Константин Аристархович БольшаковСолнце на излете
Солнце на излете
«Бирюзового моря залив там…»
Бирюзового моря залив там,
Клонятся к влаге вечерней пальмы,
И гудящим сурово лифтам
Уносили глухую печаль мы.
Мы скользнули с площадки, –
Как быстро
Замелькают в глазах этажи!
О, последнее,
Новые выстрой!
О, последнее, про них расскажи!
Ведь их двадцать прошло,
И не будет
Таких же, как были,
А здесь…
Будто в майском счастливом изумруде
Утонул и расплакался весь,
Но не я, а последний вечер,
Где вечерняя влага, как сон,
Будто хрупкие спрятались плечи
В громаде амвонных колонн,
Будто звон
Со слепой колокольни
Падает в зелень зорких трав
Порочные взоры невольней
Тянутся к кубку отрав.
Ах, всем в мире оптикам
Сделать таких же нельзя,
Потому, что каждый паноптикум
Такие глаза для выставки взял…
И, как волны морей
Неотступные приступы армий,
Как весенний восторг в каждом новом году –
Эти дни, как запах Violette de Parme
И… когда же уйду?
Ведь построены все
Прямые, как линии
Домов в столицах,
Серенькие, как мышь,
И небо простое и. синее
Легло на ладони крыш,
А вечер придет и повиснет нелепо,
Запутавшись в рощах дымящих труб,
И будет тянуться к городу небо
Кровавым мякишем губ;
Заплещутся стекла на окнах из золота,
И улицам втиснут упругий шум,
А небо и тучи расколоты,
Как мозг, безумьем пылающих дум…
И все, что росли и крепли,
Днем напрягая безволье сил,
Нервы,
Которые были и не были,
Разлились,
В тревоге медленный Нил,
И тот благоговейный,
Что в храме ник,
И те, что нежны, как рисунок на ситце,
Как будто века простоявший памятник
Чугунные хочет раскрыть ресницы,
О, за годом пронесшийся год,
Когда больше ничто уж не снится,
Как гроза, исчертившая зеркало вод,
Как полет
Убегающей птицы.
Над землею и небом, как сжавшихся рук,
Сквозь ладони закат
Раскаленною пылью промечет…
Это солнце на излете, свершив полукруг
Огибает последний вечер…
Ведь их двадцать, их двадцать…
А дальше?
Уносимы ласкающим лифтом…
О, поймите, что вечер последний – печаль,
Ведь печаль же!
А вечерняя влага, а пальмы, а залив там?
Пгр. Март 1916 г.
Молитвы любимым
Quand vous serez bien vielle……
Direz chantant mes vers, en vous esmerveillant:
«Ronsard me celebrait du temps, que j’etais belle».
Молитва любимой
Ах, не скрыть густым и грустным ресницам
Глаз, смотрящих только на одну.
Вы по жизни моей, как по книги страницам,
С тихим шелестом тихо прошли в тишину,
Вы прошли в тишину, серебристое имя.
Как неслышная поступь шагов
Богомольно несется губами моими
На алмазы кующихся строф.
Как влюбленному мальчику дороги вещи,
До которых коснулись любимой рукой,
А тоска с каждым днем неотступней и резче,
Каждый день неотступней с своею тоской.
Никогда не сказать серебристое имя,
Никогда не назвать Вас, одну,
Как по книги страницам. Вы днями моими
В неизбежную тихо прошли тишину.
Июль 1915 г.
Еще молитва
Н. Г. Валленбургер.
Это сердце, зажженное Вами, сгорит Вам,
Как любимому, милому Богу, свеча,
То спускается ангел к альковным молитвам
И в тяжелых драпри его вздохи молчат.
Что сегодня? Рассвет после раненой ночи,
Раскаленный, распятый, измученный день?
Или ночь после дня исступленно хохочет
И кивает бесстыдно на каждую тень?
Как на прах эшафота бессильно повержен
В этой сладостной дрожи недвижим, как труп.
Чьей рукой высоко вознесен и задержан
Этот миг, эта пытка измученных губ?
И когда только шепот в тени изголовий,
Как израненый вздох, долетит.
Это сердце, зажженное мукам и крови,
Тихим пламенем Вам догорит.
Июль 1915 г.
И еще
В час, когда гаснет закат и к вечеру,
Будто с мольбой протянуты руки дерев,
Для меня расплескаться уж нечему
В этом ручье нерасслышанных слов.
Но ведь это же ты, чей взор ослепительно нужен
Чтоб мой голос над жизнью был поднят,
Чья печаль, ожерелье из слезных жемчужин
На чужом и далеком сегодня.
И чьи губы не будут моими
Никогда, но святей всех святынь,
Ведь твое серебристое имя
Пронизало мечты.
И не все ли равно, кому вновь загорятся
Как свеча перед образом дни.
