КАДРЫ 16–17. Приходит Клаудия Долли Дак. Видит испорченные кусочки мяса, убегает, покупает новые и говорит, что все очень просто.
КАДР 18. Ничего не просто, говорит Адам Дак и смотрит, как Клаудия поджаривает два великолепных бифштекса, как будто никогда в жизни ничем другим и не занималась.
КАДР 19. Смотри! — говорит она и перекладывает мясо на тарелки. — Это проще простого!
КАДРЫ 20-21-22-23. Твоя правда, говорит Адам и еще некоторое время продолжает плакать. Бифштексы получились отменные. В этом нет никакого сомнения. Кому-то все дается легко, думает Адам и немного упирается, когда Клаудия хочет его утешить. Но Клаудия утешает его так, что он поддается искушению еще немного побыть Дональдом Даком. В конце концов он спрашивает, в чем тайна этих великолепных бифштексов. И она пытается объяснить ему, что это так легко, так легко… И так далее. И так далее.
КАДР 24. Это было очень обидно. Я думал, Солнце, что ты мой друг, говорит Адам Дак про себя. Ему хочется выйти на балкон и швырнуть вниз свои бифштексы. Но мысль о том, что он может угодить кому-нибудь в голову, удерживает его. А вдруг Министерство обороны заинтересуется и купит несколько штук как новый вид снарядов для пушек? Адам не хочет никого убивать.
КОНЕЦ
Именно в таких случаях — когда ты в очередной раз пытаешься поджарить хороший бифштекс и снова чувствуешь запах гари — ты ощущаешь себя героем комикса.
Остаток вечера — тайна и не имеет ничего общего с комиксами. Я говорю это только для того, чтобы самые любопытные особенно попереживали, так и не узнав, что было дальше. Позвольте только сказать, что это не имело никакого отношения ни к еде, ни к питью, и что это нечто особенное и прекрасное.
Воскресенье, 28 июля
Понедельник — день важных вопросов. Но понятно, что у всех людей вопросы разные. Для мамы главное — понять, что происходит с ее семейством. Они с папашей рано вернулись домой, потому что у папаши на сегодня назначена генеральная репетиция. И мама вскоре замечает, что все заняты чем-то, чего она не понимает.
— А ты поменьше читай о покойниках и побольше заботься о нас, пока мы еще живы, — говорю я.
— Только от детей и пьяных можно услышать правду, — сухо замечает мама.
— Я не пьяный, — возмущаюсь я.
— Я не это имела в виду, — говорит мама.
— Большое спасибо, мамочка, — говорю я и встаю.
— Эй, погоди! Что, собственно, происходит? — кричит она мне вслед.
— Важные вопросы, — загадочно отвечаю я. И оставляю маму наедине с ее вопросами. Она и сама выглядит как большой вопросительный знак.
Что касается папаши, с ним и так все ясно. Последние сомнения исчезают, когда он с воем вываливается из ванной:
— Я этого не выдержу! — воет он.
— Бросься под автобус! — советует Сёс. Но она произносит это так нежно, что папаша даже почти не дергается.
— А все эта генеральная репетиция! — кричит мама из кухни. — Сегодня у него генеральная репетиция.
— И только-то? — хором удивляемся мы с Сёс. — Все будет хорошо.
— Хорошо? ХОРОШО? ХО-РО-ШО???!!! — по нарастающей кричит папаша. — Легко вам говорить! Гиены! Шакалы! Грифы! Отцеубийцы! — он нервно дергает себя за бороду. — Живете своей расслабленной, размеренной жизнью. А я должен мучиться серьезными вопросами.
Я чуть было не спросил, не виноваты ли в этом жизнь, смерть и синдром напряжения толстой кишки. Но папаша уже давно забыл о своем синдроме. А ведь всего несколько дней назад он был развалиной, считавшей, что в любую минуту может сыграть в ящик. Теперь его тревожит только Пер Гюнт. Да, да, и для него это не просто только.
— Я забываю некоторые реплики. И матушка Осе вовсе не выглядит умирающей, когда ей положено умереть на сцене. И танец Анитры нисколько не похож на настоящий арабский танец. И барабанщик должен был играть на другом инструменте. Хватило бы и одной ритм-машины. А этого болвана, который заправляет электроникой, я бы придушил собственными руками, — в ярости бормочет он.
— Значит, все не хуже, чем всегда? — спрашивает Сёс.
— Фактически нет. Фактически уже завтра фактически состоится премьера. — Он стискивает зубы и улыбается с горькой ненавистью.
Папаша одевается и всякий раз, когда не может чего-нибудь найти, зовет маму. А я пытаюсь представить себе, каким сам буду в его возрасте. Нельзя сказать, что меня это вдохновляет.
— Не обращай внимания, это типично для взрослых, — говорит Сёс, как будто ей не двадцать и она сама не взрослая. Но она не унимается и разжевывает мне, что именно типично для взрослых и как они забывают самое важное в жизни.
— А ты все знаешь и ничего не забываешь? — улыбаясь, спрашиваю я. — И что же это такое самое важное в жизни? Или хочешь, я тебе подскажу?
— Если бы у меня было плохое настроение, братишка, я бы вогнала тебе башку в плечи. Но поскольку я мила, добра и почти счастлива, я тебе честно отвечу на твой дурацкий вопрос. Я думаю только об одном, — говорит она, и по ее улыбке я вижу, что она действительно добра, мила и почти счастлива. И я знаю, о ком и о чем она думает.
— И ты не боишься, не паришься и не сомневаешься?
