Я прошел по мосткам, потом мимо ореховых деревьев и за старой оградой увидел длинный железный балкон, выкрашенный синей краской. Остановился, перевел дух, подошел к ограде и огляделся. Во дворе с одной стороны от дома стояли курятник и большой коровник, с другой стороны – небольшое строение из досок и бревен. На земле перед ним играли и кувыркались маленькая девочка и щенок кавказской овчарки. Там же индюки и куры щипали траву. Почему-то я взглянул на небо, по осеннему небу одно за другим плыли белые облака.
В этот момент скрипнула и открылась дверь постройки, оттуда, сутулясь, вышла женщина. Она наклонилась, подняла девочку с земли и отряхнула пыль. Я обеими руками уцепился за ограду. Женщина подняла голову и заметила меня. Она медленно выпрямилась и позвала меня, сказала что-то по-азербайджански. Я не мог издать ни звука, дыхание перехватило, нас разделяло каких-то двадцать метров. Она отпустила ребенка и направилась ко мне. С каждым ее шагом сомнение уходило – это была она, я не ошибался.
На ней было серое фланелевое платье, рваные резиновые боты, на голове пестрая косынка, лицо прорезали морщины. Она замедлила шаги, остановилась передо мной, и мы заглянули друг другу в глаза. Потемневшее от загара лицо побледнело, глаза стали косить. Она узнала меня:
– Боже мой, это ты?!
У нее не хватало передних зубов.
– Это я, Манушак. Я пришел.
Она улыбнулась мне, на лоб выбилась седая прядь, она заправила ее под платок, колени у нее подогнулись, она медленно осела. Я перелез через ограду и опустился на колени рядом с ней. Манушак подняла голову и в изумлении не отрывала от меня взгляд. Я помог ей встать. Выпрямившись, она осторожно коснулась руками моей груди и лица и заплакала. Я хотел спросить, как она, но в горле застрял ком.
– Боже мой, если б ты знал, как я тебя ждала, – прошептала она.
Я осторожно обнял ее рукой и прижал к груди. От родного запаха пота и дыхания, который я помнил столько лет, голова закружилась, и я почувствовал, как по правой щеке катится слеза. И только, я сумел сдержаться, отступил и улыбнулся.
В это время послышался голос девочки:
– Бабушка, кто этот человек?
– Он был тем добрым и красивым мальчиком, которого я любила.
– Ты – Джудэ? – спросила она с серьезным выражением лица.
Я кивнул.
– Очень приятно, – сказала она по-грузински почти без акцента.
– Большое спасибо.
– Внучка моя, – сказала Манушак и утерла слезы уголком платка, – у меня дочь была, родилась еще до того, как я сюда попала.
– Знаю, – кивнул я.
– В Тбилиси училась, в шелкопрядильном техникуме, шесть лет назад, зимой, она вернулась сюда в положении и скончалась при родах.
Я погладил девочку по голове.
– Красивая девочка. Как зовут?
– Она говорила, если дочка родится, назову ее Манушак, я так и назвала, – сказала Манушак, взяла меня за руку, и мы направились к тому деревянному строению. – Здесь мы живем, – улыбнулась она той старой робкой и наивной улыбкой.
Мы присели на длинную деревянную лавку возле двери.
– Так мы сидели с тобой перед парикмахерской моего отца, – вспомнила она и опять улыбнулась.
В тот день мы долго и о многом говорили, но я выделю самое значительное с моей точки зрения и коротко вам изложу.
– Листок, где я записала твой адрес и новые имя и фамилию, я положила в кармашек платья. Вернувшись домой, начала готовиться к отъезду, платье постирала, а бумажку достать забыла; когда платье высохло и я нашла ее, она вся скрутилась и высохла, а буквы так расплылись и стерлись, что ни я, ни Хаим ничего разобрать не смогли.
Помню, я встал и начал ходить взад и вперед, сердце учащенно билось. Вот, оказывается, в чем было дело: если Хаим не знал, кого нужно искать, как бы он нашел меня? А ведь все эти годы я был так обижен на Хаима, что при мысли о нем у меня дыхание перехватывало. «Боже милостивый, ну почему я ни разу не подумал о том, что с этой бумажкой могло что-нибудь случиться?»
– Тогда Хаим дал мне номер телефона, – продолжала Манушак, – ты должен был позвонить и спросить, как дела у ангелов в синагоге, и назвать время следующего звонка. Его бы предупредили, и в назначенное время он ждал бы тебя у телефона.
Рассказывая, она глотала слова, сидела, сгорбившись, с испуганным и каким-то тупым выражением лица, свойственным много страдавшим людям.
– Я двое суток просидела у окна на вокзале в Краснодаре, ждала тебя. Потом я смогла связаться с Хаимом по тому номеру телефона и сказала, что дела плохи. Ладно, я приеду, ответил он, и постараюсь его найти. Через два дня он действительно приехал, меня отправил в Тбилиси, а сам всю неделю оставался там и вернулся в очень плохом настроении, сказал: «Либо его убили, либо легавые задержали его по другому делу под новым именем и фамилией». – «С чего бы его убили?» – «Из-за золота». Я разревелась, не хотела верить в такое. «Нет, он жив», – говорила я. «Дай-то бог, тогда он сумеет как-нибудь дать нам знать». В ожидании прошло два года, и когда наконец я повидалась с Хаимом перед его отъездом в Израиль, он сказал: «Я потерял надежду, не думаю, что он когда-нибудь появится».
