О, Коломбина! Коломбина!
Таинственна, как пантомима,
Очей веселых немота,
Телодвижений красота.
АХМАТОВА. Сергей Юрьевич, кажется, вам уготована роль Арлекина?
СУДЕЙКИН. Нет, Анна Андреевна, у Арлекина рожок.
АХМАТОВА. Рожок?
СУДЕЙКИН. Он разъезжает на автомобиле.
АХМАТОВА. Что вы хотите сказать?
Цыбульский импровизирует... Выходит, полька?
ХОР...
О, нет ее прелестней!
А наш гусар - Пьеро,
Он, как гусиное перо,
Исходит старой песней.
Любовь, отвага, честь -
Как смерти славной весть.
Всего одно свиданье -
Как сладкое признанье.
В любви успех не грех,
Но как любить ей всех?
Пляска Хора вокруг Коломбины и Пьеро, с затемнением.
Меблированные комнаты. Николай Гумилев и Ольга Высотская медленно одеваются, то и дело оказываясь в объятиях друг друга.
ГУМИЛЕВ. Останемся до утра?
ОЛЬГА. Нет. Отоспаться мы можем и врозь. И не надо тебе лгать будет, где ты провел ночь.
ГУМИЛЕВ. Опоздав на последний поезд в Царское Село, я ночую, где придется, и оправдываться не нужно. Теперь мы снимаем небольшую квартиру недалеко от Университета. Но нынче я точно знаю, что Аня уехала к сыну в Царское Село.
ОЛЬГА (приласкавшись к нему). И вы полагаете, все хорошо?
ГУМИЛЕВ. Лучше не бывает. Я все больше привязываюсь к тебе. Давай поженимся?
ОЛЬГА. Испытываешь меня? Разве мы не условились безмолвно, что отдаться влюбленности вовсе не грех?
ГУМИЛЕВ. Да, конечно!
ОЛЬГА. Не означает ли это, что вы - ни ты, ни она - не держитесь за ваш брак?
ГУМИЛЕВ. Семья есть семья. Но мне нравится быть свободным. Мне необходимо быть свободным, я поэт.
ОЛЬГА. А она?
ГУМИЛЕВ. Она тоже очень независима по духу, по характеру. Поэтому нам нравится наша свобода.
ОЛЬГА. Она знает о нас?
ГУМИЛЕВ. От нее ничего нельзя скрыть. Она все угадывает, угадывает даже мысли. Она ясновидящая, она из жриц Аполлона.
ОЛЬГА. Не страшно?
ГУМИЛЕВ. Мне не бывает страшно. Точнее, когда мне страшно, тогда мне и хорошо. Опасность подстегивает меня, как льва. А ведом ли страх льву?
Ольга Николаевна снова на ногах.
ОЛЬГА. Если мы сейчас не выйдем отсюда, не выберемся до утра.
ГУМИЛЕВ. Хорошо, хорошо. Только давай еще раз.
ОЛЬГА. Но это же уже до утра.
ГУМИЛЕВ. Какое счастье!
ОЛЬГА. Это уже опасно. А вдруг я забеременею?
ГУМИЛЕВ. Вот я и боюсь.
ОЛЬГА. А зачем же ты заговорил о женитьбе?
ГУМИЛЕВ. Когда возникает привязанность, вместо скоротечной связи, хочется узаконить отношения.
ОЛЬГА. И ты готов развестись с Анной Андреевной ради меня?
ГУМИЛЕВ. Да, конечно.
ОЛЬГА. Она даст развод?
ГУМИЛЕВ. Конечно. И сама может выйти замуж. В том и ценность свободы.
ОЛЬГА. Но, женившись на мне, ты ведь заведешь новую любовницу?
ГУМИЛЕВ. Вполне возможно.
ОЛЬГА. И брак наш не будет долговечным?
ГУМИЛЕВ. Увы! Ничто не вечно под луной.
ОЛЬГА. Нет, лучше насладимся свободой и любовью, не думая о браке.
ГУМИЛЕВ. Хорошо.
Снова припадают друг к другу. Затемнение.
Возникает видение: песчаный берег моря, Гумилев и Ольга, одетые легко, по-летнему, босиком прогуливаются у воды.
