Глава 32
Наступил полдень. Яркое солнце стояло прямо над головой. Его испепеляющий жар даже змей и ящериц заставил искать укрытия где-нибудь в тени. Ни малейшее дуновение ветра не шевелило листву и не разгоняло густой удушающий дым десятков костров.
В самой середине небольшой долины, среди высоких неприступных гор Чисо, под обжигающим полуденным солнцем стояла привязанная к высокому кедровому столбу бледная, объятая ужасом женщина: таким образом ее выставили на всеобщее обозрение для всего племени апачей-мескалеро, обитающих в этой деревне.
Эми чувствовала, как солнечные лучи жгут ее лицо и голые руки. Ее запястья, стянутые за спиной и привязанные к столбу, были покрыты царапинами и порезами. Руки давно затекли и онемели. Лодыжки были стерты в кровь; левую ступню как будто кололи миллионы игл, а она не имела даже возможности поднять ногу, чтобы потопать по земле и унять боль.
Губы пересохли, покрылись коркой и потрескались, лицо обгорело, так что кожа чуть не лопалась. Боль стучала в висках; горло было содрано настолько, что даже глотать было трудно. Грудь разрывалась от приступов кашля, накатывающих на нее из-за необходимости дышать едким дымом. Желудок содрогался в спазмах, протестуя против жирного недоваренного мяса, которым ее попотчевали на завтрак.
Ее привезли в поселение индейцев-мескалеро утром, и с тех пор она, словно какой-нибудь ценный охотничий трофей, диковинное животное, угодившее в капкан, была выставлена напоказ, чтобы все желающие ее осмотреть получили такую возможность. Когда похитители притащили ее сюда, поглазеть на нее сбежались все — мужчины, женщины, дети.
Все глаза были прикованы к ней.
Тот, который ее вез, так и лучился гордостью. Подняв грязную руку, он откинул с лица Эми длинные растрепавшиеся волосы, чтобы соплеменникам ничто не мешало разглядеть его добычу. Сначала поднялся тихий неуверенный гул, потом пошли задумчивые кивки, возгласы одобрения, и наконец ее окружило море улыбающихся медных лиц.
Через несколько минут она уже была привязана ремнями к кедровому столбу, а индейцы разводили костры и возбужденно сновали вокруг, как будто им предстояло участие в каком-то важном собрании племени.
Многие из зрителей-мужчин, разглядывая ее и смеясь, указывали пальцами то на нее, то на едва видную верхушку хижины из шкур животных, стоящей в некотором отдалении от прочих хижин — на небольшом пригорке среди деревьев.
Эми подняла глаза, чтобы проследить, куда это они тычут пальцами. Их языка она не понимала, но было очевидно, что речь идет о ней. Она предположила, что в этой хижине, стоящей особняком, они собираются ее держать. Если это так, то, как она надеялась, ее вскоре туда отведут. После трех дней, проведенных в пути, когда похитители с нее глаз не спускали и ни на минуту не позволяли остаться одной, перспектива даже такого жалкого подобия уединения казалась невероятно привлекательной.
Эми пришлось отвлечься от беседующих мужчин и от отдаленной хижины: кто-то дернул ее за юбку. Нахмурившись, Эми посмотрела на приземистую тучную особу, которая вцепилась в подол ее перепачканной в земле синей хлопковой юбки. Эми издала какой-то каркающий звук, который должен был выразить ее недовольство, и в это время женщина подсунула руку к ней под подол и оторвала полоску кружева от перепачканной белой нижней юбки.
Толстушка была явно довольна собой: ее тело тряслось от смеха, а блестящие глазки скрылись за складками медно-красной кожи. Она отвернулась от Эми и высоко подняла руку с кружевом, горделиво размахивая им, словно флагом.
Могло показаться, что этот жест послужил сигналом для прочих женщин. Все они подтянулись поближе. Вперед выступила высокая молодая девица. Она взглянула Эми в глаза с нескрываемой ненавистью. Протянув руку, она принялась дергать широкий синий рукав и дергала его до тех пор, пока он не оторвался и не соскользнул вниз по руке Эми до самого запястья.
То был полдень — начало долгого знойного дня, дня нескончаемой пытки для связанной Эми. Женщины, смеясь, набрасывались на нее, отрывали куски от ее одежды и больно дергали за длинные волосы. Час за часом они хватали ее руками, и рвали одежду, и мучили, и в конце концов на Эми уже мало что осталось.
Синее платье и пышная нижняя юбка были растерзаны в клочья. Все пуговицы сорваны. В сорочке с кружевной каймой зияла прореха до самого пояса, открывая взглядам даже груди пленницы. Под лохмотьями, оставшимися от платья и нижней юбки, виднелись ее голые ноги и бедра.
Никому здесь и в голову не приходило посчитаться с ее достоинством и стыдливостью, и женщины продолжали тянуть к себе клочки ее разорванной одежды. Эми уже не сомневалась: они не прекратят издевательств, пока не оставят ее нагишом. В отчаянии она подняла к небу покрасневшие глаза, а потом закрыла их, не желая видеть ни женщин, ни жестокого солнца. Наконец день подошел к концу, но пытка не прекратилась. На закате хихикающая женщина с длинными черными косами ухватилась за кружевную оборку панталон Эми и дернула эту оборку к себе. Тонкое кружево тут же оторвалось от атласной штанины. Широкая полоска кружева соскользнула с бедра Эми, миновав колено и икру левой ноги, и повисла над связанной лодыжкой.
