выправился и старый лось. Бурая спина с седым ворсом глянцевито взблескивала, бока крутые, гладкие. Вместо рогов торчали махровые пеньки — зачатки новых.
Жизнь лосей в долине реки мало отличалась от походной. И сейчас они много ходили, только ходили по кругу, чередуя выпасы. Чуть забрезжит рассвет, отдыхающие где-нибудь в негустом лесу лоси начинают прядать ушами, тихо взмыкивать, двигаться. В морозной тиши слышно, как хрустит под ними снег. Поднимается старый лось, долго стоит неподвижно. Нет посторонних звуков. В туманной мгле рассвета вожак отправляется на кормежку. Встают другие лоси, на ходу покусывают ветки, вразброд идут за вожаком.
Широко растянувшись, животные неторопливо бредут по редколесью. Через два-три часа ложатся. Для дневных стоянок выбирают высотки, открытые небольшие елани. Ложатся так, чтобы вокруг все было видно и слышно.
Часто к мирным животным подходят косули и зайцы. Косули вместе с лосями пасутся, отдыхают рядом. Зайцы лакомятся обломанными прутьями осин. Иногда на сохачье лежбище слетает глухарь поклевать камешков да стылых брусничных листочков.
С наступлением вечера лоси опять сближаются, ходят недалеко один от другого, придерживаются открытых мест. Ночь застает всех в сборе.
Все чаще выглядывало скупое на тепло февральское солнце, продолжительнее и светлее стали дни. На пороге была весна. На жировках лоси все дальше уходили к востоку, покидая берега гостеприимной Карабашки.
Хотя снега по-прежнему были глубоки, животных неудержимо влекли обжитые леса в горах. С первой капелью они потянули в обратный путь.
Лосихи с каждым днем тяжелели, и лоси парами отбивались от стада. В недоступных крепях болот, в зарослях лесных ручьев они отыскивали укромные места и оставались. После отела продолжали путь к родным лесам. И ничуть не страшила дорога лосят. В месяц от роду они способны были ходить, как взрослые, могли переплывать реки. Стадо сильно уменьшилось. К концу марта в нем осталось не больше десяти голов.
Подруга вожака теперь быстро уставала и часто ложилась. Последние дни она тоже пыталась отбиться от стада. Но ревностный великан не спускал с нее глаз и уйти не давал.
ВЕСНА
Весна в этот год пришла запоздалая. Был конец марта, течь бы давно ручьям, набухать почкам, а все еще хозяйничала зима.
Холода держались до середины апреля. Давно пора было праздновать весну, давно пора ликовать природе, но зима упорно не хотела уступать своих позиций. В борах не слышно было задорной песенки зяблика, на протаявших болотах не кричали журавли. Апрельские дни еще не тронули снег в лесах. Он лишь почернел и осел. Тяжелый, вязкий, как тесто, снег крепко держал ноги зверя. Мокрые снежные пласты сползали с ветвей и звучно шлепались, заставляя вздрагивать затаившихся обитателей леса. Ночной цепенеющий воздух чутко стерег пока еще робкий говорок народившихся под снегом ручьев.
И вот явилась прогулявшая весна. Захлопотала, заторопилась и принялась за все сразу: разлила реки, размочила пашни, сплавила суметы с косогоров, на которые тут же насадила подснежников. В спешке она все спутала-перепутала и от спокойного течения жизни в природе не оставила и следа. Стоном и гулом наполнился воздух. В лесах и долинах, в полях и лугах — всюду зычная разноголосица. В небе вереница за вереницей потянули гуси, над болотом заиграли брачные песни бекасы. В несколько дней оголились луга и поля. По долам и буеракам шумными потоками неслась полая вода.
Много лосей не дошло до гор — остались на облюбованных в пути местах. А среди тех, кто вернулся в знакомые леса, был и старый лось с лосихой. С приходом они сразу отделились от группы и укрылись в урочищах мохового болота.
У лосей началась линька. Зимняя густая шерсть потускнела и клочьями висла на теле. Лосиха была худа и линяла медленно. Старый лось, наоборот, сейчас был хорошо упитан и линял незаметно.
Пожевав стрельчатых всходов осоки, лосиха забиралась в островок низкорослого ельника и ложилась. По утрам за болотом громко чуфыкали тетерева, трубили журавли, день-деньской воздух наполнен был птичьим трезвоном. Лосиха чутко прислушивалась к звукам.
Ее одолевала усталость. Теперь она лежала большую часть суток, лежала неподвижно, подобрав ноги.
Старый лось не забывал подругу, хотя, изгнанный ею, уже давно жил в стороне. Он осторожно подходил к ельнику, смотрел на лосиху сквозь ветки.
Как-то вечером он вновь навестил лосиху. Хотел подойти ближе и замер на полушаге: лосиха усердно лизала двух дрожащих мокрых лосят…
Лосята родились крепкими. Уже после первых двух дней они твердо стояли на тонких ногах, с силой толкались в упругое вымя матери. Сперва новоявленная семья не выходила из ельника. Потом лосиха одна стала ненадолго отлучаться, чтобы поесть. Чувствуя одиночество, лосята смирно лежали, не смея пошевелить ухом. Красно-бурая шерсть надежно маскировала их.
