– Я потому спрашиваю, что ты похож на одного человека, которого мы похоронили десять лет назад, и теперь твое появление здесь кажется мне и моему другу несколько странным. – При этом он внимательно рассматривал меня здоровым глазом.
«Значит, мой отец скончался десять лет назад», – подумал я и тяжело вздохнул.
– Прости, ты слышишь меня?
Я кивнул.
– Тогда отвечай, – раздраженно сказал он.
Наконец я смог выдавить из себя:
– Тамаз, брат, как ты?
Он вытаращил зрячий глаз.
– Джудэ я, Андроникашвили, сын сапожника Гогии.
Несколько секунд он стоял молча, затем лицо его выразило изумление:
– Ты тот самый Джудэ?
– Да, это я.
– Да-а-а?! – он собрался еще что-то добавить, но не смог, запнулся, протянул мне руку и сильно пожал.
Второй оказался Нугзаром Швелидзе.
– Эй, парень сколько раз приходила весточка о твоей гибели, а ты, выходит, жив?
46
Тамаз повел меня к себе, открыл дверь ключом, и мы спустились по лестнице. Он зажег свечу:
– Не смог заплатить за электричество, вот и отключили.
Стены теперь были выкрашены в серый цвет, в комнате стояли тахта, стол и большое кресло.
– Деньги есть? – спросил он.
– Русские, двадцать два рубля.
– На эти деньги и одной пачки сигарет не купишь.
– Знаю.
– Двадцать килограмм золота у тебя правда были?
– Нет, – ответил я, не собираясь рассказывать всей правды.
– Жаль, – он и впрямь огорчился.
Из-под тахты он достал бутылку.
– Два стакана будет, – обрадовался он и разлил водку по стаканам.
– Однажды на улице встретил майора Тембрикашвили, он тогда работал в городском управлении милиции, он и говорит мне: из России пришли сведения – Джудэ еще двоих уложил и утонул в озере; так что передай его отцу и близким: могут пить за упокой его души.
Он рассмеялся и чокнулся со мной:
– Ну, за твое возвращение! – и опрокинул стакан.
– Спасибо, – ответил я и тоже выпил.
Водку мы заели кусочком сыра и хлеба. Вот и все. Больше у него не было ни выпить, ни поесть.
– Твой отец скончался десять лет назад, мы похоронили его в Дигоми, на новом кладбище, – начал рассказывать он сам, я его не спрашивал. – За несколько лет до кончины у него испортилось зрение, и он бросил работу. Как видно, был у него запас на черный день, на это и жил. Покупал еду в гастрономе, складывал в сумку, потом ощупью, держась за стены, шел в сад и там сидел целый день под акацией. Иногда и в духан Кития заходил, Кития говорил, что он всегда платил, в долг ни разу не ел.
За два года до кончины он принес сюда большой чемодан, полный его рабочих инструментов, и сказал: «Не знаю, когда умру, поэтому пусть все это будет у тебя, сохрани, на этом свете всякое случается, вдруг однажды Джудэ появится, и может ему это пригодится». Но кто мог думать о твоем возвращении, и несколько лет назад понес я эти инструменты на ярмарку, но никто ничего не купил, выбрасывать жаль было, поэтому я притащил этот чемодан назад и поставил в нишу рядом с бабушкиным сундуком.
О Манушак и ее семье он не сказал почти ничего нового:
– После того, что случилось, Манушак некоторое время все пьяная шаталась, то один ее уведет, то другой… очень дешевая блядь была. Не скрою, целую неделю она здесь у меня спала. Я нашел ее у школьной лестницы, сильно избитую, пожалел и привел сюда. Наконец, когда она оправилась, синяки прошли, я предложил ей: если хочешь – оставайся, живи здесь. Но она не осталась. Ушла и прибилась к Лейле и Джигаро, долго жила у них, но когда ребенок родился, они поссорились. Лейла и Джигаро, оказывается, задумали продать ребенка и клиента нашли, но Манушак не дала. Тогда те потребовали с нее долг: «Приютили, кормили-поили тебя, за лекарства твои платили, теперь, будь добра, верни нам наши деньги». Небось рубль за десять ей посчитали. Что могла вернуть несчастная Манушак? Потолковали и наконец сговорились, что отдадут ее в жены одному старому азербайджанцу, то есть на самом деле продали ее вместе с ребенком. Азербайджанец тот в деревне жил, где-то неподалеку от Тбилиси. Они отвезли туда Манушак и ребенка на машине Миши Нерсесова, об этом Миша сам рассказывал: «Жених не таким уж и старым оказался, прекрасно выглядел, Лейле и Джигаро отсчитал шестьсот рублей, с тем и вернулись».
Этого Мишу Нерсесова убили во время гражданской войны. Машину отбирали, он сопротивлялся, ему и продырявили лоб. Из-за той ржавой машины я бы не то что в человека, в кошку бы не выстрелил. Если б ты знал, сколько мерзостей было во время этой войны, впрочем, их и сейчас хватает, по этому поводу жаловаться не приходится.
Что касается Лейлы и Джигаро, ну что тебе сказать, спустя два или три года после того, как Манушак выдали замуж, они тоже исчезли из нашего квартала. Я слышал, что несчастная Джигаро подцепила сифилис, пока выяснила, что с ней, нескольких заразила, и как говорили, избили ее так, что померла. А вот о Лейле ничего не знаю, не помню даже, когда видел ее в последний раз, я вообще забыл о ней, наверное, и не вспомнил бы никогда, если б ты не появился и не спросил о Манушак.
– Где я буду спать? – спросил я.