Женщина с косами уставилась на застрявшее кружево, встряхнула головой и снова протянула руку. Эми застонала от отчаяния, когда женщина вцепилась в левую штанину атласных панталон.
Именно в тот момент, когда блестящая ткань начала разрываться, какой-то мужской голос перекрыл гвалт, царящий вокруг, и бесстыжая мучительница немедленно выпустила атласную штанину.
Эми наблюдала за ее отступлением, одновременно испытывая и облегчение, и опасливое недоумение.
Внезапное безмолвие упало на становище, всякая суета прекратилась в одно мгновение.
Женщины, толпившиеся вокруг Эми, словно растаяли, оставив Эми у столба в одиночестве. Кроваво-красная вечерняя заря окрашивала зловещим цветом стоявшую у столба пленницу. Эми испуганно огляделась и за рассыпавшейся стайкой женщин увидела группу одетых в короткие штаны воинов, мерным шагом приближающихся к ней.
Они также сохраняли безмолвие. Когда между ними и Эми осталось ярдов двадцать, они как один остановились и воззрились на нее.
Тишина стояла мертвая. Дети прекратили беготню и возбужденные вопли, смолкли самые голосистые младенцы. Более того, оборвалось даже постоянное тявканье собак.
В полнейшей растерянности Эми осторожно огляделась. Она понятия не имела, что происходит, почему женщины столь внезапно отошли от нее и почему все голоса смолкли.
По прошествии бесконечных минут, когда уже могло показаться, что все племя навсегда замерло в неподвижности, фаланга воинов расступилась, образовав посредине проход, который вел к спрятанной за деревьями хижине.
Все взгляды обратились к этому проходу, не исключая и взгляда Эми.
Некоторое время ничего не происходило, а потом в этот проход вступил высокий худощавый мужчина в одежде из оленьей кожи; его голова заметно возвышалась над толпой. Он двинулся по проходу. У Эми кровь застыла в жилах.
Высоченный вождь остановился и выждал несколько мгновений. Он стоял, широко расставив ноги и обводя ее жадным взглядом с головы до ног, и у Эми по спине побежали мурашки.
Лицо у этого человека было самым отвратительно-уродливым из всех виденных ею лиц.
Маслянистым блеском отливали крошечные глазки-бусинки, посаженные слишком близко к переносице. Бесформенный ком носа выглядел неправдоподобно огромным на узком лице, так же как и рот, являющий собою по-шутовски растянутую щель. Он плотоядно ухмылялся, и казалось, у него вот-вот слюни потекут.
Мало того что он сам был чудовищно безобразен, так еще под мышкой он нес маску, еще более безобразную. Грубо сработанную маску дьявола с длинными острыми красными рогами, жуткими мраморными глазами и прорезями под ними, с болтающимся языком из кожи и торчащими клыками.
Сердце у Эми ушло в пятки, когда этот человек, внушающий ужас одним своим видом и вдобавок имеющий при себе еще более ужасную маску, направился в ее сторону. Он медленно приближался по образовавшемуся проходу, при этом его походка напоминала скользящие движения подкрадывающейся змеи. Когда он остановился прямо перед ней, Эми инстинктивно съежилась: каждый мускул у нее напрягся в тщетном усилии спастись от него и от его гадких крошечных глаз. Эти жадные глазки ощупывали ее самым бесцеремонным образом; его взгляд опустился с перепуганного лица Эми на ее шею, а потом с видимым интересом задержался на груди.
Ужас Эми возрос стократно, когда он поднял руку, засунул ее внутрь изодранной атласной сорочки и сильно, до боли, сдавил оголенную трепещущую грудь. Эми громко вскрикнула, и он отпустил ее. Глаза вождя вновь обратились к лицу пленницы. Он улыбнулся ей, растянув рот в ширину до совсем уж немыслимых пределов, а затем, три или четыре раза подряд высунув свой знаменитый язык, более подобающий какой-нибудь рептилии, чем человеку, уставил указательный палец в сторону груди Эми. От омерзения она чуть снова не лишилась чувств.
Эми лихорадочно дергалась, пытаясь освободиться от пут, когда он, не прерывая своих трюков с высовыванием и втягиванием языка, откинул в сторону лохмотья синей юбки и принялся шарить рукой по правому бедру беспомощной жертвы, пытаясь подсунуть пальцы под атласные панталоны. Каждая клеточка ее тела протестовала против этого гнусного вторжения; ничего уже не видя перед собой, Эми как безумная мотала головой из стороны в сторону и изо всех оставшихся сил вопила, чтобы он не смел ее трогать.
Руку он убрал, но при этом улыбнулся, покачал головой и заговорил, явно обращаясь к ней. Понять произносимые слова Эми не могла, но и жесты вождя, и весь его вид поясняли значение этих слов даже слишком красноречиво. С дьявольской усмешкой вождь-страшила, встав несколько враскорячку, поднес сложенную лодочкой ладонь к собственному паху и с непристойной выразительностью похлопал себя по причинному месту, а затем пальцем указал сперва на свои чресла, а потом на низ живота Эми и обратно. Важно кивнув, он еще раз высунул язык; в глазах у него горело черное нетерпение.