Однажды мы переплыли реку и еще не успели присесть, как у меня зарябило в глазах и я вырубился. Когда сознание вернулось, я сидел на пне, а мои спутники с удивлением глядели на меня.
– Такое очень редко случается, – сказал я.
– У тебя было такое лицо и глаза, можно было подумать, что ты под сильным кайфом, изо рта пена шла.
– Ни разу в жизни не притронулся к наркотикам, – ответил я.
– Я тоже, – добавил Авторитет, – эти люди себе уже не принадлежит.
– Долго я был в отключке? – спросил я.
– С час будет, – ответил Узбек и потом добавил: – Не знаю, как вы, а я бы сейчас не отказался от плана, покурил бы всласть.
Так прошло три месяца со дня нашего побега, лес начал желтеть. Потом за какие-то несколько дней он весь запестрел желтым и красным, наконец похолодало и листья стали опадать. Когда мы однажды утром проснулись, вокруг все было белым-бело, шел снег. Так что настало время утепленных брюк и шерстяных портянок. А до железной дороги, по нашим подсчетам, оставалось по меньшей мере еще километров пятьсот. В лесу на кустах и деревьях уже давно не было плодов, маленькие речушки, в которых можно было рыбачить, встречались все реже и реже. Рюкзаки за спиной были почти пустыми. Когда продуктов осталось самое большее на десять дней, я понял, что ждать больше нельзя. Пришло время сматывать удочки, и в какой-то момент меня обуял страх: «Не поздно ли? Как бы они не опередили и не расправились со мной!» Тем вечером мы, как всегда, выбрали место для ночлега, собрали сухих веток. Только начали разводить огонь, как увидели, что по снегу бежит рыжая лисица. Мы все трое бросились вдогонку. Впереди бежал Авторитет, метнул топор, но промахнулся. Он бежал еще некоторое время, потом остановился. Я тоже остановился, еле переводя дыхание от усталости. Узбек пронесся мимо нас и исчез за деревьями. Авторитет повернулся и уставился на меня.
– Что такое? – спросил я.
– Если этот сейчас вернется с пустыми руками, ночью перережем ему глотку, сам видишь, еды больше нет.
– Ты о чем? – опешил я.
– Тебя собирались съесть, но ты человек нужный, в звездах разбираешься, к тому ж этот втрое тяжелее тебя, надолго хватит. Сейчас морозы, мясо не испортится.
Я молчал, что я мог сказать? Он повернулся, отыскал топор и засунул его за пояс.
Как наступили холода, приходилось подолгу разводить огонь, зато мы разжигали два больших костра, потом ложились посередине и, худо-бедно, спали в тепле.
Узбек опаздывал: «Уж не догадался ли о чем-нибудь?» – подумал я. Разве их поймешь, азиатов, живут интуицией и чувствами. Но когда первый костер запылал вовсю, он появился. Уставший, еле волочил ноги. Огромная его тень доходила до верхушек деревьев и колыхалась на снежных ветвях. Он принес двух задушенных лисиц. От радости я вскрикнул. Это были большие жирные лисы. Не поймай он их, Авторитет не отказался бы от своего плана, а я не знал, что бы стал делать. Никак не хотел быть соучастником такого дела, но выхода я не находил. Как бы вы поступили на моем месте?
– Увидел, как она скрылась в норе. Засунул руку и почувствовал: два раза укусили – за пальцы и запястье. Догадался, что там и вторая лиса, обеих вытащил наружу, – довольный, рассказывал Узбек.
Затем он достал из сумки нож и точильный камень и сел на поваленное дерево. Авторитет не сказал ни слова, глядел, как Узбек точил нож, и странно, едва заметно улыбался. Не зря его уважали, абсолютно «совершенным» был бандитом.
Узбек быстро освежевал лисиц, он знал это дело. Мы порезали мясо, три куска надели на шампур, остальное сложили в рюкзак почти доверху. Разложили обувь и портянки на просушку, поели и улеглись спать. Спустя некоторое время Узбек заскрежетал зубами, потом захрапел и Авторитет. Целый час я лежал неподвижно. Когда убедился, что они спят крепким сном, осторожно привстал и обулся. Рука Авторитета лежала на топоре, хотел было взять, но не рискнул. Нож я засунул сзади под ремень. Из рюкзака Узбека достал моток веревки и повесил себе на шею. Рюкзак с мясом и продуктами повесил на плечо, взял лисьи шкуры и, крадучись, пошел в сторону елей, постоянно оглядываясь назад.
«Если сейчас один из них поднимет голову – мое дело кончено», – подумал я. Укрылся за ветвями ели, плотно обмотал обувь шкурами и хорошо завязал веревками. Взглянул на моих спутников, блики от огня играли на их лицах. Я представил, что будет, когда они проснутся, и, кажется, я почувствовал что-то вроде жалости и даже угрызений совести. Это длилось всего несколько секунд, я повернулся и пошел. Было темно, но я знал, куда идти. Благодаря мягкому лисьему меху я почти не оставлял следов на снегу. На рассвете я подошел к маленькой речушке, разулся, вошел в воду по колено и пошел вверх по течению. На всякий случай я пытался замести следы. Так я прошел минимум пять километров, вышел на берег, растер ноги и обулся. Весь день я не останавливался, шел и шел. Когда стемнело, я залез под нижние ветви ели, спадавшие до земли. Там почти не было снега, я расстелил шкуры на земле и лег. Есть не хотелось. Через несколько часов я проснулся от холода, весь промерз, еле разогнул колени. Связал шкуры одну с другой лапками и приспособил на теле. Хвосты спустил в штанины один в одну сторону, другой в другую, и на поясе перевязал это одеяние веревкой. Надел ватник, собрал свой скарб и отправился в путь.
