– А ему зачем?
– Он же должен нас найти, когда приедет.
Я сказал.
– А теперь продиктуй новое имя и фамилию.
Повторил ей дважды.
Она вслух прочитала записанное.
– Все верно, – отозвался я.
– Подожди, спрячу.
– Когда ты приедешь?
– Завтра вечером сяду на поезд и послезавтра вечером буду у тебя.
– Здорово!
– Боже мой! Не верится!
– Если вдруг не встретимся на перроне, иди в зал ожидания, тут всего один зал, найдешь. Сядь справа у окна, подожди меня.
Под конец она опять сыграла песнопение.
Вышел с почты и почувствовал, как задергался правый глаз, мне стало неприятно, не к добру это было. «Что же может случиться?» – подумал я.
29
Пошел по улице, остановился на перекрестке, потом почему-то повернул налево. Повернуть бы тогда направо, и жизнь моя пошла бы по-другому. По дороге я увидел кафе, освещенное красными огнями, оттуда доносились звуки музыки, я и зашел. Оглядевшись, я понял: это было место, где собирались блатные, и конечно, мне надо было уйти, я и хотел, но «раз уж зашел – выпью стаканчик», – подумал я и присел к столу. Официант принес водку в маленьком графинчике и тонко нарезанный лимон: «Расплатись сейчас, у нас такое правило». Я достал пятидесятирублевую бумажку и протянул ему. «Принесу сдачу», – сказал он и отошел.
Я опрокинул стопку, заел лимоном и прикурил сигарету: «Интересно, кто же в него стрелял?» – опять подумал о Трокадэро. Эта новость, наверное, многих обрадовала, особенно там на Святой горе. Я знал, что с детства он все время ходил в синяках из-за ссор со старшими ребятами. Очень многих он бил, и его не любили. Не соблюдал принятых в то время в городе правил – быть солидарным с ребятами своего квартала. Никого близко к себе не подпускал, кроме Вагифа. А Трокадэро его прозвали после одной истории.
Однажды мальчишки сговорились с одним кахетинцем, торговавшим арбузами, помочь ему в разгрузке машины ранним утром. Взамен каждый получал по арбузу. Это была неплохая сделка, большинство, наверное, с нетерпением ждали рассвета. Трокадэро опоздал – когда он пришел, с делом было уже покончено. Некоторые ели арбуз там же, другие несли домой. Трокадэро все-таки подошел к крестьянину и попросил: «И мне дай».
Тот рассердился: «Трак адэ ро?» – закричал он. Говорил он на местном наречии и имел в виду вот что: «трак» – задница, «адэ» – встал, «ро» – вовремя; то есть: «Задница, встал вовремя!» С того дня его и прозвали Тракадэро, но потом, по мере того, как рос его авторитет, слово «трак» – задница – становилось все более опасным и постепенно превратилось в непонятное слово «трок», и его даже за глаза называли Трокадэро.
Когда официант вернул сдачу, я заметил, как парень с синяком под глазом уставился на меня. Он сидел за столом напротив, повернулся и что-то сказал своим дружкам, их было четверо, перед ними стояли бутылки с пивом. Один из них встал, подошел и подсел ко мне:
– Видно, ты не местный.
– Местный.
– Я тебя в первый раз вижу.
– В первый и последний. – Я отправил в рот дольку лимона и собрался встать.
– Постой, ты куда? – Он ухватил меня за плечо.
– Чего тебе?
– Поговорим.
Я понял, что ошибся, дав официанту пятидесятирублевку, они увидели ее и почуяли запах денег. Обыкновенные уличные парни, без денег и без мозгов.
– Сколько есть – поделим, – отсчитал двадцать три рубля и протянул ему. Он положил их в карман и сказал:
– Хватит придуриваться, исполняй, что сказано. – Я отдал тебе половину.
– Обыщу, найду больше, накажу за вранье.
Все свои деньги я поделил на три части и разложил по карманам брюк и пиджака.
– Вставай, иди за мной, – он встал.
– Куда?
– В туалет.
Я встал и направился к выходу.
– Эй, иди сюда.
Я прибавил шагу, открыл дверь и вышел на улицу. На другой стороне улицы стояла черная «Волга» с тонированными стеклами. Никаких других отличительных знаков на ней не было, но я засомневался, не менты ли – и не рискнул бежать, они могли заметить и заподозрить что-то неладное. Я повернулся к парню, который шел за мной, и сказал:
– Ладно, у меня пятьсот рублей, отдам их тебе. – Пятьсот рублей были спрятаны в заднем кармане брюк. – Только оставь меня в покое, ты сам по себе, я сам по себе.
– Так, значит, деньжат у тебя навалом, – он ударил меня в лицо. Я не ожидал этого, не успел пригнуться и покачнулся. Он взял меня за воротник и потащил обратно в кафешку:
– Не переношу врунов.
– Иду, отпусти, – сказал я и улыбнулся. Хотел сделать вид, что все в порядке, меня беспокоила машина. «Будь что будет, отдам ему эти деньги, лишь бы не вляпаться в неприятности», – подумал я. Но этот выродок не отпустил меня, и случилось то, чего я боялся: машина тронулась, развернулась и остановилась за нами. Из машины вышли легавые, их было трое. «Стоять!» – услышал я хриплый голос.
