я подумал, если б кто раньше сказал мне, что когда ты первый раз в жизни выстрелишь из ружья, убьешь белого медведя, а его мозги съешь сырыми, я бы ответил ему: «Да ты, дружище, спятил?»
Затем чукча извлек из туши селезенку и печень и положил сзади на сани между мешками с ячменем, добавил к запасам. Нож вернул, сел впереди, связал себе ноги, и мы погнали. Места, по которым мы ехали, были в тех краях самыми подходящими для передвижения на оленьей упряжке. Мы нигде не встретили препятствий, не застряли во льду, не оказались перед обрывами, не увязли в снегу, скользили без задержек. Не зря я прочел больше двадцати книг об исследовании северных просторов. Книги мне подбирал библиотекарь-чеченец, умный и сообразительный был человек, но ни о чем не догадывался. Потому, наверное, что заключенный, которому оставалось немного до окончания срока, находившийся в таких условиях, как мои, и помышлявший о побеге, должен был казаться сумасшедшим. Сначала-то он удивлялся: «Странный ты человек, кроме тебя, таких книг никто не читает», – но только и всего.
В особенности мне пригодилась одна книга, написанная в тридцатых годах каким-то Говорухиным. Она была написана для геологов, и хотя все карты из нее были вырезаны, потому что в лагере было правило удалять карты из книг, в ней были описаны даже маленькие холмики, автор давал советы по безопасному и быстрому передвижению по этому району. Этот Говорухин, оказывается, провел здесь семнадцать лет. В душе я думал: ну не глупец ли человек – по своей воле жил в таком краю, да еще так долго. Но, конечно, был ему благодарен.
На пятый день побега стало очевидно: чекисты нас не догонят. Чукча пересчитал мешки с ячменем, оставалось только семь. Выхода не было, утром в сани он впряг семь оленей. Оставленные олени погнались за нами, затем постепенно отстали, под конец было видно только одного, он не терял надежды, мчался изо всех сил. Чукча постоянно оглядывался назад, когда и тот исчез из виду, я увидел, что он вот-вот заплачет. Ночью, когда я спал, он, приподнявшись, собрался было укусить меня. Хорошо, что я проснулся и успел отдернуть голову, а не то он откусил бы мне нос, у него были крупные, здоровые зубы. Я взял и повернул его головой к моим сапогам.
Чукчи жили скотоводством, имели право ношения винтовки и считались хорошими охотниками. Если кому-нибудь из них везло и удавалось убить или поймать беглого арестанта, то он получал в награду от правительства пятьсот рублей. Это были немалые деньги, и они с большой охотой помогали чекистам. Заключенные всегда говорили о них с презрением.
Теперь мы двигались на юг. После того, как я начал есть медвежью печень, голова больше не кружилась; я ломал печень и селезенку ножом – так они обледенели. Кусочек таял во рту, и ощущался вкус крови. Чукча в день раз пять звал меня: «Печень!» Я откалывал и давал ему.
Через две недели после побега мы попали в буран. Чукча по небу догадался, что погода портится, и сказал, что надо делать. Мы остановились у маленького пригорка. Он расположил оленей вокруг саней и связал. Затем мы легли в сани и накрылись шубами. Буран длился три дня, мы потеряли двух оленей, они замерзли и не смогли двигаться дальше. Мы продолжили путь почти с той же скоростью, но сани будто потяжелели, и олени быстрей уставали. Через три дня впереди над пригорками я с радостью увидел очень светлое, почти белое облачко и сказал чукче: «Сейчас мы приедем в такое место, где олени смогут пощипать травку, а мы здорово согреемся». Наверное, он посчитал это глупой шуткой и ничего не ответил.
Спустя час мы въехали в небольшое ущелье, в ущелье стоял туман, из-под земли на каждом шагу били кипящие источники, подножия склонов вокруг были покрыты очень низкой травкой и зеленым мхом. Чукча повернулся ко мне и взглянул с удивлением. «Я – ясновидящий», – сказал я ему. Он не ответил, по-моему, он должен был поверить этому, другого объяснения у него не было. Он высвободил ноги и распряг оленей. Олени почти бегом налетели на покрытые мхом склоны, там они и паслись.
Пар, превращавшийся в туман, мешал мне, и все же я смог насчитать до девяноста гейзеров, хотя, конечно, их было намного больше. Вода из источников собиралась в одном месте и текла к выходу из ущелья. Там ее уже покрывала ледяная корка. Я вспомнил о пещерах, где текла поразившая меня теплая река.
Мы тщательно сложили шубы и спрятали в брезентовый мешок. Потом чукча разделся и лег в теплую лужу, он был кожа да кости.
– Сколько тебе лет? – спросил я.
– До сорока считал, потом бросил, а после того много времени прошло, Сталин тогда жив был.
Мы пробыли в ущелье три дня. За это время наша одежда вся промокла от горячего пара. На четвертое утро чукча насобирал мха и плотно уложил в мешки. Мешки сложил на сани и перевязал веревкой. Затем в задумчивости покачал головой, сжал рукой полу рубашки, между пальцами просочилась вода.
– Замерзнем, – сказал он.
Я показал на брезентовую сумку:
– Поди открой.
В сумке была сложена сухая одежда, брезент не пропускал пара.