ГУМИЛЕВ. Я рос гадким утенком, но всегда знал про себя, что однажды обернусь лебедем. Меня и тянуло куда-то вдаль. Меня притягивало недоступное, как тайна любви и счастья.
ОЛЬГА. Как Африка.
ГУМИЛЕВ. Да. Так в моей жизни появилась Аня Горенко. Мы росли в Царском Селе. Конечно, я видел ее и раньше.
ОЛЬГА. Чем же она была примечательна?
ГУМИЛЕВ. Внешне - еще ничем, как все гимназистки...
ОЛЬГА. Гадкие утята, еще не превратившиеся в лебедей.
ГУМИЛЕВ. Да. Но она запросто говорила по-французски и читала наизусть стихи на немецком. А мне языки, как, впрочем, и математика, не давались. Она владела словом, а я, поэт, нет. А! Каково? Кроме того, она не обращала на меня никакого внимания.
ОЛЬГА. Как на мальчика?
ГУМИЛЕВ. Нет, я был переростком в гимназии, высок ростом, но некрасив, как Лермонтов. Как Пушкин. Что делать? Однажды я объяснился в любви.
ОЛЬГА. Значит, вы успели влюбиться?
ГУМИЛЕВ. Не знаю. Но мне была нужна ее любовь. Ее признание.
ОЛЬГА. И что же?
ГУМИЛЕВ. Аня выслушала меня спокойно; когда я поцеловал ее, она сказала: «Останемся друзьями».
ОЛЬГА. Очень мило. Сдается мне, и у меня было нечто подобное. Гимназистки не принимают всерьез своих сверстников, им подавай студентов и офицеров.
ГУМИЛЕВ. По эту пору Аня уехала на юг, в Феодосию, где лето проводила каждый год, а затем она с семьей, которую оставил отец, поселилась в Киеве. Аня уехала, даже не попрощавшись со мной. Меня не было в ее жизни. А ведь я уже выпустил книжку стихов «Путь конквистадоров».
ОЛЬГА. Вы писали ей?
ГУМИЛЕВ. Нет. Это была утаенная от всего света любовь. Поэтому я, наверное, ее сберег.
ОЛЬГА. Боже!
ГУМИЛЕВ. Но я, уехав учиться в Париж, а затем, совершая поездки в Африку, всегда заезжал в Киев, студент Сорбонны, поэт, путешественник, и однажды попросил ее выйти за меня замуж. В ее семье это не приняли всерьез, но Аня согласилась. Мы обвенчались в церкви под Киевом и уехали в Париж, а по возвращении поселились у моей матери в Царском Селе. В Париже она познакомилась с одним итальянцем, нищим художником, и всю зиму переписывалась с ним. Весною уезжала в Париж.
ОЛЬГА. А почему ты мне рассказываешь? Ты по-прежнему ее любишь, а она тебя нет?
ГУМИЛЕВ. Я не изменился к ней, а вот она полюбила меня по-настоящему, знаешь, когда? Когда вышла ее книжка стихов «Вечер». В самом деле, без моего одобрения вряд ли она решилась.
ОЛЬГА. Ну да.
ГУМИЛЕВ. Что?
ОЛЬГА. Кажется, сейчас расплачусь.
ГУМИЛЕВ. Только не это! Там что-то случилось.
ОЛЬГА. Боже! Нашли тело Сапунова.
ГУМИЛЕВ. Я однажды купался в Африке...
ОЛЬГА. И чуть не утонули?
ГУМИЛЕВ. Нет. Потерял нательный крест, подарок матери, и с тех пор предчувствие несчастья не оставляет меня... Даже в Италии мысль о смерти преследовала меня и ныне вот влюблен в вас, а томит тоска...
Водная ширь, синяя от неба в вышине и на дне лагуны, простирается далеко в сиянии полуденного зноя.
Квартира Судейкиных. Кабинет Глебовой, на стеллажах куклы и статуэтки. Глебова и Ахматова. Обе расхаживают, рассматривая куклы и статуэтки на руках, в движениях пластика, будто это танец.
ГЛЕБОВА. Как Коломбина я могу совершать самые безумные поступки.