Малыши росли быстро. Мать и отец наделили их отменным здоровьем. Вскоре стали проворно бегать за матерью, пробовали жевать былинки. Лосят все увлекало, все было интересно им. Гонялись за пичугами, резво прыгали через колодины. А набегавшись, засыпали, уткнувшись мордами в теплое брюхо матери.
Лоси бдительно следили за безопасностью детей. Когда лосята убегали далеко, лосиха тотчас догоняла их. При малейшем подозрительном звуке в лесу семья быстро уходила.
В часы отдыха старый лось ложился поодаль и не смыкал зорких глаз.
Дождался волк весны, выжил серый. Много горьких дней позади. Лежит старый зверь у ручья, вытянув голову на передних лапах. Тепло. Через сеть ветвей на седую шкуру пятнами падает солнце. Мирно журчит ручей, в небе кричит одинокий сарыч. Тихий привычный звон весны стоит кругом. Давно волк не видел отрадных дней, мучился жил, а теперь вновь почуял силу в душе и теле, смирился, позабыл прошлое. Лежит в знакомом лесу у ручья, нежит старые кости теплом вешним да пожить еще собирается…
Чудом остался в живых после страшного завтрака волк. Зубы гнилые, надломленные спасли его: не успел хорошо поесть. Еле ноги унес в то утро. Катался от боли в снегу, ветки грыз, собственное брюхо кусал, но выжил выносливый зверь.
А потом заскучал по семье. Выл напролет дни и ночи, звал волчицу, детей. Но голод заглушил горе.
Худо старому хищнику жить одному. Без стаи, без молодых сильных ног охотиться трудно. Только и держался на полевках. Бродил исхудавший волк ночами и днями, а удачи не было.
Однако, когда зима перевалила на вторую половину и дни прибыли, зверь ободрился. Пришло время волчьих свадеб. Снова денно и нощно рыскал зверь по лесам, прислушивался, принюхивался — другую волчицу искал. Но ничего не выходило. И не потому, что пары не нашел, — стар, видно, стал, не по нраву пришелся невесте…
В феврале это было. Несколько дней завывала метель. Схоронила, упрятала все под косыми сугробами. И стихла. Выбрался волк из глубокой снежной норы, отправился мышковать. И хотя совсем подтянуло брюхо, мыши сегодня что-то на ум не шли. Бестолково по-петлял по полям, выбежал на березовую опушку, забрался на самый высокий сугроб. Долго сидел, слушал ночь, потом, вскинув голову, осторожно и коротко завыл. Взвыл и прислушался. Донесся ответный вой. Немедля волк побежал в ту сторону. Вскоре встретились звери. Старый волк деловито обнюхал волчицу, в знак одобрения приветливо помахал облезшим хвостом. Остроухая, поджарая и по-волчьи, наверно, очень красивая, холодно смотрела волчица на волка. Кто знает, что нашла в нем худого она, только и кончилось этим их знакомство. Обнажила мерцающие клыки, дохнула рыком и прочь ушла…
Стойкая память у старого волка. Лежит у ручья в лесу, который раз переживает несчастную зиму. Но это все позади. Вновь брюхо полное, вновь солнце яркое — чего еще надо серому? Солнце печет, ручей журчит, прищурившись, дремлет хищник…
Пришла весна и в дремучий бор. Тихим шумом наполнился воздух. Деревья расплавляли спутанные ветви, дружно пробивалась к свету зелень.
С большим опозданием очнулся медведь в берлоге от зимней дремоты. Привстал, оперся на лапы, заспанно потянулся. Разворошил мордой просевшие сверху ветки, со свистом потянул воздух. В нос ударил запах сырой земли, прелых листьев, нагретой сосновой хвои. Ничего не предвещало опасности, и он вылез из-под корней старой ели.
Только взошло солнце, и обильные лучи его дымными стрелами высветили захламленный бор. В тенистой нависи веток колыхались клубчатые пряди тумана. Земля дышала влагой, теплом, звенела птичьими трелями.
Худ был медведь. Бока запали, некогда круглый мягкий загривок выпятился горбом. Безухая голова — что обгорелая кочка: вытертая, некрасивая. Но это теперь не главное. Пришла весна, и жизнь начинать надо заново. Ни с того ни с сего мишка опрокинулся на спину и давай валяться на мокром валежнике. В стороны разлетались ветки и сучья, трещали подмятые пеньки, а медведь все валялся себе, разминая отекшее тело.
Встал, отряхнулся, побрел осматривать свою вотчину. Запнулся, упал. Только встал и опять запнулся… Взглянул на лапы — когтищи в вершок длиною! Это за зиму они так вымахали. Подошел к толстой ели, поднялся на дыбы и начал скрести ствол когтями. От когтей, как от рубанка, летела кора, вершина ели качалась и сыпала на медведя сухие шишки. Оскоблил одну сторону, на другую перебрался. Когда передние лапы устали, выбрал сук потолще, ухватился за него, подтянулся и стал скоблить дерево когтями задних ног.
