— Но ты мог хотя бы не охлаждать… — начинаю я.
— О Господи! Ты что, шуток не понимаешь? Не будь таким занудой! — смеется он.
Я смываю с себя крем и слышу, как кто-то открывает входную дверь.
Упппс! — думаю я. Что я скажу теперь?
— А ты кто такой, смею спросить? — голос Сёс тверд, как сталь и кремень, вместе взятые.
Я высовываю голову в дверь, а Франк оборачивается, протягивает лапу и здоровается с Сёс. И я становлюсь свидетелем волшебного мгновения. Потому что волшебные мгновения все-таки существуют. То же самое было, когда я явился в «Хауцц» с цветами для Клаудии. В такие мгновения время вдруг останавливается. Вот и теперь оно тоже остановилось. Осколки секунды замерли, и стрелки задрожали от напряжения, пытаясь проскользнуть мимо этого волшебного мгновения. Его магия заключалась в короткой вспышке, когда глаза Сёс встретились с глазами Франка.
Возможно, оно было таким коротким, что они сами его не заметили. Но я-то его засек. Адам, новый, продвинутый чувак, который старается стать взрослым быстрее, чем любая другая шестнадцатилетняя черепаха, засек это мгновение. Заметил этот блеск. Очень недолго звездный радужный дождь дрожит между двумя парами глаз, пока часам не удается снова завести время. Но тот, кто умеет читать, уже прочитал эту тайну.
Я быстро начинаю гнать, что делать на работе сегодня было почти нечего и потому половину компании отправили по домам, а по дороге я встретил Франка, с которым я, возможно, соберу музыкальную группу. Франк рядом со мной вдруг забеспокоился. Его огорчает, что я втягиваю его в новую ложь.
— Все ясно, — говорит Сёс. Она по очереди смотрит на нас. — И какую же музыку вы собираетесь…
— Тяжелый металл, — отвечает Франк. — Whitehot — «Раскаленный металл», — если ты знаешь, что это такое.
— Не знаю и знать не хочу, — отрезает Сёс и убегает на кухню.
Видимо, она вернулась домой, только чтобы проверить, где я. Она что-то заподозрила и хочет убедиться в своей правоте.
— Франк здорово катается на роликах, — я хочу, чтобы она забыла, о чем мы говорили до этого.
— Эй-эй, полегче! — предупреждает меня Франк.
— Ладно тебе, не скромничай! — я улыбаюсь ему так же злорадно, как он улыбался мне, когда заставил меня засунуть в зад холодный термометр.
— Это правда? — Сёс высовывается из кухни. И снова, Братья & Сестры, происходит то магическое мгновение, когда глаза двух людей встречаются и между ними пролетают триста признаний:
… Ты мне нравиться…
… Ты такая милая…
…У тебя красивые глаза…
…Смелости тебе не занимать…
…Мне нравятся твои губы…
…Какой у тебя красивый голос…
…Ты так трогательно убираешь волосы за уши…
Эти признания появляются и исчезают. И я это вижу. Но, по-моему, сами они этого не замечают.
— Хм, да, конечно. Это верно, — хмыкает Франк и краснеет. — Но я больше не катаюсь. Когда-то да, было дело. Но сейчас я заржавел. Шага не сделаю, чтобы не упасть.
Франк не хочет рисковать. И я утаскиваю его, пока Сёс не начала копать глубже.
Когда мы через полчаса стоим на крыше элеватора, Франк где-то витает. Мы вместе приветствуем Солнце, и несколько секунд я размышляю, не должен ли я столкнуть Франка вниз в благодарность за ледяной термометр, который он мне подсунул. Но в основном я думаю о Клаудии. Может быть, я встречу ее по дороге в «Хауцц»? Просто так. Я рассказываю Франку про нее. И он говорит:
— Не верь, будто она раскусила мужчин. Она еще слишком молода. Хотя девушки в ее возрасте бывают более зрелыми, чем мы, парни.
— Не начинай снова болтать о возрасте, — кисло говорю я. — Я серьезно собираюсь стать другим и не хочу слушать эти проповеди!
— Тебе нравится эта девушка, да? — Франк улыбается, но на этот раз в его улыбке нет злорадства. Он выглядит почти как папаша.
Я киваю ему, он кивает мне.
— Помни, ты сейчас гораздо старше, чем был, когда встречался с Каролиной, — напоминает он.
Я снова киваю, и он тоже. Мы замолкаем. Солнце струит на наши головы свои теплые лучи.
— Постарайся не потерять и эту девушку, — через несколько минут говорит Франк. — Помни, ты очень легко ей достался. Не позволяй ей думать, что ты такой покладистый простачок.
— То есть?
— Сам не знаю, — отвечает он. — Но чувствую, с девушками всегда так. Они считали, что я чересчур податливый. И в один прекрасный день, проснувшись, решали, что им со мной скучно. Потому что со мной все было очень просто. Наверное, поэтому они думали, что я и сам простоват. Нет, все это, конечно, чепуха. И относится только ко мне.
Мы снова замолкаем и греемся на солнце.
То есть именно тогда меня охватывает тревога. А вдруг все, что сказал Франк, относится и ко мне? Что, если Клаудия думает: этот Адам, конечно, добрый и милый мальчик. И заметьте, она думает обо мне как о мальчике. Не как о почти взрослом парне. Но как о мальчике. А мальчик — это сосунок в коротких штанишках, он громко и фальшиво ржет над идиотскими шутками, которые смешат только четырнадцатилетних, и через трубочку стреляет горошинами в прохожих. Это мальчик. Я же, напротив, привык думать о себе как о взрослом человеке.
