СМОЛИН. Прости.
МАРИАННА. Чего уж там! Мне только жаль, что не вы были моим первым мужчиной.
СМОЛИН. Я?!
МАРИАННА. Конечно. А теперь, после Игнатия, у меня неизбежно будет и второй, а там третий... Быть мне субреткой.
СМОЛИН. А если я?
МАРИАННА. Я бы привязалась к вам всей душой и уже никому бы не досталась.
СМОЛИН. Боже!
МАРИАННА. Как говорит Фаина Ивановна, я упустила мою фортуну.
СМОЛИН. Меньше б слушалась. Добро. Будь здесь хозяйкой.
МАРИАННА. Хозяйкой? Как это?
СМОЛИН. Видишь ли, я уже так хорошо тебя знаю, что не могу предложить тебе быть служанкой и даже экономкой. Это нелепо.
МАРИАННА. Отчего же? Это как раз мне было бы понятно, как играть роль модели.
СМОЛИН. Представим дело так: два человека поселились в одной квартире и ведут одно хозяйство. Вот и будь ты такой же полноправной хозяйкой, как и я. Тем более что у тебя теперь денег даже больше, чем у меня.
МАРИАННА. Мне дали отступного? Покрыли грех муженька?!
СМОЛИН. Это в порядке вещей, но к тебе, Марианна, не относится.
МАРИАННА. Как это?
СМОЛИН. Евгения Васильевна говорит, что, хотя ты считалась ее горничной, она всегда относилась к тебе, как к младшей сестре.
МАРИАННА. Я и есть ее младшая сестра, только сводная.
СМОЛИН. Откуда ты это знаешь?
МАРИАННА. Шептались кумушки. И ко мне относились иначе, чем к прислуге. Я и была рада - свободе, какой не было и у Жени. Ей приходилось учиться, а я присутствовала на ее уроках и все схватывала на лету, и читать и писать научилась почти что сама. Когда это обнаружилось, думали отдать меня в гимназию, но я была из крестьянской семьи и должна была жить в деревне, не в гимназию в Москве ходить.
СМОЛИН (присматриваясь заново к девушке). Недаром я замечал в вас сходство, даже не внешнее, а в стати и повадках.
МАРИАННА. Как! В ваших глазах я в самом деле ее сестра?
СМОЛИН. Да.
МАРИАННА. Как это может быть? (Завертелась и чуть ли не запрыгала по мастерской.) Поверить не могу!
СМОЛИН. Чему ты так радуешься?
МАРИАННА. Уж конечно, не тому, что я ее сестра. Это я знала, кажется, всегда. А тому, что вы поверили!
СМОЛИН. Это так важно?
МАРИАННА. Еще бы! Даже отец мой родной смотрел на меня, как на девчонку из дворни. Сестра держала при себе, как горничную. А в ваших глазах я ничем не хуже ее.
СМОЛИН. Так оно и есть. Я потому стал писать с тебя, когда застрял с ее портретом, что ты воплощала то, что она утаивает в себе, жизненность во всей ее непосредственности и силе. В ней сквозь внешний лоск проступала некая ущербность, что культивируют декаденты ради свободы чувств и духа.
МАРИАННА. Боюсь, теперь и во мне проступит эта ущербность. Была, как цветок; сорванный, хоть в фарфоровой вазе, скоро увянет.
СМОЛИН. Останешься в моих рисунках, как живая, влекущая сердца живых. Приступим к работе!
МАРИАННА. Как! Я к вам нанялась в служанки, а не в натурщицы.
СМОЛИН. Мне не нужны ни служанка, ни натурщица. Мне нужна ты, Марианна. Я даже буду подписывать, с кого писал. С Марианны... Как твоя фамилия?
МАРИАННА. Фамилия? Колесникова.
СМОЛИН. Колесникова?
МАРИАННА. У нас полдеревни Колесниковы.
СМОЛИН. Хорошо. Тебе надо одеться...
МАРИАННА. Как! Раздеваться не надо?
СМОЛИН. Пока не надо. Где твои маскарадные платья?
МАРИАННА. В доме на Каменном острове остались.