Весь день прошел в этой неинтересной, но необходимой работе. Вокруг берлоги и тут и там белели ободранные стволы. А вечером, понюхав воздух, зверь вдруг встревожился чего-то и снова вернулся к логову. Запутал по привычке следы, залез под ель и на следующий день не вышел.
Последние дни в природе происходили непонятные перемены. Долгие красные зори плавились над горами. Солнце с трудом пробивало наволочь плотного марева и тусклым розовым диском как бы нехотя поднималось над горизонтом. Стояла напряженная тишина. Умолкли птицы, не ощущалось ни малейшего дуновения ветерка.
И вот как-то с рассветом млеющие в огнях дали заволокли черные, плотные тучи. Вскоре они расползлись по небу, и зловещая темнота накрыла землю. Где-то народился бойкий ветерок. Ласково потрепал белокудрые черемухи у реки, затейливо крутанул пыль на пригорке, удалым голоском пропел в кусте боярышника и, взлетев к тучам, вдруг свалился оттуда бушующим шквалом. Шквал с ревом пронесся над тайгой. Со стоном и плачем, как бы прося пощады у неумолимой стихии, низко клонились к земле молодые деревца, а старые глухо шумели и, тяжко поскрипывая, широко раскачивались на ветру-лиховее.
В дупла, в норы, в лесные крепи попряталось все живое. Одни вороны, не в силах удержаться на ветвях у своих гнезд, панически реяли над верхушками сосен, надсадно каркали, захлебывались от ветра.
Вдруг огненной стрелой, насквозь прошивая небо, сверкнула молния, изогнулась в кривом полете и с раскатистым треском хлестнула где-то по дереву. Сотрясая землю, загрохотал гром. Дробным стуком прошла по лесу тугая волна дождя, за ней другая, третья, и наконец невиданный ливень обрушился на тайгу, будто небо опрокинулось.
Заухал, затрещал, далеко оглашая окрестности, ветровал. Падая, деревья подламывали друг друга, крушили, сминали беззащитную молодь. Столетняя, уже накренившаяся сосна долго боролась с наступившей бедой. Да, видать, стала уже стара, поиссох ее могучий ствол, изжила былую упругость. И под новым напором не выдержала — раскатисто лопнула посередине и, расщепляясь, устремилась к земле. Следом за ней, обрывая корни, повалилась вторая…
Лишь глубокой ночью утихомирилась стихия. Изнемог, истаял в промозглую морось дождь. Усталым вздохом прокатилась по взбудораженному лесу последняя волна ветра, и тихо стало. В непроглядную мглу, как в бездонную яму, погрузилась тайга. Только рокот Калиновки да вспышки зарниц нарушали чуткий отдых земли.
Раздалась в берегах, пополнела Калиновка. В мутном потоке плыли ветки, коренья, древесные стволы. На крутых поворотах и в узких проранах весь этот хлам останавливался, громоздился в заторы, преграждал воде путь. Река пузырчато пенилась, в гневных водоворотах бросалась к берегам и, собравшись с силою, с ревом громила преграду.
Иногда по реке проплывали звери. Измученные, выбирались они из воды и бессильно падали на отмелях. Общая беда смирила исконных врагов. К волкам выходили косули, к косулям — лисицы. Не до вражды сейчас. На комле косматой ели, покачиваясь на стремнине, совершал непредвиденное путешествие барсук. А на обломленной ее вершине плотно прижалась к ветвям мокрая рысь…
К утру угомонилась клокочущая река. Вода заметно спала. Далеко от берега на сучках деревьев висели трава, вымытые кусты, коряжины. В оконце между кипенью темных туч испуганно проглянула звезда. Светлячком мелькнула и снова нырнула в тучи. На краю неба занимался робкий рассвет.
Осторожно и тихо, точно боясь открыть дню следы прошедшего ночного бедствия, наступало утро. Безмятежно-яркое солнце всходило над лесом, всюду струились потоки испарений.
Но не узнать было тайгу в то славное утро. Весенняя непогодь оставила свои следы. На склонах гор и в сырых низинах громоздились завалы леса.
Большая беда постигла семью лосей. Взрослые лоси бесследно исчезли, один лосенок утонул. Другой тоже купался в бурлящей Калиновке, но выбрался из смертной купели и отлежался в черемухах.
Ни жив ни мертв медведь Драно Ухо лежал в берлоге. В ту грозную ночь, когда кругом все кипело и пыхало, медведь до боли толкал голову в мокрые корни. Ни вода, что под ним скопилась, ни грохот грома, крушившего небо, не выжили зверя из логова.
И одинокому серому волку обошлась без беды непогода. Виды видавший зверь просидел у ручья под защитой камней. А утром легкой добычей натешился…
Рано утром очнулся лосенок. Над лесом вставало веселое солнце. Сбоку, за черемухами, неслась быстрая вода, беспокойный шум доносился со всех сторон. Развел лосенок длинные уши и долго прислушивался. Часто над ним пролетали птицы, вдали, ломая чащобу, пробегали звери. Тоскливо и страшно одному под черемухой на поляне. Припав поплотнее к земле, лосенок прикрыл глаза и стал ожидать лосиху.