На мой паспорт они не обратили особого внимания, разок взглянули, а затем усатый сержант положил его в карман. Парень хорохорился:
– Какие еще документы вам нужны, вы же знаете меня?
Его поставили лицом к стене, обыскали и достали из кармана большой нож. Затем настала моя очередь: найдя у меня столько денег, они вытаращили глаза.
– Я художник, – сказал я им.
– Ну-ну, и что ж ты такое нарисовал?
– Я специалист по портретам Ленина.
На боку у сержанта была кожаная сумка, куда он и положил деньги.
– Почему он тебя ударил?
– Наверное, перепутал меня с кем-нибудь, впервые вижу этого человека, мне незачем с ним драться.
Понял, что он мне не верит.
– Я порядочный человек, – убеждал его я.
– Что ты делал в этой забегаловке?
– Зашел случайно.
Дружки того парня вышли, стояли у дверей и глазели на нас.
– Хочу сказать вам пару слов, – обратился я к сержанту.
– Говори.
– Не здесь.
Он взял меня за плечо и отвел в сторону.
– У меня встреча с родителями невесты, я очень тороплюсь, оставьте себе двести рублей, остальное верните и отпустите.
Он заколебался.
– Ладно, пусть будет триста.
Предлагать больше было опасно, он мог насторожиться.
– Ладно, – кивнул он и повернулся.
В это время появился милицейский «Виллис», объехал «Волгу» и остановился перед нами. Дверцу открыл капитан, лет пятидесяти, не выходя из машины, спросил:
– Что происходит?
– Ничего особенного, – ответил сержант.
– Подрались, – добавил второй милиционер.
Капитан узнал парня.
– Никак не успокоишься, да? – сказал он и выматерил его, затем спросил обо мне: – А это кто?
– Говорит, художник, – опять ответил второй.
– Этот ни при чем, тот его ударил, – добавил сержант.
От напряжения я не мог выдохнуть.
Капитан опять оглядел меня:
– Документы есть?
– Да, есть, – ответил второй.
– Этот на порядочного человека похож, – как бы между прочим сказал сержант.
– Претензии имеются? – спросил меня капитан.
– Нет, – ответил я и только тут заметил, что из носу на грудь капала кровь.
– Почему?
– Уверен, он меня с кем-то спутал. С кем не бывает, ошибся.
Он как будто удивился, но больше ничего не спросил, обратился к сержанту:
– Отпустите, – и собрался закрыть дверцу машины.
В это время третий мент, который до этого стоял молча, не издавая ни звука, вдруг ляпнул:
– У него очень много денег.
– Покажите, – приказал капитан.
Сержант достал деньги из сумки и показал. Капитан взглянул и сердито уставился на сержанта. Тот отвел глаза.
– Это мой гонорар! – выкрикнул я, но капитан не обратил на мои слова никакого внимания.
– Отвезите в участок, там установят, кто он в действительности и откуда у него столько денег, – затем сплюнул, закрыл дверцу, и «Виллис» тронулся.
Сержант проводил его взглядом, настроение у него испортилось. Того ублюдка отпустили, а меня посадили в машину и привезли в участок. Дежурный офицер, взглянув на мой паспорт, поднял голову и уставился на меня:
– Так это ты? – он оживился.
– Ну да, я, а в чем дело?
Тот не ответил, позвонил по телефону и перед кем-то отчитался: «Привезли такого-то».
Я почувствовал, что вляпался в историю.
– Два года тебя разыскивают.
Не мог же я ему сказать: «Я не тот, за кого ты меня принимаешь, я Джудэ, а точнее, Иосиф Андроникашвили». Я горько усмехнулся.
– За что разыскивают?
– Не знаешь?
– Не помню, – ответил я.
– Не нервничай – напомнят.
Когда меня привели в камеру и за мной захлопнулась дверь, от ужаса случившегося я бросился на стену и со всей силой ударил головой, вокруг будто засияло зарево взрыва, и я потерял сознание.
Уже светало, когда я открыл глаза, наверху, за решеткой, виднелся темно-синий лоскут неба. В камере кроме меня было еще пять человек, они спали. Боже мой, ну какого черта я туда поперся, почему не ушел, когда сердце почуяло неладное, почему не прислушался к себе?
Утром нам раздали чай в железных кружках, он показался мне вкусным и достаточно сладким.
– Что ты натворил, за что взяли? – спросил парень, у которого не хватало переднего зуба.
Как я мог не ответить?
– Пока не знаю, – сказал я.
Тот решил, это шутка, и улыбнулся. А ведь все так и было. Я и сам с нетерпением ждал, хотел узнать, в чем меня обвиняют.
Целый день болела голова, я лежал на нарах и думал о Манушак. Вечером я представил себе, как она, радостная, с легкой косинкой в глазах, садилась в поезд, и заплакал.
– Ты что, впервые с легавыми дело имеешь? – спросили меня.
– Да, – кивнул я.
На другой день было воскресенье, и следователи отдыхали. Настала ночь, я, измученный, мерил шагами камеру: туда-сюда; горло сжимало, знал, что от этой ментовки до железнодорожного вокзала не было и километра, и там, в зале ожидания, у окна, сидела Манушак и ждала меня.
Эх, Манушак, Манушак.
В ту ночь я не спал. Мои сокамерники не церемонились: перестань выть, не мешай спать, не то получишь по морде.