СМОЛИН. Надо привезти. Напиши записку к сестре, пусть Фаина Ивановна привезет.
МАРИАННА. К сестре? (Взглядывая на Ореста с мучитель-ной улыбкой.) Орест милый, этим не шутят.
СМОЛИН. Я и не шучу.
МАРИАННА. Она вам сказала?
СМОЛИН. Да. Отец ваш, будучи при смерти, признался.
МАРИАННА. Теперь он здоров, снова забудет.
Марианна заплакала и ушла в свою комнату.
СМОЛИН. Марианна!
МАРИАННА. Орест!
Марианна повернулась к нему, смеясь сквозь слезы. Он впервые обнял ее, а она, схватив его за голову, осыпала его лицо поцелуями.
СМОЛИН. Прекрасно, милая! Мне надо выйти из дома. Пиши записку. Я отдам ее посыльному.
МАРИАННА. Может, сам хочешь поехать на Каменный остров?
СМОЛИН. Может быть. Милый друг, я буду жить, как всегда, не обремененный ни службой, ни семьей, свободный художник.
МАРИАННА. Никто не покушается на вашу свободу, сударь. Вы свободны, свободна и я.
СМОЛИН. Разумеется.
Смеются.
Интерьер дома в стиле модерн. Морев и Юля нашли укрытие на башне за ширмой с изображениями в японском духе, не до конца раздвинутой, где находились кресла, как за кулисами, каковые при необходимости выносились и ставились в полукруг, как перед сценой, что и представлял из себя фонарь-башня. Нарядные шелковые жалюзи спускались до пола. Под ними-то они устроили себе пристанище. Юля была не в себе, но как? Как жаждущая любви и ласки юная особа, ничего более, и он не мог ей ни в чем отказать, взывать к разуму невозможно, ибо и сам упивался негой любви, впадая, быть может, как она, в безумие.
ЮЛЯ (просыпаясь). Мы где, милый?
МОРЕВ (просыпаясь). Не знаю.
Слышны голоса откуда-то с интонацией, как со сцены или с другого времени.
ЮЛЯ. Кто там?
МОРЕВ. Тсс!
Они заглянули в столовую: там Ломов обедал и разговаривал с дворецким.
ЮЛЯ. А что я говорила?
МОРЕВ. Мы здесь и там?
Слышно, как в ворота въехала карета.
ЛОМОВ. Кто там подъехал?
КУЗЬМА. Граф Муравьев и художник.
ЛОМОВ. А что они сделались неразлучны?
КУЗЬМА. Я думаю так: ни один не желает оставить другого наедине с Евгенией Васильевной. Соперники.
ЛОМОВ. Соперники? Да, граф не охотник до женщин. Ему приглянулся художник.
КУЗЬМА. Как это?
ЛОМОВ. Не твоего ума дело.
КУЗЬМА. Конечно, у господ все иначе. Им светских дам мало, им подавай прислугу, а то вовсе... Тьфу-ты.
ЛОМОВ. Не болтай лишнего. Госпожа встречает гостей?
КУЗЬМА. Да, вышла с зонтиком. Идет дождь.
ЛОМОВ. А солнце?
КУЗЬМА. И солнце светит. Все дни сливаются в один, а в какой - не поймешь.
ЛОМОВ. Мы видим то, что было, ты думаешь?
КУЗЬМА. А что же еще?
ЛОМОВ. Нам снится наша жизнь.
КУЗЬМА. Да, это похоже на сон.
ЛОМОВ. Что там видишь?
КУЗЬМА. Не там, уже здесь. Мы за ними идем, как тени.
ЛОМОВ. Мы тени, а они?
КУЗЬМА. Не знаю, они встретились здесь или там.
В гостиную вошли Евгения Васильевна, граф Муравьев и Орест Смолин.
СЕРЖ. Входите, входите. (Открывая дверь в спальню.) Ева приглашает нас в Эдем.
СМОЛИН. Если я Адам, вы дьявол, граф?
СЕРЖ. Выходит, так.
ЕВГЕНИЯ (смеется). Вы дьявол?
СЕРЖ. Дьявол - всего лишь наперсник Адама и его детей.