Но сколько ни ждал он, мать не пришла. Прокатился суматошный день, новая ночь настала. Есть хотелось. Лосенку грезилось теплое вымя матери, запах молока… И ночью шум не смолкал… Бурлила река, кричали ночные птицы. Дрожал лосенок. Забившись поглубже под куст, он чуть слышно смычал и забылся.
Снова солнце взошло над лесом, а лосиха все не приходит. Сонным видением встает пред глазами страшная ночь. Молнии, грохот, вой ветра! Лосенок в смятении бежал по гудящему лесу, запинался и падал. Затем его захлестнула речная волна — сорвался с высокого берега. Долго барахтался среди бревен в холодном водовороте, но выбрался.
В полдень он не вынес голода и поднялся. Ароматная ветка качалась у глаз. Подтянул ее вздрагивающими губами и сорвал. Нежные клейкие листочки оказались вкусными. Лосенок ощипал у черемухи нижние ветки. Поел и стал смел. Бочком да вприпрыжку побежал на залитую солнцем лужайку, где орало и вилось у падали воронье. Много страху пережил лосенок, пока ноги унес от крикливых птиц…
Отлежался в траве и опять поднялся. Вдруг по поляне навстречу катит медвежонок. Незлобно поуркивая, приблизился к лосенку. Долго знакомились несмышленые зверята. Вытянув шеи, обнюхивали друг друга, с любопытством один другого разглядывали. Познакомились, подружились. Играючи бегали по поляне, а набегавшись, вместе уснули.
Но были встречи иные. Как-то лосенок набрел на щенков росомахи. Черные, проворные, они резвились на припеке у толстой ели. Заметив лосенка, щенки мигом скрылись под корни дерева. Хотел лосенок подойти поближе, но внезапный удар в бок сбил его на землю. Стремительной тенью мелькнула шкура косматого зверя. Взрослая росомаха вскочила на нижний сук ели, предупреждающе обнажила зубы…
Так лосенок сам день за днем познавал законы природы. Где в науку урок шел, а где и инстинкт подскажет. И все же главным испытанием в этом неуживчивом мире был голод. Еще не по вкусу приходилось лосенку лесное разнотравье, болели молочные зубы, болел живот от грубой еды.
Шло время. Постепенно в лесах восстанавливался порядок. Птицы заново вили гнезда, звери забывали пропавшие семьи. Жизнь входила в свою обычную колею с повседневными хлопотами и заботами. Снова по зорям кричали тетерева, пели зарянки и куковала кукушка тихими теплыми вечерами.
К концу мая в лесах появился гнус. Он не давал лосенку покоя ни ночью, ни днем. Гнус до ран разъедал бока, набивался в ноздри, слепил глаза.
А после теплой грозы залетали еще и оводы. От этих жестоких кровопийц лосенку вовсе не стало житья.
Однажды в полдень он укрывался от паразитов в густом тальнике. Звенел над ним воздух от вьющихся насекомых. Бился лосенок, мотал головой и, не выдержав, побежал. Миновал темный бор, небольшую болотину и с маху плеснулся в глубокий застойный бочаг. Тут и стоял до потемок, погрузившись по шею в воду. В этом открытии было спасение. Лосенок не боялся воды и с той поры каждый день ходил к бочагу.
Живет старый волк один. Много спит, на солнце нежится. Сейчас — что, не зима! Изленился: весна балует. На охоту далеко не ходит, а к деревням и дороги забыл — благо дичи кругом полно. Встанет утром — обмятый, в траве весь, — понюхает ветерок, прислушается. Спокойно все. И опять в глухую чащобу, под корни дерева. Лежит старый зверь в дремоте ленивой, глаза прищурены, уши распущены…
Грязен, нечистоплотен серый. Мухи кружатся над логовом, назойливо лезут в пасть. Запах гниющих объедков чадит над кустами. Даже прохлада ручья не освежает запущенного волчьего дома.
Лежал бы волк, бока бы грел, да утро терять не хочется. Поднимается еще до солнышка и бредет по росе на охоту.
Дремучим урманом крадется зверь. Разлапистый папоротник нежно гладит отвисшее волчье брюхо. Часто волк останавливается и, склонив низко голову, шарит глазами по зарослям. Из-за горного окоема лучистым шаром восходит солнце. На буйную кипень трав сквозь ветви елей полосами падает свет. Мигуче сверкает роса, голубым дымком струится ночная прохлада. Плохие глаза у старого волка, на солнце взглянул и ослеп. Еще ниже опустил лобастую голову и глубже в урман зашел.