Он протянул руку в сторону тахты:
– Вот эта тахта, твоя будет, я теперь в той комнате сплю на бабкиной кровати.
Я встал, вышел в туалет, вернувшись, снял обувь и устроился на тахте.
– Хаим обрадуется, когда узнает о твоем появлении, – сказал Тамаз.
Я тяжело вздохнул, бледное лицо Хаима встало перед глазами.
– Он здесь? – спросил я.
Тамаз кивнул.
Из всех сплетен или правды, услышанных о Хаиме от него, я выделю одну историю, о доме шляпника Нестора.
– Как только коммунисты драпанули отсюда, этот твой Хаим вернулся и купил около пекарни, внизу, старый одноэтажный дом, помнишь еврея Нестора, который шляпы шил, вот его дом и купил. Затем взял да к дому Нестора прикупил еще и огромный Дворец молодежи, который на Авлабаре, со всеми его садами и бассейнами. Я когда об этом узнал, здорово удивился и задумался – если у него было столько денег и он собирался покупать дворец, на что ему сдался гнилой дом Нестора? Разве это дом? Три или четыре комнаты да подвал. И двор маленький. К тому же никто ни разу не видел, чтобы Хаим туда приходил, кроме пьяницы Касума Мамедова. Да и тот до конца не был уверен, видел он его там на самом деле или приснилось ему все. А может, и того хуже, белая горячка его скрутила, вот и привиделось. Его, беднягу, жена еще при коммунистах из дому выгнала за пьянство. Вот он и ночевал где попало.
Встретил я его за три недели до того, как он концы отдал: «Если б ты знал, как я мучаюсь, – сказал он мне тогда и рассказал такую историю: – Я спал в подвале дома Нестора за старыми столами и стульями, накрывался плюшевой шторой, которую там же нашел». Проснулся он от шума, выбрался из-под шторы, видит, на полу стоит и светит большой фонарь, возле фонаря стоит полный старик, белая борода спускается на грудь. Он в очках и черной шляпе, в руках держит калькулятор. А у стены стоит Хаим и долбит ее, потом из этого места начинает доставать пачки долларов. Пачки он бросал прямо на цементный пол. Наконец, когда груда долларов достала им до колен, они облили ее бензином и подожгли.
Тамаз уставился на меня:
– Ты веришь этому?
Я пожал плечами.
– «Потом они, оказывается, тщательно подмели весь пепел, собрали в кулек и унесли с собой Касум Мамедов сомневался. Утром, когда я проснулся, вижу, стена и правда выдолблена, да только я не смог вспомнить, была она выдолблена до того или нет; теперь не знаю, что и думать: случилось это на самом деле, привиделось мне или приснилось, – рассказывал мне Касум. – После всего этого я мучился, все думал: если это было на самом деле, выходит, я всю зиму спал в десяти шагах от миллионов, то есть от счастья».
Вот такую историю рассказал он мне, – продолжал Тамаз, – но, по-моему, он напрасно переживал; кто, как не я, знает, что водка может сделать с человеком. Если у тебя начнется белая горячка, ты так ясно представишь себе всякую чушь, что сердце может разорваться. Мне однажды здесь пчела привиделась, огромная, с эту тахту величиной. «Вот съем тебя и сделаю из тебя мед», – пригрозила она. «Ты что-нибудь другое придумай, парень, какой из меня мед», – рассмеялся я. А она: «Нет, обязательно съем». Еле успел выбежать за дверь. Вернулся на другой день, а она опять здесь. Я снова сбежал и целый месяц не появлялся, в Мегрелии у родственников жил, а когда вернулся, ее уже не было. Ну да ладно, это все побоку. Предположим, Касум Мамедов и вправду видел там Хаима, но откуда в той стене столько денег? Когда шляпник Нестор скончался, его дочь и зять с голодухи пухли, дом они продали каким-то ассирийцам, ассирийцы – какому-то полковнику милиции, вдова этого полковника – Робинзону, который в кинотеатре «Спартак» администратором работал. Никто из них не был богат, все нуждались. Ладно, предположим, там были деньги, и Хаим со стариком прознали про это. Почему тогда сожгли? Что случилось? Спятили? Хаим вовсе не похож на сумасшедшего. Глупости все это. И все же один вопрос остается: зачем он купил дом, который ему абсолютно не нужен, никто там не живет, и уже столько лет он заперт? Вот в чем дело…
У меня было такое ощущение, будто мне рассказывали о постороннем человеке, с которым меня ничего не связывало, просто я знал, как его зовут, догадывался и о том, почему сожгли доллары. Так что, по-моему, Касуму Мамедову ничего не привиделось, но я не собирался говорить об этом.
– Чего молчишь? Скажи что-нибудь.
– Лучше я тебя послушаю, – ответил я.
Тогда он рассказал свою историю.
– У меня было две жены, одна – сама померла, у второй ума хватило – ушла от меня, а не то б я ее убил. Детей ни с одной из них не прижил, потому и одну, и другую забыл легко. Одиннадцать лет проработал проводником на железной дороге. Где я только не был, всего было вдоволь – и еды, и питья. Карманы были полны денег, но однажды я накостылял пьяному пассажиру, и все закончилось. Меня посадили на шесть месяцев, когда вышел, поехал в Поти, у меня же там родственники, начал работать на рыбзаводе. Сколько ж я тогда рыбы съел… Хороший город, и люди хорошие, но не выдержал я там долго и вернулся. Тут за всякое брался, однажды пистолет продал, из этого пистолета русских военных ранили, целая история была. Тот, кто этот пистолет купил, выдал меня, и мне дали большой срок. Но по амнистии я вышел быстро. Потом жизнь постепенно пошла по наклонной, фабрики и завод