Светлая, под этот шопот святотатца
Ты усни…
И во сне не встретишь ты меня,
Нежная и радостно тиха
Ты, закутанная в звон серебряного имени,
Как в ласкающие вкрадчиво меха.
Январь 1916 г.
«О, королева, вчера…»
О, королева, вчера
Вы, выходя из трамвая,
Подали пятачек оборванцу
И потупили взор…
На голубоосенней вышине
Белый лебедь облако
Над хрустально-четким городом
Плывет, как и над хрустально-четким лесом…
О, королева, вчера, –
Лишь вчера,
А сегодня осень
Исхрусталила сердце,
И в хрустальный бокал его,
Я Вас прошу,
Вы налейте Вашей улыбкой
Тягучого и томного ликёра мечты,
Потому что теперь – осень,
Потому что все – четко-хрустально…
И сквозь рубиновую влагу его
Прорубинит рубиновой паутиной
Лампа на моем столе
И фонарь за окном
Рубиновым глазом…
О, королева, вчера
Вы, выходя из трамвая,
Подали пятачек оборванцу
И потупили взор…
Август 1913 г.
На книге стихов
Ю. А. Эгерту.
Нет здесь не Вам… И бархатный околыш.
Тульи голубоватой желтый кант, и грустный взор,
И тонких пальцев хруст, и хрупкий голос
Фарфоровый, как сон… Костер,
Зажженный из сердец, серебряные елки
Нас обступили, ждут, –
Вчера – . . . . . . дремавший по проселку.
Сегодня – маятник минут.
Чуть розоватыми снегами в дали
Уходит грусть полей.
Вам шепоты печали
Моей.
Все в Вас
От удивленности пробора
До глаз,
Похожих на топаз…
Минут моих минуты слишком скоро
Несутся… А у Вас?
У Вас таких томлений названные сестры
Ткут счастья медленную нить,
Но кто так остро
Мог любить?
«О, темный шелк кудрей…»
О, темный шелк кудрей, о, профиль Антиноя,
И грудь, и шея, вы о, пальцы хрупких рук,
О вас, лишь помня вас, сегодня сердце ноет
Одним предчувствием томяще-сладких мук.
Единственный, как свет, бесценно-милый друг,
Вы, чьи глаза, как день, наполненные зноем
Июльской синевы две чаши сладких мук,
И Вы пройдете в тень, и профиль Антиноя
Забудется, как все, как пальцы хрупких рук.
Май 1915 г.
«Пил безнадежный чай. В окне струился…»
Пил безнадежный чай. В окне струился
Закатной киновари золотой
Поток. А вечер близко наклонился,
Шептался рядом с кем то за стеной.
Свеча померкла Ваших взглядов.
Чертили пальцем Вы – какой узор? –
На скатерти. И ветка винограда
Рубином брызнула далеких гор.
Ах, это слишком тихо, чтоб промолвить,
Чтоб закричать, – здесь счастье, здесь, здесь «ты»!
Звенело нежно серебро безмолвий,
И в узкой вазе вянули цветы.
Ах, это слишком тихо, что-бы близко
Почуять пурпур губ и дрожь руки, –
Над взорномеркнущей свечой без риска
Крылили вы, желаний мотыльки.
Июль 1913 г.
Офелия из облаков
Кн. Н. А. В-ой.
Она течет. И плеск над каждым всплеском,
Как на стекле залитых солнцем окон
Свивается, как радуга, в венок он
В хрустальном воздухе хрустальным блеском.
Она течет. И плеск над каждым всплеском.
Нить дней моих, от Севера до Юга,
От чайных домиков до вод валов,
Несет, как ладонку, тебя, подруга,
Офелия из облаков.
Как запах букв в евангельской легенде,
Как шелесты развернутых историй, –
Любимые, любившие во взоре
Небрежного, как летний вечер, дэнди.
Как запах букв в евангельской легенде, –
Жемчужных строк осенние гирлянды,
Грусть плещущихся об одном стихов, –
Как в лунной ночи кружево веранды
Офелия из облаков.
Июль 1914 г. Константинополь.
Молитва последняя
Дней золотых и тяжелых, как мед
Уже собирать становится некому…
Это – время спокойное дальше течет.
Это память не сдержит радостный бег ему,
Это все далеко, это губы не пьют
Дней моих, предвечерние пчелы,
Это в них, в золоченый и светлый приют
Уже не войдешь царицей веселой…
И пришла отойти и, как исповедь, в сердце пустом
Над полями несутся тучи, сшитые из клочий,
Это влагу целебную всех истом
Минуты сносят к последней ночи,
Чтобы там так остры, и из памяти год
Вновь выводят измученным криком.
В днях золотых и тяжелых, как мед,
Уже не мелькнет
Твоего лучезарного лика.
Январь 1916 г.
Мадригал
Мои глаза преддверье летней ночи.
В июле вечер, тюль из синевы.
В них каждый миг становится короче,
И в каждом миге дышите лишь Вы.
Январь 1913 г.