Везло последние дни на охоте волку. Вынюхивал на гнездах глухарок, в еловых крепях догонял линючего бородача-глухаря. Потихоньку идет, каждый кустик обнюхивает. Чу! — где-то лопот могучих крыл! Вздрогнул волчина, бросился в сторону звука. Бежит — трава под ногами стелется, вот-вот накроет тяжелого глухаря! Мощный прыжок — подвихнулись старые ноги, и волк грохнулся лбом о березу…
Поднялся — глазам не верит: сидит перед ним волчица. Напрягся весь, подобрался, бодренько завилял хвостом. Потянулся понюхать — и пленительное видение улетучилось, будто сон… Разбитый, поникший, вернулся волк к логову и больше в тот день не пошел на охоту.
Все так же всходило солнце над лесом и разгоняло ночные туманы, все те же были вечерние сумерки с прощальными песнями птиц. По-прежнему утром рано и вечером поздно волк ходил на охоту. Да не вся, видно, радость в этом. Запала лихая тоска в душу зверя после таинственной встречи в урмане. Наскучил блаженный отдых, томить одиночество стало.
Лежит старый волк у ручья и, наверно, грустную думу думает. Не житье одному: волчицу, выводок надо. Да куда уж ему, старику. Горюет по родичам, по шумной семье. И все, поди, та волчица в урмане породила беспокойство у волка. Сон пропал, на охоту не манит. Лежит как пропащий. Видит порою тоскующий хищник волчицу поджарую: стоит в тени, наблюдает за ним. Но не верит худым глазам старый волк. В страхе дрожит и зубы гнилые скалит.
Неспроста медведь Драно Ухо залез перед бурей в берлогу: не обмануло предчувствие. Хоть и подрагивал от ночного буйства в природе, да ничего, отлежался. Живет не тужит косолапый, с утра до вечера занятый делами.
После немалых трудов сточил он наконец свои когти. Много деревьев заскоблил вблизи берлоги. От мудреной медвежьей работушки даже мшистые камни в округе были ободраны…
День его начинался с восходом солнца. Встанет с лежки, поводит носом, осмотрится и на промысел отправляется. В туманной влажной сини покорно чахнет тайга. В нежарких пока солнечных лучах перекликаются в вершинах елей заполошные кедровки. К ним-то больше всего прислушивается косолапый: чуть что — закричат, заверещат на весь лес. Бредет Драно Ухо по мрачным трущобам, оглядывает царство свое: не надломлен ли кустик где, не таится ли кто на тропе под лесиною? Ревниво стерег зверь темнины свои, шагу ступить не давал посторонним. Но мирно все вокруг.
Еще забота была у медведя: послаще поесть. Щипал травы свежие, коренья рыл, мошек из колод вытряхивал. Любил сочные дудки борщевика, разгребал муравейники. Муравьи для него — все равно что приправа к пресной травяной пище. Последние дни ходил на болото и клюквой оттаявшей лакомился. Но худ был медведь после долгой зимы, не хватало сбора с весеннего леса.
Отправился раз медведь в дальние урочища и не вернулся к ночи: приметил семейство лосей. Ждал их на тропах, стерег на жировках, сутками просиживал в зарослях у воды. И был такой час, когда дождался животных. Да струсил разбойник, увидев рядом большущего лося. Не забыл, поди, до сих пор белоногого великана…
ЛЕТО
Шум весны затихал. Перестали кричать, веять по ветру перья в брачных турнирах краснобровые тетерева, приумолкла голосистая пернатая мелочь. В теплых, заросших осокой лужах приглохли лягушечьи концерты, не слышно стало уханья и клокотания в чуткой дреме коротких ночей. Все успокоилось и уходило с глаз.
На смену весенним дням шло лето. Буйной зеленью покрылись поля и луга, в девственных травах потонули болота.
Долги летние дни. Чуть притухнет вечерняя заря, и вот уже встает, разгорается утренняя. Полуночные зори не дают ночи ни места, ни времени. Растет все, торопится. Высокая стройная ель, кажется, в самое облако устремила свою сизую пику-вершину. Пьет ненасытно солнечное тепло и золотистыми пестиками-побегами еще выше тянется.
В темных борах и светлых березняках, в зыбких болотах и тенистых трущобах — всюду тайная, изначальная жизнь. Радостно и удивленно обнаруживали себя, свое бытие миллионы зверюшек и птиц. Сколько в лесах цветов, столько и разноцветных глазенок смотрело, таращилось на неведомый пока мир.
Время идет, подрастает молодое племя. Пробуют неокрепшие крылышки дроздята, взмахивают ими, а не хватает духу покинуть родное гнездо. Дрозды-родители рядом летают, манят детей за собой.
Еще день проходит. По часам растут птенцы. Не умещаются они уже в тесном гнезде, выбрались на сучок, сидят рядком крылышко к крылышку. Не успевают старые птицы насытить детей, с утра до вечера за кормом летают, а птенцы все голодны, все орут, раскрывая широкие рты.
Разозлился дрозд на птенцов, заквохтал раздраженно. Сел на сучок, столкнул грудью горластого сына, за ним другого и третьего… Полетели в разные стороны дроздята, а меж ними с отчаянным криком сновала мать: летите, мол, милые детушки, спасайте ребрышки. Старый хрыч с ума спятил…
Не так-то просто выжить в природе, стать взрослым зверем без надежного покровительства родителей. Новый день — это новый риск, новые жизненные уроки. Так рос, набирался премудростей лесных законов и наш лосенок.