— Еще как! — отвечает она. — Но в жизни надо уметь рисковать. Согласен?
— Покупаю! — отвечаю я.
— А в чем заключается твой важный вопрос? — спрашивает она.
— А то ты не знаешь? — криво улыбаюсь я.
— Конечно, знаю. Она хорошенькая? — спрашивает Сёс.
— М-м-мм, — мычу я, и Сёс отстает от меня.
И у меня уже нет нужды врать. Потому что, конечно, Клаудия — один из моих важных вопросов. Но не САМЫЙ ВАЖНЫЙ.
— Куда пошла Глория? — интересуется мама, ибо Сёс ушмыгнула так быстро, что никто ни о чем не успел ее спросить.
— Всем привет! — говорит папаша и, шаркая, выходит за дверь.
— Привет! А ты куда? — спрашивает мама, когда я надеваю ботинки.
— Прошвырнуться, — отвечаю я равнодушно, — у меня свои заботы, да и еще кое-какие дела.
— Никто ничего мне не говорит. Я спрашиваю, спрашиваю, но все молчат, как воды в рот набрали. — Больше мама не пристает, а устраивается на балконе. Свои вопросы она нам не открывает.
У меня твердый договор с Солнцем.
— Я знаю о твоем важном вопросе, — хитро улыбаясь, шепчет оно мне.
— Знаешь и помалкивай, — шепчу я ему. И ложусь на спину на крышу элеватора, чтобы пораскинуть мозгами. Но я не успеваю подумать и двух секунд, как над краем крыши появляется голова Франка.
— Кто, кому и чего не должен говорить? — спрашивает он и подозрительно оглядывается по сторонам. — Ты здесь где-нибудь спрятал Клаудию?
— Я разговаривал только с Солнцем, — отвечаю я, словно это самая естественная вещь на свете.
— Понятно, — говорит Франк. Он три раза кашляет и не может ничего сказать. — Я не из тех типов, которые произносят речи, — торжественно начинает он.
— Да-да, я знаю, — говорю я. А что еще можно сказать человеку, который так начал свою речь?
— Но мне хотелось поблагодарить тебя. — Он обходит вокруг меня. Наверняка ему хочется скрыть, что он покраснел. Потом достает из-под плаща пакет и протягивает его мне.
— Большое спасибо! — говорю я и разрываю пакет. И обнаруживаю фолиант «Поваренная книга для мужчин. Такие простые рецепты, что даже папа сможет приготовить, что захочет».
— Не обращай внимания на название, — говорит Франк. — Я думаю, в этом заключается твой важный вопрос и твоя важная проблема. Эта книга — знак благодарности. Моей благодарности тебе. Спасибо за все.
— Ты что, собрался умирать? — с дрожью в голосе спрашиваю я и думаю о папаше.
— Да нет же… Просто я плохой оратор…
— Это я уже понял, — сухо замечаю я. — Но неужели ты не можешь произнести то, что хочешь, обычными словами?
— Я влюблен, — говорит он. — В Глорию. — И от смущения делает круг у меня за спиной.
— Класс! — восклицаю я. — И она для тебя самый важный вопрос в мире? Угадал?
— Да, можно сказать и так, — отвечает он.
— И тебе интересно, можете ли вы с ней… И тебе интересно, что будет дальше… И тебе интересно, что будет вообще…
— Точно, — отвечает Франк. — Ты ведь тоже все время думаешь о Клаудии.
— Yes, — отвечаю я. — Это важные вопросы. Может, не самые важные, но достаточно значительные.
— Тогда скажи, в чем заключается твой ПО-НАСТОЯЩЕМУ САМЫЙ ВАЖНЫЙ ВОПРОС? — удивленно спрашивает он.
— Секрет, — отвечаю я. Смотрю на него таинственным взглядом и улыбаюсь мрачной загадочной улыбкой.
— Кажется, я догадываюсь, — говорит Франк и таинственно улыбается мне в ответ.
Я молчу.
— Я, собственно, никогда не верил твоему списку, — говорит он. — Следовать списку — это еще полдела.
— Возможно, — отвечаю я. — Ты уже уходишь?
— Да, мой красивый и важный вопрос ждет меня внизу. И постепенно теряет терпение. Так что я закругляюсь.
Я гляжу вниз и вижу Сёс, которая нетерпеливо ходит взад-вперед. Да, ее терпение явно на исходе. Уж я-то ее знаю. Я машу Франку, и он несется вниз по лестнице. Наконец я вижу их вместе. И на этот раз между ними нет ни малейшего расстояния. Скорее, похоже, будто они приклеены друг к другу. Их руки общаются между собой на своем языке.
Теперь я могу не спеша обдумать свой вопрос.
Даже Клаудия не может проследить за ходом моей мысли.
Нет. Думаю, она все-таки может. Все ее поцелуи и объятия способны заставить даже самого удивленного и думающего генерала Любви выползти из своего сковывающего движения панциря и вернуться обратно в мир. И это правда, верьте мне, Братья & Сестры.
Понедельник, 29 июля
— Мне надо поговорить с тобой, — говорит мама. Все остальные уже вышли из-за стола. Папаша обернулся вокруг своей оси четырнадцать раз, а потом исчез. Сегодня у них премьера. И один раз папашу уже вырвало. Его всегда рвет перед премьерой.
— Пустяки, — говорит он. Хотя мы, несмотря ни на что, тревожимся за него. И ему это приятно.
— Взрослому утешения нужны не меньше, чем ребенку, — всегда говорит он.