— Можно попросить тебя об одном одолжении?
ВОТ ОНО! — проносится в моем размягченном мозгу, в котором вода угрожающе плещется о стенки черепа.
— Могу ли я… бедная девочка… попросить у тебя взаймы твои синглы?
— М-м-м… нет, — тяну я.
— О-о-о, ну пожалуйста! — она умоляюще протягивает ко мне руки.
— Папаша наложил на них запрет. Это его синглы, — говорю я не совсем уверенно, и мне очень жаль, что она попросила не о поцелуе.
— Он ничего не заметит! — она вертится на диване.
— Он замечает все. Он проверяет, все ли они на месте, почти каждый день. Что касается синглов, он даже дядюшке Скруджу даст сто очков вперед.
— Мы совершим обмен, — она хитро улыбается и ерошит свой ежик.
— Какой обмен? — подозрительно спрашиваю я.
— Ты даешь мне взаймы пластинки и получаешь поцелуй! — она коварно улыбается и вытягивает губы трубочкой.
— Этого слишком мало. — Я пытаюсь напустить на себя презрение.
— Много поцелуев…
Я мотаю головой и делаю кислую рожу.
— Горячих…
Я делаю вид, будто не слышу.
— Настоящий долгий поцелуй, который длится вечно, как…
— Стоп! Это то, что нужно! — говорю я. — Но их должно быть по-настоящему много. Дешево ты не отделаешься.
— Круто! говорит она с улыбкой, означающей:
«Я так и думала». А вслух произносит: — Я вас, мужчин, давно раскусила.
— Ты и половины о нас не знаешь, — хвастливо говорю я и позволяю ей начать расплачиваться со мной поцелуями. Наш поцелуй длится почти целый вечер.
До самого ее ухода и до того, как она прячет в большой пластиковый пакет десять синглов, завернутых в пачку комиксов, чтобы папаша ничего не заметил. Но папаша сидит в гостиной и пялится в телик, не видя того, что там показывают. Он мечтает о свежем бифштексе. В глазах у него плещется коричневый соус.
Потом он выходит на кухню и наливает себе еще одну чашку горячего бульона. Я слышу, как он, проходя мимо, бормочет:
— Лосось с молодой картошкой и укропом, тефтели с жареной картошкой, цыпленок в карри, — он посылает мне налитый кровью взгляд, плечи у него опущены.
Папаша похож одновременно на звонаря из «Собора Парижской Богоматери» и душителя из Бостона. Нет, больше всего он похож на собаку Баскервилей.
— Я думаю только о еде, — шепчет он мне, снова выходя к нам.
— Ужинать будете? — кричит в это время мама.
Папаша со страдальческим видом смотрит на меня.
— Нет, спасибо, я сыт, — отвечает он не слишком убедительно.
Мама проходит мимо и хлопает его по животу.
— Здесь много всякой вкуснятины, — говорит она и уходит на кухню.
— Гм, — хмыкает папаша и ложится. Я уверен, что он мечтает о длинной веренице блюд с рыбой, мясом, красными и зелеными овощами. Может быть, и о каше! Хотя кашу он терпеть не может. Но сейчас даже каша для него желанна.
Понедельник, 22 июля
— Послушай, братишка, мне надо кое о чем с тобой потолковать, — говорит Сёс после завтрака. Папаша уже давно смотался из дома. Мама закончила читать объявления о смерти и тоже ушла.
— О чем? — спрашиваю я и жду, чтобы Сёс заговорила первой. Через полчаса ко мне придет Франк. У меня для него приготовлен сюрприз.
— О деньгах за велосипед. Тебе не кажется, что ты мог бы отдать мне хоть половину? Думаю, ты не надеешься, что я буду ждать их все лето? — говорит она и одевается, чтобы идти на работу. Бриджи ей тютелька в тютельку. Плюс солнечные очки, похожие на маску для ныряния. Они прилипают к лицу с помощью резиновой прокладки.
— Нет, конечно… — я стараюсь что-нибудь придумать и спасаю положение, начав чистить зубы. Разговаривать со щеткой во рту невозможно. С моей стороны это ловкий ход. Ход настоящего шахматиста.
— Что ты сказал? — Сёс прислоняется к дверному косяку ванной и наблюдает, как тщательно я чищу коренные и передние зубы.
— Гргрлпллс, — отвечаю я с пеной на губах.
— Я могу подождать, — она не сдается и спокойно ждет.
Таких чистых зубов у меня давно уже не было. Но ничего подходящего мне в голову не приходит.
— Скоро ты их получишь, — говорю я, так ничего и не придумав.
— Как скоро?
— На той неделе. Я должен сначала немного подкопить.
— Но у тебя есть деньги? — Сёс подозрительно щурится.
— Конечно, но сама знаешь, как бывает, когда встречаешься с девушкой, — отвечаю я.
— Нет, я не знаю, как бывает, когда встречаешься с девушкой. Но я знаю, что такое срок платежа, — говорит она. — Сейчас ты не можешь отдать мне деньги. Откуда же они у тебя появятся на следующей неделе? На что ты их тратишь? До того как ты начал работать, у тебя с деньгами все было в порядке.
— Да-а… — у меня нет желания отчитываться перед ней. Особенно после того, как мое финансовое положение пошатнулось. Из сбережений у меня осталось всего полторы тысячи крон. И никаких шансов отдать долг Сёс.
— У тебя нет неприятностей на работе? — Сёс становится все более подозрительной.
— На работе у меня полный порядок, — отвечаю я таким тоном, что сразу ясно, что никакого порядка там нет.