…Леском да кустарником шел к речке медведь Драно Ухо. Спешил он, ему было некогда. У тихой лагуны, там, где увитые хмелем черемушины скрадывают звериную тропу к водопою, под кучей травы и веток тухли остатки косули. Давно косолапый не ел досыта мяска, а вчера повезло — выждал добычу…
Но что это? Прямо навстречу ковыляет долговязый лосенок. Засопел топотыга, остановился. Стал и лосенок, заметив зверя, видит: на беду набрел. Громко рявкнул медведь, не дал лосенку опомниться. В три скачка подоспел к жертве, наотмашь ударил лапой. Ударил — и сам полетел вперевертыши! Вскочил сбитый наземь лосенок, спружинил ножками, что есть духу помчался к болоту.
Быстро оправился зверь, да уж поздно. Теперь ищи ветра в поле. Заревел, заурчал Драно Ухо с досады, обежал поляну — растерянный стоит. Не умеют медведи по следу бегать, да и некогда было…
Оплошность не прошла безнаказанно для лосенка. Медведь когтями порвал ему шею. Сгоряча, напуганный, лосенок скрылся от зверя, но вскоре обессилел и лег.
Наступили тяжелые дни. Больная, с запекшимися рубцами шея не давала лосенку ни ходить, ни двигаться. Живым сизым дымом веяла над ним мошка, одолевали немилосердные слепни. Падкие до крови мухи разъедали незажившие раны.
Но и тут не погиб лосенок.
Однажды с веселым громом пролилась над тайгой гроза. Умыла деревья, напоила просохшую землю. Взбодрилось, заликовало лесное население. Очнулся от тяжкого забытья и лосенок. Встал, подошел к светлой лужице и… увидел себя. Вислогубый, горбоносый, с влажными печальными глазами. Конечно, лосенок не мог догадаться, что это он сам, и принял собственное отражение за счастливую встречу с другим лосенком. Ах, как хотелось ему быть с ним, с этим другим лосенком! Он наклонился еще ниже и робко коснулся вздрагивающими губами воды, будто поцеловал брата. Но вода расплеснулась кругами, и все исчезло…
Лосенок напился, поднял голову. Нет, не видать брата. Медленно побрел по лужайке. То ли от слабости, то ли от сильных запахов воспрянувших после грозы трав все кружилось перед глазами. Покачиваясь, лосенок прошел к молодой осине и лег в тени ее веток.
Утром другого дня он почувствовал голод. Не вставая с лежки, выщипал перед собой всю траву. Еще полежал и поднялся. Обобрал листья на нижних ветвях осины. К другому дереву перешел. Но вскоре устала больная шея, голова стала никнуть к земле. Приглядел лосенок кудрявую вербу, забрался под нее и заснул, чтобы встать через час уже окрепшим и бодрым.
Пришло время, когда тоска по родичам совсем одолела волка. Затосковал не на шутку, в одиночестве жить не может. И как-то утром, еще до солнца, побрел к урману. Осторожно ступает зверь, ко всему прислушивается, принюхивается.
С некоторого времени волк почувствовал, что за ним неотрывно следят чьи-то глаза. Пугала и угнетала эта скрытая слежка. Вовсе невыносимо стало сейчас, вблизи от того места, где пригрезилась волчица. Довершая всевозрастающий страх, неожиданно из-под самого носа с шумом сорвался глухарь. Так и прирос волк к земле. И лишь когда утонули в лесных потемках последние звуки полета, опомнился зверь, двинулся дальше.
Не обмануло предчувствие. За ним давно следили чужие глаза. Это были волки — хозяева здешнего леса. Вышел из-за укрытия гривастый волчина, решительно направился к старику. Задрожали у того поджилки, с места сойти не может. А стоит хорохорится, этак браво поднял голову, навострил дряблые уши. Знает серый: малейший шаг к отступлению, выдай свою трусость и слабость — и пропал. Сам не раз расправлялся с такими. Поравнялся волчина, обнюхал незваного гостя. Бесшумно, как тень, появилась волчица. Остромордая, дымчато-серая, смотрит издали желтыми глазами. Старый волк ни жив ни мертв. Убежать бы, да поздно. Догонят и разорвут! Не затем сюда шел старик…
И лег как ни в чем не бывало. Вытянул голову на траве, смирнехонько смотрит куда-то в сторону. Ведь больше ему ничего и не надо, с волками бы только быть.
Хозяева-звери не тронули старого волка. Лишь подальше увели волчат. А вскоре привыкли к навязчивому соседу. Ценой безупречного унижения заслужил он доверие у чужих волков. Старик не лез близко к логову, не мешал им ни в чем, и, может быть, только эта покорность хранила ненадежный мир.
Шли летние дни. Шумной, полной забот жизнью были наполнены леса. Молодые птицы вылетали из гнезд, звери покидали крепи.