ЕВГЕНИЯ. Но какая радость или слава быть наперсником?
Евгения взглянула на Ореста ее глубоким взором, в котором ничего, кроме тайны соблазна и греха, кажется, не было.
СЕРЖ. Очень большая. Моя радость вдвое больше, чем ваша с Орестом. Вы бы никогда не решились на это свидание, если бы я не видел в том радости, излучая ее на вас вместе и в отдельности. Я влюблен в вас и моя любовь сводит вас. Здесь цветы, фрукты, шампанское. Вы ожидали нас.
ЕВГЕНИЯ. Мне было крайне любопытно, решится ли приехать Орест на свидание, в котором будет присутствовать третий.
Евгения подошла к художнику, глядя на него влекущей улыбкой.
СЕРЖ. Я не третий, я наперсник. Наперсник, сводя влюбленных, всегда присутствует, пусть за дверью.
СМОЛИН. Так встаньте за дверь.
Орест вспыхнул, весьма недовольный тем, что втянули его в какую-то двусмысленную игру, и кто? Гордая, независимая госпожа Ломова. Любви и восхищения ей мало.
СЕРЖ. Не сердитесь, милый друг. Я встану за дверью. Но нам надо обсудить нашу поездку в Италию.
СМОЛИН. Нашу поездку в Италию?
ЕВГЕНИЯ. Орест! (Взяла его за руку.) Не знаю, как, но именно он добился этого. Он сумел убедить меня, как важно для вас путешествие по Италии...
СМОЛИН. Он предвкушает одно: погрузить нас в омут разврата.
СЕРЖ. В омут любви!
ЕВГЕНИЯ. Какая разница? Я с тобой, милый Орест, готова на все.
СМОЛИН. А что его сиятельство?
ЕВГЕНИЯ. Он влюблен в нас, и в его любви мы освободимся от сковывающего нас стыда. Он всего лишь наперсник, весьма забавный, отнюдь не дьявол.
СМОЛИН. О, боги! Это ты меня уговариваешь?
Орест обнимает и целует госпожу Ломову, казалось, совсем забыв о графе, который, стоя тут же, посылает воздушные поцелуи.
СМОЛИН (отшатывается). Или это из какой-то пьесы?
СЕРЖ. Есть такая пьеса, как говорит Гамлет.
Граф отступает к двери, исчезает за нею, оставив ее полуоткрытой.
Ломов, повелев уйти дворецкому, - их никто не замечал, - ринулся на графа и, засветившись, исчез.
ГОЛОС ЮЛИ. Милый, мы умерли или еще живы?
ГОЛОС МОРЕВА. Увы!
ГОЛОС ЮЛИ. Увы?
ГОЛОС МОРЕВА. Мы вне жизни.
ГОЛОС ЮЛИ. Значит, и вне смерти. Это похоже на купанье в море. Давай не всплывать.
ГОЛОС МОРЕВА. Юля!
ЛОМОВ. Это же сон! (Снова появляясь в яви в гостиной.)
Граф Муравьев прикрывает дверь в спальню.
ЛОМОВ. Что там?
СЕРЖ. Репетиция идет.
ЛОМОВ. Врешь, мерзавец!
СЕРЖ. Милостивый государь, вы с ума сошли!
Ломов влепил оплеуху его сиятельству. На странный звук пощечины из спальни вышли Орест и Евгения, явно смущенные.
СЕРЖ. Вы мне за это ответите.
Граф Муравьев выбежал вон из гостиной.
ЕВГЕНИЯ. Что с ним?
ЛОМОВ. А что с вами?
Ломов тоже вышел из гостиной.
ЕВГЕНИЯ. А что с нами? Мы просто репетировали. Разве нет?
Евгения рассмеялась, взглядывая на Ореста нежно-нежно.
Орест опустил глаза, раскланялся и хотел уйти. На лестнице его поджидал Ломов.
ЛОМОВ. Орест, я прошу вас об услуге - быть моим секундантом в дуэли с Муравьевым.
СМОЛИН. Дуэль? Что-то в Петербурге участились дуэли, некоторые весьма смехотворные, некоторые со смертельными исходами, с явными нарушениями правил. И вы? Причины?