А я в это время ждал его.
– Помнишь, в нашем доме со стороны двора было ласточкино гнездо. Каждую весну ласточки возвращались туда. Мне приснилось, будто ты высунул из этого гнезда голову и был маленьким, как птенец. «Что это с тобой стряслось?» – огорчилась я. Ты серьезно и деловито ответил: «Ничего, Манушак, вырасту». Оседлал ласточку и улетел. Махал мне рукой, пока не скрылся из глаз, и кричал: «Я вернусь, Манушак, не горюй». Этот сон показался мне хорошим знаком, я его не забывала, и как вспоминала, так сердце теплело надеждой.
Я уже много времени пробыл здесь, когда услышал звук трактора и повернул на шум голову. Ворота были открыты, и в них, можно сказать, вполз старый трактор на перекошенных колесах и остановился недалеко от нас. С него сошел старик, ему было, наверное, за семьдесят.
– Мой муж, – сказала Манушак и встала. Я тоже поднялся и кивнул в знак приветствия. Он не ответил мне, уставился на Манушак. Манушак что-то сказала ему по-азербайджански и положила руку мне на плечо. Старик оглядел меня и сплюнул, затем повернулся и пошел к большому дому.
– Что ты сказала ему? – спросил я.
– Сказала, что ты мой старый и очень дорогой друг.
Мужчина открыл дверь и вошел в дом. Скоро он вышел, с ним шли две женщины. Та, что была повыше, что-то крикнула Манушак, она ответила. Мужчине и на этот раз не понравился ее ответ, он рассердился и раскричался. Манушак слушала его с серьезным выражением лица и ничего не отвечала. Потом все трое поднялись на трактор и уехали.
– Не поехала с ними работать, – объяснила происходящее Манушак, – вечером, наверное, получу от него палкой.
Я расстроился, Манушак попыталась меня успокоить:
– Ничего, силенок у него уже нет, бьет, как пятилетний ребенок.
– Палка, она и есть палка, – у меня всерьез испортилось настроение.
– Вообще-то, он неплохой человек, одежда у нас есть, еды не жалеет, отпускает меня проведать Сурена, денег дает на дорогу, еще ни разу не отказал.
– Сурен жив? – спросил я.
– Он в психушке, которая возле ХрамГЭСа, живет там на государственный счет. В год раза три-четыре езжу его навестить. На голове у него уже нет волос, и руки трясутся, как у бедняги Гарика, ты же знаешь, у Гарика под конец тряслись руки, он больше не мог работать.
– Знаю.
– Сперва я думала, он притворяется, боится, как бы не догадались о том, что случилось на самом деле, но, оказывается, я ошибалась.
– А что случилось?
– Это он перерезал горло Рафику.
– Гарик?!
– Да.
– Да что ты?! – я оторопел.
– Когда я об этом узнала, проплакала всю ночь.
Я задумался и решил проверить рассказ Арутина.
– Ты нравилась Рафику, – напомнил я.
Она взглянула на меня и опустила голову:
– Не хочу об этом вспоминать.
Я все-таки спросил:
– Он силой тебя заставил?
Она еще ниже опустила голову:
– Как тебе сказать, я испугалась.
– Когда это случилось?
– Помнишь, ты мне жакет подарил? На нем сирень была вышита.
Я кивнул.
– В тот вечер я ждала тебя у входа в сад, мы в кино собирались. Тут он появился на своей новой «Волге» и приказал мне: «Садись!»
– Почему ты тогда мне не сказала?
Она с беспокойством посмотрела на меня.
– Как же я могла сказать такое?
– Сколько раз ты с ним встречалась?
– Пять или шесть, точно не помню.
У меня стало тяжело на сердце.
– Я любила тебя по-прежнему, для меня ничего не изменилось.
Что я мог сказать?
– В конце он очень плохо поступил со мной.
– Знаю.
– Но все равно мне было его жаль.
Мне не хотелось больше говорить про Рафика:
– Забудь эту историю.
Я коротко рассказал Манушак, как меня арестовали в Краснодаре и что со мной приключилось дальше. Не отрывая от меня глаз, она слушала и кивала с сочувствием.
– И месяца не прошло, как я приехал, народ очень изменился, как будто в другой стране нахожусь.
– Чем ты занимаешься? – спросила она.
Я рассказал: «Так что пока понемногу перебиваюсь».
Все это время маленькая Манушак играла с щенком, потом вошла к себе и вернулась с хлебом и сыром в руках, она улыбнулась нам и села рядом с нами.
– Я снилась тебе? – спросила Манушак.
– Да, когда ты снилась, мне везло.
Ей было приятно услышать это.
В доме открылось окно, в нем показалась пожилая толстая женщина, она что-то строго сказала Манушак и закрыла окно.
– Старшая жена моего мужа, – сказала Манушак, – кур надо покормить.
Она встала и пошла в свое жилище, вынесла оттуда кипу газет, положила рядом со мной на скамейку и сказала:
– Здешний продавец газет оставляет мне газету, если в ней есть портрет Трокадэро, я ее покупаю. Смотри, сколько их.
– На кой тебе это? – удивился я.
– Он очень уважал тебя.