Выпадало мало дождей, и приглушенная зноем растительность завядала раньше срока. Звонко шумели усохшие травы, бледнел на березах лист. Обмелели горные реки, пересохли ржавые топи болот. Под жгучим солнцем понуро млели лишенные влаги высокие тростники.
Только лесные травы еще не испытывали засухи. В неудержимом росте они сплелись, перевились и вылегли ковром. Дополняя пестроту цветения, в травах там и тут проглядывали ягоды. Много в то лето уродилось ягод.
Беззаботно поживал медведь Драно Ухо. Неузнаваем стал. Округлились бока, вздулась шея. Как и весной, день его начинался с восходом солнца. С первой песней зарянки зверь отправлялся на любимые ягодные места.
Уже давно, поспела земляника, скоро созреет черника. Ел мишка ягоды очень охотно, не считаясь со временем и трудами. С рассвета до потемок пропадал на ягодниках. Собирал не по ягодке и не по две — это ведь мука! — загребал их лапищами вместе с травой и стеблями. В местах медвежьих обедов все было смято, измусолено, пучки изжеванной травы валялись кругом.
Позднее мишка ел и черемуху, и смородину, и рябину. Рябина была хоть не так и вкусна, но уж больно пленила обильными гроздьями.
Завидущими глазами смотрел Драно Ухо на сухую осину — высоко в дупле был пчелиный рой. Нескончаемой вереницей летали пчелки в дупло. Соблазнительно пахло от осины. Но попробуй залезь туда! Пчелы дружно отстаивали свои кельи. Сунулся как-то и с позором удрал. Набились в шерсть, в уши, изжалили всю морду. И все же каждое утро приходил сластена послушать тихозвонную осину. Послушает — и с тем обратно убирается. Видит око, да зуб неймет…
Но больше всего любил мишка малину. Бывало, не только днем, но и ночью он пасся в малиннике. В поисках этой ягоды зверь часто делал переходы.
Наступила пора менять шубу. Чесались бока, и медведь шоркался о деревья, оставляя на коре и сучках тусклую бурую шерсть.
Во второй половине лета с медведем приключилось непонятное. Забыл про ягоды, забыл про мед и, беспокойный, слонялся по лесу с утра до ночи. Даже любимая ягода малина перестала занимать медведя.
И вот Драно Ухо исчез.
Далеко за Калиновкой, в тенистом еловом лесу, жила медвежья семья — медведица и три медвежонка. Один медвежонок был больше и старше других как раз на год. Малыши — назойливые и задиристые. Они здорово надоедали старшему брату — пестуну. Пестун от них даже ревел, но обижать не смел. За это мамаша давала хорошую взбучку.
Семья жила в родном околотке, на берегу заросшей речки. Заросли ольхи и черемухи были настолько густы, что совсем закрывали реку. В сумрачной чаще медведи наделали троп и чувствовали себя в безопасности.
Медвежата любили купаться. В жаркие дни они не обсыхали до вечера. В перерывы между купаниями вместе с матерью жевали смородину, мягкие стебельки, выбирали из травы гусениц и жучков. Еще ходили в соседний кедровник за орехами. И орехов, и ягод, и грибов было в достатке у глухой лесной речки.
И вот однажды утром, когда медвежата еще спали, донесся отдаленный треск кустов. Мать вскочила, вскочили и медвежата. Удивленные, они далее привстали на задние лапы. Медведица не на шутку встревожилась. Живо собрала детишек и, подталкивая мордой впереди себя, повела их глубже в заросли. Один медвежонок в спешке запнулся, свалился с тропы, заскулил. Рявкнула мать, схватила его зубами за шиворот и снова толкнула за братьями. Но поздно было скрываться. Кто-то их догонял.
Пуще прежнего заволновалась медведица, угнала с глаз детишек, а сама развернулась и встала навстречу опасности, прижав уши. Не прошло и минуты, как кусты затрещали совсем рядом, и на тропу вывалил грузный медведь. Да какой он смешной: уха нет! Приблизился Драно Ухо, ласково уркнул. Уркнула в ответ и медведица, но не грозно, а вроде бы даже приветливо. Они долго знакомились, обнюхивая друг друга и остались вместе.
В медвежьей семье появился хозяин. Враждебно и недоверчиво относились к нему медвежата. Перестали играть, не купались и день-деньской лежали в смородиннике.
Мать словно подменили. Драно Ухо всегда был с ней рядом и близко не подпускал медвежат. Иногда взрослые надолго уходили, оставляя медвежат одних. Испугались малыши такой перемены. Совсем присмирели и не показывались на глаза.
Старшему медвежонку-пестуну надоело таиться в кустарнике. Выбрался как-то из чащи, решительно подошел к матери. Прижал ухо медведь, угрожающе зарычал. Пестун не взглянул на него. Громче заревел медведь и набросился на дерзкого пестуна. В схватке звери покатились по траве. Только шерсть летит! Извернулся пестун, выскользнул из объятий старика да и огрел его что есть силы лапой по больному уху. Загудело в голове у старого, закачался, закружился, вот-вот упадет! Пестун прыгнул в сторону и скрылся в зарослях. С этого дня он больше никогда не приходил к родной семье.