Думал о Манушак: «Манушак, милая моя девочка, я обязательно отыщу тебя и прижму к сердцу!» Так я подбадривал себя.
На третий вечер я решился разжечь огонь и поджарить мясо. Замесил на снегу две горсти муки, налепил на камень около огня, получилось что-то вроде хлеба, вкус был чудесный. Пока ел, вспомнились Авторитет и Узбек. «Интересно, что они сейчас делают, как они?» – подумал я и тут же постарался забыть о них. Затем я обнаружил, что не чувствую пальцев на левой ноге, массировал их до тех пор, пока не стало больно, только тогда перестал.
Утром я раздул огонь в костре, согрелся и пустился в путь. Облака висели низко, поэтому направление я определял по мху на деревьях, мох на деревьях растет по большей части с северной стороны. Для такого дела звезды, конечно, подходили больше, но и мох помогал, я был уверен, что не заплутаю и не вернусь назад.
По моим подсчетам, еды мне должно было хватить до того, как выберусь из тайги, но все-таки я старался экономить. Часто набирал елочной хвои, подолгу жевал, а потом глотал, забивая чувство голода. У меня не хватало девяти зубов, из оставшихся больше половины шатались. Но вскоре, к моему удивлению, десны окрепли, и зубы перестали шататься, похоже, хвоя помогла.
Прошло уже больше месяца, как я сбежал от своих спутников, и однажды вечером я увидел человеческие и собачьи следы. Тут же на снегу был брошен довольно большой окурок, значит, недалеко была деревня или поселок городского типа. Тайга кончалась. Окурок я вечером хорошенько просушил над огнем и выкурил. Получилось всего четыре затяжки, но и этого оказалось достаточно – закружилась голова.
На другое утро небо прояснилось, за верхушками деревьев виднелось солнце. Я закинул рюкзак за спину и зашагал. Время от времени с веток падал снег, воздух искрился от мороза. Но это продолжалось недолго, в полдень потеплело, небо покрылось облаками, и пошел снег. Лес уже не был таким густым. Миновав сосны, я поднялся на небольшое возвышение и остановился. Всего шагах в пятнадцати от меня, припорошенные снегом, тянулись железнодорожные рельсы.
37
До сих пор как будто все было ясно. Я знал, что должен добраться до железной дороги, это было главным. И вот она, передо мной – я в растерянности глядел на мокрые шпалы и блестевшие рельсы: «А что же дальше? Что мне теперь делать?» – думал я и чувствовал, как ползли по моим нервам почти забывшиеся в тайге прежнее напряжение и страх.
Ватник и брюки превратились в лохмотья. Сапоги были еще ничего, они в основном лежали в рюкзаке, я шел босиком, пока не похолодало. Лисьи шкуры начали разлагаться, от них воняло, зато мне было тепло, так что грех было жаловаться. В рюкзаке лежали два небольших куска мяса – все, что оставалось из еды. Я присел на поваленное дерево и съел один кусок сырым. По сравнению со шкурами мясо сохранилось лучше. Шкуры были на мне постоянно, и мороз не мог защитить их от разложения.
Было темно, когда я услышал звук поезда и спрятался за ель, паровоз тянул нагруженные бревнами платформы. Он проехал мимо меня, выпустив из-под колес облака пара, накрывшего меня и ель. Я рванул с места, уцепился за железный поручень, повис на нем, потом подтянулся всем телом и взобрался на платформу. Устроился между бревнами, так, чтобы быть защищенным от ветра.
Перестук железных колес напомнил мне о поездах, проходивших ночью вдоль Арсенальной горы в Тбилиси, и перед глазами встало лицо Манушак.
– Манушак, моя хорошая девочка, как ты теперь?
Где ты?
Любовь, так или иначе, разъясняет недоразумение – почему несчастные люди так отчаянно цепляются за жизнь. Человек, лишившийся способности любить, страшнее десяти взбесившихся собак, настолько он беспощаден и опасен. Но таких немного, большинство все-таки носят в себе хотя бы крупицы этого чувства. Однажды один заключенный, убивший двоих, попросил меня: «Нарисуй мне черного цыпленка с белыми крапинками, у меня такой был в детстве, я его очень любил». Я нарисовал и отдал ему. Он взглянул, глаза его так потеплели, что я удивился. Как-то я прочитал книгу одного американского писателя, запомнилась фраза оттуда: «Эти жалкие сукины дети» – так писал он о людях. Трудно, наверное, сказать точнее, во всяком случае, о большинстве тех людей, которых я встречал и знал.
Когда я проснулся утром, уже давно рассвело. Поезд шел по степи. При виде пространства без единого дерева меня охватили изумление и почему-то страх. Я еле разогнул колени, встал и целый час прыгал на месте. Наконец я почувствовал, как в ногах побежала кровь, и остановился. Поднял голову и заорал – раз, другой, третий. Мне хотелось орать. Я орал, и мне становилось легче. Затем нервный припадок прошел, в глазах зарябило, я присел между бревнами и отключился. Когда сознание вернулось, я съел последний кусочек мяса, проглотил, будто его и не было.