АХМАТОВА. Например?
ГЛЕБОВА. Например, назначить свидание Пьеро в день свадьбы с Арлекином... Она же прибегала к нему...
АХМАТОВА. Свадьба была.
ГЛЕБОВА. И давно... А это игра. Играй и ты. Ты уж слишком серьезна.
АХМАТОВА. Но я же не актриса, и любовь для меня не игра, а мука...
ГЛЕБОВА. Мука, из которой выходят стихи, как жемчужины.
АХМАТОВА. Ну, это как ты лепишь статуэтки...
ГЛЕБОВА. Что же это у вас? Гумилев - Дон Жуан, а ты донна Анна? Как же ты умудрилась выйти за него замуж?
АХМАТОВА. Чтобы спасти его и себя.
ГЛЕБОВА. Как!
АХМАТОВА. Он думал о смерти.
ГЛЕБОВА. Он так был влюблен?!
АХМАТОВА. Без памяти... Но это было наше общее настроение. Разве ты не думала о смерти?
ГЛЕБОВА. Правда! Я увлекалась лепкой и сценой, но ничего путного не получалось... Со мной занимались как с хорошенькой барышней, с которой приятно повозиться. Я это чувствовала и становилась неловкой, как кукла. А чьей-то игрушкой мне не хотелось быть. Мне казалось, лучше умереть. В это-то время меня заметил один художник. Он писал с меня, придумывая театральные костюмы; он создал мой образ и влюбился в меня безумно.
АХМАТОВА. Пигмалион и Галатея.
ГЛЕБОВА. Да, это наша история. С тех пор Сережа пишет с меня, вызывая к жизни образы моих героинь...
АХМАТОВА. Ваша история, угаданная Всеволодом. Это ведь он сочинил интермедию, разыгранную вами.
ГЛЕБОВА. Это все наш неугомонный Пронин, хунд-директор. Увидел меня в тунике и загорелся.
АХМАТОВА. Но интермедию написал Всеволод. И сам влюбился.
ГЛЕБОВА. Это Пронин заразил его своей фантазией.
АХМАТОВА. Да, удивительная фантазия - в мифе узнать вашу историю.
ГЛЕБОВА. Не такова ли и ваша история?
АХМАТОВА. Моя с Колей? Увы, нет!
ГЛЕБОВА. Нет?
АХМАТОВА. Когда он признался мне в любви, - с его произношением это звучало уморительно, - я не отозвалась. Потом мы несколько лет не виделись. По окончании гимназии в Царском Селе он уехал в Париж, учился в Сорбонне года два, затем увлекся путешествиями в Африку. И вот куда бы он ни поехал и откуда бы ни возвращался в Петербург, он неизменно заезжал в Киев, чтобы хотя бы мельком увидеться со мной. В семье моей его не воспринимали всерьез, и я, чтобы встретиться с ним, уходила из дома. Вероятно, это и его постоянство нас свели. Когда он предложил мне выйти за него замуж, я уже не могла сказать, как некогда: останемся друзьями. Да выйти замуж за Колю означало вернуться в Царское Село, где я выросла, да еще с поездкой в Париж в свадебное путешествие.
ГЛЕБОВА. Ради подобных приключений стоило выйти замуж.
АХМАТОВА. Но и любовь была, что греха таить. Была любовь к стихам, что нас окончательно сблизило. Но тут меня ожидали разочарования. Во-первых, он не принимал всерьез женских стихов. Моему вкусу он доверял, но моими стихами не интересовался. Я затаилась. А во-вторых, далеко не красавец, фат, Гумилев имел успех у женщин и этим пользовался ради самоутверждения. Как же мне быть?
ГЛЕБОВА. Ты думала о смерти?
АХМАТОВА. Уже нет. Любовь обернулась мукой, столь сосредоточенной и пленительной, что я запела... про себя. То писала стихи, как все, заведомо слабые, даже Коля, влюбленный в меня без памяти, не решался их хвалить, а тут запела. Обрывки моих песен и составляют мои стихи. Когда Коля был в Африке, Сергей Маковский опубликовал мои стихи в «Аполлоне». Коля тоже одобрил и даже возгордился мной.