Изгнав большака, Драно Ухо словно бы успокоился, не преследовал медведицу, не отгонял от нее малышей. И они стали привыкать к старому зверю. Все смелее подходили к нему, пробовали играть. Теперь они вместе паслись на береговых лужайках, вместе купались и отдыхали. Вскоре все забыли о пестуне. Он, большой, сильный, не пропадет и один.
Лето шло под уклон. На полях дозревали хлеба, отцветали и сохли травы. Близкая осень напоминала о себе холодными ветрами, желтеющими березами. Уже давно в лесах не слышно флейты скрытной иволги, редко поет свою песенку зяблик. Светлые туманы встают над вечерними полянами, вишнево рдеют в мглистом рассвете недолгие зори.
Еще больше заскучал старый волк. Лежит в сухом папоротнике у чужого логова, головы не поднимает. Слышит, как играют волчата в траве, бегают и визжат. Где-то недалеко от них взрослые волки. Но и к ним уже не влечет старика. Немощь и дряхлость вконец одолели. Последние зубы выпадывают, лапы в суставах болят. Глух, слеповат стал серый. Дни и ночи лежит в папоротнике, даже полевок ловить не ходит. Привыкли к безвредному зверю волки, не бьют и не гонят.
Не так уж много бродит в лесах одиноких волков. То хилы по природе, то слабы здоровьем от увечья — и отторгли их суровые родичи. И гибнут такие звери, не выносят тягостного одиночества.
Страшный мираж воскрешает в глазах у волка картину последней проклятой зимы. Она всем бедам начало.
Вместе о пролетными стаями с севера новая осень пришла. Выводком стали ходить на охоту знакомые волки. Как всегда, старика не брали с собой. Да у него и желания не было.
И все же не раз и не два собирался волк с последними силами, уходил обнюхивать старые свои лазы, искал приметы давних бродяжьих троп. Только повыветрились, безвозвратно исчезли все знакомые запахи, наследили другие звери, будто и не его это законная вотчина, не его лежки и скрады, не его утайные крепи, где каждый куст и каждое дерево запали в глаза и память.
А под конец и нынешнего места лишился. Вернулся после недолгой ночной отлучки — и не узнал его: все перепахано, перерыто. Какая уж тут укромность — травинки живой не осталось. И дух такой незнакомый, пугающий. Не мог догадаться старый, что погром учинили пришлые новоселы-кабаны. Может быть, выводок, может, два. Кабан — зверь нездешний, законов местных не соблюдает.
И жил уже после этого волк где придется. Совсем отощал, измаяли наваждения. Порою чудится повизгивание щенков, мелькают в перестойной траве серые тени — так бы и бросился к ним, поиграл, как бывало…
Встал как-то утром волк и уплелся к родному логову. Неделю лежал под корнями сосны. Не спал, не дремал, только смотрел тусклыми глазами впереди себя на бронзовый куст можжевеловый. Под ним когда-то играли его волчата. Ни голода, ни холода не ощущал. А как ночь настала, уснул незаметно волк да и не проснулся больше.
Выдержав жестокие испытания, получил право на жизнь лосенок. В природе сильные выживают, сильные продолжают жизнь. Получив это заслуженное право, молодой лось пополнил собой неисчислимую семью лесных обитателей.
Теперь уже, кажется, всех плохих и хороших соседей по лесу узнал лосенок. Осторожнее втрое стал. Точно прозрел после всяких напастей. Жизнь настойчиво брала свое. Зажили раны, день ото дня крепли силы.
Давно ли еще мир казался пустым и враждебным, где нечего было даже поесть. А сейчас уже все знакомо. Сейчас и солнце приветливей светит, и травы вкуснее стали, и надоедливые насекомые не так донимают.
Целые дни молодой лось бродил по лесным затененным полянам, жевал кипрей, мягкие пушицы, откусывал жидкие прутики хвощей. Знал он глухие, заросшие озерки и часто в них купался. И в воде лакомился растениями. Ел упругий зеленый камыш, молодую осоку, рогоз и кувшинки. Особенно нравились ему сочные белоснежные корневища рогоза. Забредет в болотную крепь, захватит растения зубами и тащит в сторону. Выволочет с корнями, отряхнет от ила и смачно жует. Дотемна булькает лось в тряском болоте. Топи ему не страшны. Передвигается он по ним ловчее всякого зверя. Растопырит широкие копыта и ползет по плавням. При этом передние ноги держит далеко вперед вытянутыми, а задние подобраны под себя и согнуты в нижнем суставе. В таком положении лось не погружается в глубину на всю высоту ног и легко их выбрасывает. Изучил лосенок все лесные порядки, был сыт, невредим и спокойно зимы дожидался.
Ночи проводил на одном излюбленном месте. Это был небольшой сухой островок посреди болота, заросший жимолостью и шиповником. В самом центре его лосенок вытоптал лежку. Никто к нему не наведывался, и он никому не мешал. Креп, подрастал молодой лось. Ему ли теперь не жить, когда ноги резвы, когда глаза зорки и так привольно в родном лесу.