– Возьми что понравится, – сказал я.
Он выбрал подбитые ватой штаны, влез в них и перевязал веревкой у подмышек, надел два шерстяных свитера, шапку. Шапка оказалась мала, у него была крупная голова.
– Отвратительный запах у этой одежды, да ничего, теплая, – он был доволен.
– Поднимайся на сани и свяжи себе ноги.
Старую одежду он отжал и сложил:
– Если жив останусь, пригодится. – Надел шубу и залез в сани.
Я дождался, пока он свяжет себе ноги, затем положил винтовку и сменил одежду. Перемена одежды почему-то подняла мне настроение.
Как только мы выехали из ущелья, нас захватил снежный вихрь. Все те дни дул ветер. Иногда из-за снега ничего не было видно, но мы не останавливались, продолжали путь. Потом началась тундра, мы все ехали, ехали и на двадцать восьмой день побега выехали в свободную зону. Ячмень и мох закончились, чукча выбирал места, откапывал из-под снега засохшую мятую траву и кормил ею оленей. На это уходило много времени. Олени отощали, еле тянули сани. И наши запасы подходили к концу. Но вот показалась автомобильная дорога и довольно большое село. «Вот и все», – вздохнул я с облегчением. Чукча остановил сани, отбросил длинный кнут и в испуге уставился на меня.
Я сошел с саней.
– По всем правилам сейчас я должен пустить тебе пулю в лоб, – сказал я чукче. – Но я не сделаю этого. – Достал из рюкзака три консервных банки и протянул ему: – Возьми-ка.
Он взял и взглянул.
– Там золотого песка кило двести грамм, ты это заслужил.
На лице у него было удивление.
– Восемьдесят рублей возвращаю, тебе этого хватит, чтобы вернуться домой, мне дальше ехать, поэтому я забираю твои сто рублей. Ты можешь найти в деревне милицию и донести на меня, но если меня арестуют, ты потеряешь золото, оно с завода украдено. Так что хорошенько подумай, прежде чем решишь.
Когда я прошел десять шагов, услышал звук щелкнувшего затвора и остановился, но я знал, что ружья пусты, патроны были у меня в кармане. Чукча улыбнулся и махнул мне рукой. Трудно сказать, что он хотел сделать, просто проверил ружье или подумал: «Раз мне столько золота дал, у самого-то сколько будет», – и хотел выстрелить. Как бы там ни было, это не имело значения, я надеялся, был почти уверен: он не донесет на меня. Я вышел на автомобильную дорогу и оглянулся назад, олени брели в сторону села. Достал из кармана патроны и выбросил.
Через полчаса меня догнал грузовик, я поднял руку, за рулем сидел молодой парень.
– Тебе куда? – спросил он.
– На Урал.
– Это далеко, мне там делать нечего.
– Потом пересяду на другую машину, – сказал я.
– Поднимайся, – и я поднялся.
– Как сюда попал?
– У геологов работаю, чукчи привезли на санях, – ответил я.
Мы долго ехали, по дороге в основном встречались грузовики и «Виллисы», в кузовах почти каждого грузовика стояли мужчины и женщины с покрасневшими от мороза лицами, это были уже русские.
26
Вечером мы въехали в маленький городок.
– Я приехал, – сказал мне водитель и дал совет: – Завтра с утра пораньше отправляйся на автостанцию, а то билетов может не быть – потеряешь день, придется ждать до следующего утра.
Я заплатил ему два рубля и вышел из кабины возле мебельного магазина. В витрине магазина стоял зеркальный шкаф, из зеркала на меня смотрел седой молодой человек с бородой, испуганным и напряженным выражением лица. Это было плохо: это вызывало подозрение и излишнее внимание. Я попытался улыбнуться, но не получилось – я жалко, а точнее сказать, как-то болезненно скалил зубы.
Я нашел парикмахерскую и побрился. Напротив парикмахерской была столовая, я заказал борщ. Пока ел, вспомнил Мазовецкую, потом Манушак и, наконец, начал думать о Хаиме. Как же он за три года не смог выкроить времени, не приехал и не повидал меня. Я был в обиде, но что поделаешь? Так или иначе, кроме него, у меня не было близкого человека, которому бы я доверял и на которого мог положиться.
В маленьком теплом зале ожидания автостанции не было ни души, но я не решился там остаться: «Как бы легавые не увидели, могут подойти, попросить документы». У старой женщины я узнал, где находится баня, пошел, но опоздал, она закрывалась. Недалеко от бани стоял наполовину отстроенный дом. Зашел туда и спрятался в стружках позади сложенных в ряды досок. Через четыре-пять часов я проснулся от мороза. В санях не было так холодно, мы с чукчей согревали друг друга.
Я потер колени, немного подождал и отправился на станцию. Там уже собирался народ. Автобус заполнился, и мы тронулись. Я сидел сзади у окна и почти всю дорогу спал. Вечером из окна увидел маленький аэропорт. На обледенелом поле стояли три двукрылых самолета. Не знаю, как теперь, но тогда при перелетах на небольшие расстояния паспортов не требовали, были бы деньги – покупай билет и лети, вот и вся недолга. Я крикнул водителю:
– Стой, схожу, – и сошел.
На краю поля стояло одноэтажное здание. Там было всего десять пассажиров.