– Угощайся, брат, заслужил, здорово танцуешь.
Он опрокинул стакан и рассерженно уставился на парня, который вместе со свободной русской женщиной присоединился к нашей компании.
– А ну, дуй отсюда! – рявкнул он. – Эта девушка с нами. – О паспорте он и не вспомнил.
– Это мой друг, я его привела, – объявила та.
– А ты сядь на место и заткнись, а не то получишь по морде, – пригрозил дядя.
– Ты забыл, кто я?
Дядя повернулся к молодому человеку:
– Ты что, не понял, что сказано?
Парень поцеловал девушке руку, улыбнулся ей и направился к стойке. Она проводила его взглядом и села.
– Ну и дерьмо же он, как легко меня уступил. – Она была обижена. Затем подняла стакан и произнесла тост: – Да здравствуют настоящие мужчины.
– Большое спасибо, – дядя остался доволен, он тоже был сильно пьян, но держался.
Я спешно наполнил стаканы и обратился к своему близнецу:
– За наше братство!
Я уже поднадоел ему, он не захотел чокнуться, так и опрокинул стакан.
Я заказал официанту еще одну бутылку водки и объявил:
– За этот стол плачу я. – Ни у кого не было возражений.
– Ты что, уходишь? – догадалась вторая девушка.
– Вы очень приятные люди, но мне надо идти, – у меня срочное дело.
Я оделся и пожал руки дяде и девушкам, близнец уже ничего не соображал. Я хлопнул его по плечу.
– Еще встретимся, – сказал я.
Он поднял на меня бессмысленные глаза, вот и все. Я заплатил по счету и, прежде чем выйти, остановился в дверях и обернулся. Дядя о чем-то рассказывал, девушки хихикали, у близнеца голова клонилась на грудь.
Я вошел в зал ожидания железнодорожного вокзала, сел и достал из кармана паспорт. Раскрыл и вгляделся в фотографию. На фотографии этот мой близнец еще больше походил на меня. Я ничего не знал о своих родственниках со стороны матери и вдруг подумал: «Уж не родственник ли он мне на самом деле?» Паспорт был выдан паспортным отделом милиции города Майкопа Краснодарского края. Тогда я еще не мог представить, чем для меня обернется этот паспорт, и сердце полнилось радостью.
27
Я купил билет на первый отходивший поезд, ехал он недалеко, но я торопился как можно скорее убраться отсюда. Поднялся в вагон, нашел свое место и уснул. На другое утро я сошел, пообедал в столовой недалеко от вокзала и потом целый день провел в бане. Вечером я сидел в небольшой комнате на почте и заклинал в душе Манушак: «Манушак, милая моя, возьми трубку».
Наконец телефонистка объявила:
– Тбилиси, четвертая кабина.
Я вскочил, вошел в кабину и дрожащими руками снял трубку.
– Алло, слушаю, – послышался голос Манушак, за семь тысяч километров отсюда.
– Манушак, как ты, милая моя девочка?
– Ой, боже мой! Это ты? – почувствовал, как участилось ее дыхание.
– Это я, Манушак, я.
– Живой?
– Живой, а как же я с тобой разговариваю.
– Если б ты знал, как я рада слышать твой голос. – Она заплакала.
– Я тоже, – сказал я, и что-то встало у меня в горле.
– Хаим ездил тебя навестить, там ему сказали, что ты убил солдата, украл с завода двадцать килограмм золота и сбежал. Почему же ты сделал все это?
– Вранье это, никого я не убивал.
– А почему тебя обвиняют?
– Это долгая история, ну как тебе сейчас все рассказать.
– Хаим сказал: если он выжил и его не съели белые медведи, его поймают и расстреляют.
– Не знаю, что тебе сказать, не знаю, что будет дальше, как пойдут мои дела, я сам пока еще ничего не знаю.
– Боже мой, как хорошо, что ты жив!
– Когда Хаим вернулся?
– С неделю уже.
– Никому, кроме Хаима, не говори, что я звонил.
– Маме тоже не говорить?
– Если хочешь, маме скажи.
– Она обрадуется.
– Как она?
– Ничего.
– У Гарика все еще дрожат руки?
– Уже не дрожат, месяц, как мы его похоронили, – сказала она и опять заплакала.
– Да что ты?
– Деньги на гроб Хаим дал. Когда мама благодарила его, он сказал: «Я тут ни при чем, спасибо Джудэ, из-за него даю вам эти деньги».
– А как Сурен?
– В психушке. Мама хочет заложить дом и везти его в Москву на лечение.
Потом я спросил, как отец.
– Как про твои дела узнал, после этого почти каждую ночь пьяный.
Я не удивился, наверное, он и впрямь переживал, в конце концов, был ли у него кто-нибудь, кроме меня, на этом свете?
– Может, найдешь Хаима, завтра я позвоню в это же время, пусть он придет.
– Хорошо, я поищу его.
– Я люблю тебя, Манушак.
– Я тоже. – Я услышал, как она поцеловала трубку, потом спросила: – Ты где, откуда звонишь?
– Я не знаю, как называется этот город, Манушак.
– Хочешь, я сыграю тебе на гармошке?
– Сыграй.
Она сыграла танцевальную мелодию, я слушал, и сердце сжималось. Когда она закончила, у меня в глазах стояли слезы.
– Ладно, Манушак, всего хорошего.
– Подожди, поговори со мной еще немного.
– Завтра позвоню.