— Может, я загляну к тебе туда сегодня, — равнодушно говорит Сёс.
Я вижу, что она внимательно следит за моим лицом. Поэтому, хотя я и умираю от страха, что Сёс появится у Кьелсена, я этого не показываю.
— Там меня застать трудно, — говорю я.
— Ничего, я подожду, — успокаивает она меня.
— …большое спасибо… — бормочу я про себя. А вслух говорю: — Лучше я сам загляну к тебе. Можем вместе поесть.
Сёс уходит, а я вытираю пот. Майка на спине совершенно мокрая. Но я смотрю на часы и понимаю, что нужно спешить. До прихода Шефа «Службы посыльных Кьелсена» осталось сорок пять минут. Я беру тюбик с кремом от загара с SPF-25 и мажу им лицо. Потом плечи и шею. Тем, кто никогда не пользовался этим кремом, могу сказать, что в нем напичкано столько защиты от загара, что человек становится белым как смерть. И выглядит больным. Конкретно больным. Я нахожу в грязном белье майку, пропахшую потом, снимаю брюки и разгуливаю в одних трусах. Приходит Франк.
— Ты заболел? — спрашивает он.
— Нет. То есть я должен выглядеть больным, — отвечаю я и откидываю одеяло в сторону, чтобы успеть скользнуть в кровать, когда раздастся звонок в дверь. Я ставлю на тумбочку стакан с водой и задергиваю занавески.
— Ничего не понимаю, — говорит Франк, когда мы располагаемся на кухне. — Ты сказал, что у тебя есть для меня сюрприз.
— Да, и сюрприз тоже, — я наливаю ему кофе и прячу его плащ в шкаф. — Ровно через двадцать минут ты станешь моим отцом.
— ЧТО? — кричит он, не веря своим ушам.
— Мне нужен актер, который сыграет роль моего отца, — говорю я как можно спокойнее. — Шеф из моей прошлой жизни напомнил о себе. Он должен забрать проездной, который мне выдали, и при этом увидеть, что я действительно болен.
— Ты окончательно спятил! — восклицает Франк. — Я не сумею изобразить твоего отца. Ведь он актер и всякое такое. А я ничего не знаю об актерах.
— Просто веди себе пооригинальнее. Ведь я болен подобромхидросисом, а это очень серьезно.
— ЧТО? — опять кричит он. И в эту минуту раздается звонок в дверь. Шеф пришел на десять минут раньше.
— Подобромхидросис, — шепчу я и прыгаю в кровать. Франк бежит за мной.
— Я не могу в этом участвовать, — шипит он.
— Ты должен! — шиплю я в ответ. — Разве ты не хотел снова почувствовать себя ребенком? Вот тебе возможность хоть ненадолго избавиться от своего старого усталого «я». Не будь таким занудой!
Франк в полной растерянности шлепает к двери и открывает Шефу, который уже собрался позвонить во второй раз. Я слышу, как они тихо и вежливо разговаривают в прихожей. О погоде, работе, жизни и тому подобном. Я откидываюсь на подушки и стараюсь выглядеть тяжело больным. Разговора больше не слышно, и я полагаю, что они сидят сейчас на кухне, Франк тянет грустную историю и отдает гостю проездной. Итак, с этим покончено.
— А вот и наш больной! — неожиданно говорит Франк и вводит Шефа в мою комнату. Я выдавливаю подобие улыбки, похоже, что Шеф потрясен увиденным.
— Какой он бледный! — говорит Шеф Франку, как будто я умираю и обращаться ко мне уже бесполезно.
— Поммоброммодрасе — это не шутки, — говорит папа Франк и горько улыбается. Потом он берет термометр. — Надо опять измерить температуру, сынок. Измерять следует каждый час. — Я открываю рот, чтобы он сунул в него термометр. Но он злорадно улыбается и говорит: — Нет, дружок, я уже объяснял тебе. Термометр надо поставить в другое место.
Я обалдеваю. И думаю: ну подожди, Франки, пока мы не останемся одни! Я придумаю месть, которой ты никогда не забудешь. Я неохотно протягиваю руку и беру термометр. Не думает же Франк, что я буду ставить его у них на глазах.
— Помочь тебе? — Франк злорадно улыбается. Он похож на волка.
— Я справлюсь, папаша, — отвечаю я, забираю термометр под одеяло и делаю вид, будто засовываю его в известное место.
— Засунь его подальше! — Франк не сдается. — Давай я посмотрю, хорошо ли ты его поставил. — Он откидывает одеяло, я в ярости тяну его на себя и на несколько минут выхожу из роли. Пока не соображаю, что Шеф, открыв от удивления рот, стоит у меня в комнате. Я запихиваю термометр в зад и вздрагиваю. Похоже, Франк, чтобы насолить мне, подержал его под холодной водой.
— Я должен идти, — говорит Шеф. — Так как называется его болезнь?
— Броммохеппадросе, — отвечает Франк, уже забывший название моей болезни.
— Броммо… как?
— Броммоподобрахидес, — с отчаянием отвечает Франк.
— Совершенно верно, — говорит смущенный Шеф и спешит удалиться. Тем временем я вытаскиваю термометр, который как будто примерз к моей коже.
— Молодчина! — кричу я Франку.
— Мы же решили, что я должен снова почувствовать себя ребенком, — с невинным видом говорит он. — Я и стал таким, каким был в детстве.
— Бедные твои родители! — все еще сердито говорю я.
— Они рано умерли, — объясняет Франк.