Я пытаюсь вспомнить, что я думаю о себе, но что-то ничего не припоминаю. В своем влажном мозгу я вижу только черепаху. Морщинистую, медлительную черепаху, которая открывает рот, и громкий фальшивый голос кричит: «Глупый мальчишка! Дурак!»
Мне надо спланировать следующую встречу с Клаудией. Легко она от меня не отделается. Мужчина должен все планировать, чтобы добиться успеха.
У папаши свои тайные планы. К обеду он домой не приходит. Он оставляет сообщение на автоответчике, что вернется поздно. Поэтому мы обедаем втроем: мама, Сёс и я. Обед проходит почти мирно. Если не считать странных взглядов, которыми меня иногда награждает Сёс.
После обеда она тянет меня за рукав:
— Послушай, Адам…
— Что? — я готов наплести что угодно.
— Он немного странный, этот твой Франк, правда?
— Странный? — я удивленно мотаю головой.
— Перед вашим уходом он подошел ко мне и спросил, знаю ли я, что Глория означает «Слава». Но что в моем случае это означает что-то другое. И что я должна считать его слова комплиментом. Хотя он вообще-то не умеет говорить комплименты. Как думаешь, это действительно комплимент?
— Врать он не умеет, это точно — отвечаю я. — Если он так сказал, значит, он так думает. Прими это как комплимент, Сёс.
Звонит телефон.
— Меня ни для кого нет дома, — предупреждаю я Сёс.
— Кроме Клаудии? — поддразнивает она меня.
— Нет, для нее в первую очередь. Я ушел. И никто не знает, когда я вернусь.
— Понимаю, — говорит Сёс, хотя на самом деле она ничего не понимает. Я слышу, что звонит Клаудия. Сёс говорит, что никто не знает, куда я пошел, и все в таком духе. Никто не знает, когда я вернусь. Никто вообще ничего не знает. Она записывает то, что Клаудия просит мне передать…
— Ты должен ей позвонить, — она кладет трубку и протягивает мне записку. Я мну ее и выбрасываю в корзину.
— Уже проблемы? Ведь вы знакомы всего ничего…
Несколько дней…
— Никаких проблем. Просто у меня есть план.
— Стать взрослым? — грустно спрашивает она.
— Вот именно! — таинственно отвечаю я.
Потому что именно в этом и заключается мой план. Он состоит в том, чтобы не быть простаком. Я должен быть немного непредсказуемым. Не тем, кем можно вертеть как угодно. Не знаю, важно ли это и правильно ли. Но что-то в словах Франка насторожило меня. Я не хочу попасться в ту же ловушку. Не хочу стать таким, как Франк. Хочу выиграть эту игру или как там это еще назвать. Главное — понять правила.
В тот вечер Клаудия звонила три раза. Я заставил Сёс быть моим фильтром. И каждый раз она все больше раздражалась оттого, что ей приходится врать по моей просьбе.
— Если она позвонит еще несколько раз, я больше не буду подходить к телефону. Разговаривай с ней сам, — ворчит Сёс.
Но мне повезло, и Клаудия больше не звонит. Я сижу в своей комнате, и сердце у меня ноет от желания поговорить с ней. Только она… Однако мужчина должен придерживаться своего плана. Колумб тоже не изменил курса из-за того, что кому-то из его команды пришла в голову дурацкая мысль, будто плыть нужно в другом направлении. У Колумба был план, и он ему следовал.
Папаша заявляется домой очень поздно. Почти в половине одиннадцатого. Он смотрит на меня, и я подмигиваю ему. Он еле заметно кивает, и в глазах у него появляется дымящийся антрекот. От папаши несет бульоном и апельсиновым соком, и он говорит маме, что обедал в городе. Но его живот тут же начинает протестовать против этого вранья. В животе у него бурчит и булькает. Его живот кричит:
ЛОЖЬ & ВРАНЬЕ & ОБМАН
так громко, что мама должна понять. Думаю, Сёс все сообразила и подозрительно наблюдает за папашей.
Он идет на кухню и проделывает то, чего мы раньше за ним не замечали. Он набирает из-под крана большой стакан воды и начинает пить. Потом поднимает глаза на нас троих.
— НЕУЖЕЛИ ЧЕЛОВЕКУ НЕЛЬЗЯ ДОМА СПОКОЙНО ВЫПИТЬ СТАКАН ВОДЫ? — кричит он и с такой силой трахает стаканом об стол, что в стакане появляется трещина.
— Ты хочешь нам что-то сказать? — спрашивает мама, подплывает к его плечу и гладит его лоб.
— Нет. Это все проклятый Ибсен и его «Пер Гюнт».
Сегодня… — начинает папаша.
И тут мы трое вдруг начинаем спешить. Никто из нас больше не хочет ничего слышать о Пере Гюнте.
— Мне надо проверить несколько счетов, — говорит мама. — Отвали от меня!
— А мне надо просмотреть каталоги, — бросает Сёс и скрывается у себя в комнате.
Папаша подмигивает мне.
— Это всегда действует безотказно, — шепчет он.
— Дело того стоит, — отвечаю я.
— Заткнись, — злобно шепчет он, и его живот бурчит, проклиная меня. Папаша удаляется в спальню. А я, я думаю о Клаудии. И засыпаю с ней перед глазами. И во сне звоню ей не меньше двадцати раз.