Я вышел из кабины и увидел свой рюкзак, лежавший возле стула. Хорошо, что никто не прихватил, уходя, подумал я, в зале, кроме меня, было еще человек пять-шесть. Я сел. Я вроде был готов к таким переживаниям, но не смог сдержаться, слезы так и лились из глаз.
Телефонистка принесла мне стакан воды. Я выпил и перевел дыхание. Когда я поблагодарил ее, она наклонилась и почти шепотом спросила:
– Что случилось?
– Моя невеста вышла замуж, – больше я ничего не смог придумать.
У нее глаза наполнились нежностью:
– Женщина, которая не может оценить большого чувства, думаю, не будет счастлива в жизни.
На самом деле все было не так. Манушак ждала меня, но что толку?
Поздно ночью я опять сидел в поезде и глядел в темноту за окном, думал о докторе. Говорят, я украл с завода двадцать килограмм золота. Если бы меня задержали и нашли золото, само собой, я бы заговорил, они, конечно, ждали этого и готовились защищаться. Ума доктору было не занимать, наверное, он продумал разные варианты в свою пользу, но, как бы ни пошли их дела, для меня ничего не менялось. На кого или на что я мог надеяться? Убитый солдат не смог бы сказать обо мне: «Он ни при чем». Правду мог сказать санитар, только он не был похож на чокнутого, который сам себе подпишет смертный приговор. Я сбежал, он остался. Я бы свое сказал, он – свое, но кому бы поверили? Если найдут чукчу, тот расскажет, что держал винтовку я и на мне была надета солдатская форма, и очень трудно будет доказать правду. А если не докажу, расстреляют. И вообще вопрос, дожил ли бы я до суда. Доктор и его люди не сидели бы сложа руки, у них было пять тонн золотого песка, и они ни перед чем бы не остановились.
Я вглядывался в темноту, и передо мной встал Трокадэро, строгий и презрительно улыбавшийся. Я глубоко вздохнул и выматерил его, как только мог. Не спал всю ночь, наконец рассвело, и мы въехали в очень большой город; поезд медленно, по меньшей мере полчаса, шел между дворами и высокими домами. Наконец мы подъехали к вокзалу и остановились. Здание вокзала было большое с просторными теплыми залами. Возле буфета стояли в ряд металлические шкафчики для хранения вещей. Я слыхал о таких камерах хранения. Некоторое время я смотрел, как пассажиры клали внутрь свои сумки и чемоданы, бросали в щель пятнадцатикопеечные монетки, набирали код, и дверь запиралась, затем путали цифры на диске и уходили.
Я купил сигареты и химический карандаш. Разменял три рубля на пятнадцатикопеечные монетки и выбрал себе шкафчик. Трижды закрыл и открыл. Убедился, что получается, и спрятал рюкзак. В туалете химическим карандашом написал номер шкафчика и код на левой голени и вышел на улицу. Там я увидел деревенских, которые приехали торговать на рынке, они стояли толпой возле полных мешков и ящиков. По одежде я вполне мог сойти за одного из них, мы разговорились.
– Здесь неподалеку есть дешевая гостиница, – сказали они, – там такие, как мы собираются.
Они взвалили на себя мешки и ящики и отправились в путь пешком, я пошел за ними.
Над дверью гостиницы крупными красными буквами было написано: «Северная краса». Администратор взглянула на паспорт, и выражение лица стало строгим:
– Вы не из нашей области, нужен командировочный лист.
– Я по личному делу, – сказал я и положил рядом с паспортом пять рублей.
Она тут же забыла про командировочный лист и дала мне ключи от номера. Я миновал коридор, заставленный полными мешками и ящиками, открыл дверь и вошел в маленькую комнату. В комнате стояли кровать, стул и стол, на стене висело радио. Включил, не работает. Потом я выкупался, лег, и перед глазами у меня встало дерево акации в цвету, которое росло в Тбилиси перед нашим домом.
Через три часа я проснулся. Выйдя из туалета, пересчитал деньги. Оставалось сто восемьдесят два рубля. Этого было маловато. Я знал, что зубные врачи из-под полы, в обход закона, покупали золото для зубных коронок у надежных людей. «А не попробовать ли?» – подумал я. Оделся, вышел из гостиницы и направился к железнодорожному вокзалу. Был солнечный зимний день, улица полна прохожих. «А ну, поди определи, кто сбежал из тюрьмы», – подумал я, и у меня поднялось настроение.
На вокзале я достал из рюкзака одну банку с золотым песком и спрятал в кармане полушубка. Запер шкафчик и спустя час осматривал и обходил кругом здание стоматологической поликлиники, на тот случай, если бы мне пришлось убегать. Затем поднялся по лестнице, прошагал по длинному коридору, читая надписи на дверях кабинетов. Я искал еврейские или армянские фамилии, предпочитал иметь дело с ними.
В конце коридора на двери была прибита дощечка: «Доктор Карапетян». Я встал в очередь, прикрыв рукой щеку, будто у меня болел зуб. Ждал целый час, наконец открыл дверь и вошел в кабинет. Там был полный мужчина с черными усами. Я поздоровался по-армянски и улыбнулся ему. Он холодно кивнул мне: «Садись», – указал на кресло.
Затем спросил:
– Какой зуб болит?
– Никакой, – ответил я и, увидев, что его не удивил мой ответ, почувствовал, что дело пойдет. Он внимательно смотрел на меня.