Незнакомые ребята переглянулись и все с тем же недобрым спокойствием посмотрели на Чесныка. Он поймал их взгляд, съежился, присел и испуганно взглянул на меня. На его худеньком лице выступил пот. Я ничего не понимал и смотрел на Сашку во все глаза. А он вдруг зажмурился, размахнулся и смазал меня по скуле. Этого я, конечно, не ожидал, пошатнулся и крикнул:
— А-а! Так вас трое!
— На тебя и одного хватит, — засмеялся парень с челочкой и схватил меня за ту руку, которая сжимала деньги.
Я пытался вырваться, но ведь их трое: забрали пятнадцать рублей и пошли, но не в школу, а в переулок. Широкоплечий с челочкой шел в средине. Он небрежно отдал рябому пятерку и сказал:
— Тебе хватит, Гринь.
— А мне? — робко спросил Саша.
— Подождешь, — ответил широкоплечий.
Они еще о чем-то говорили, но я уже не слышал. Я просто злился, клялся отомстить, но сам понимал, что это невозможно. Лицо горело, особенно левая скула. Я потирал щеки и медленно шел к школе. Меня окликнули, и широкоплечий предупредил:
— Смотри, парень, плати без задержек! А то еще не так схлопочешь.
Что я мог сделать — ведь их трое! Скрипнул зубами от злости и пошел своей дорогой.
В классе все смотрели на меня, как на чужака. Ну и я старался ни на кого не обращать внимания. Да и стыдно было взглянуть на ребят — щеки все еще горели. И вдруг ко мне подошел Женя и спросил, почему я не был в школе в субботу.
— Не был, и все! Тебе какое дело?
— Нет, ты скажи! — упрямо наклонив голову, пристал Марков, и это спокойное упрямство показалось мне еще неприятней, чем насмешливая снисходительность широкоплечего парня.
— Болел… — едва сдерживаясь, буркнул я.
— Тогда давай справку.
— У меня отца нет, а мать не доктор, — сказал я. — Справок мне писать некому.
Женька побледнел, сжал кулаки и, напирая на меня грудью, крикнул:
— Нет, ты принесешь справку! Иначе мы тебя разберем еще не так. Нам надоели твои художества!
Стало почему-то смешно — неужели и этот полезет в драку? Но ведь он — один. И в этом случае я, конечно, не смолчу. Поэтому я спросил у него почти весело:
— А чего ты пристал, интересно? Ты-то кто такой?
— Я — кто? Я — староста! Вот я и требую.
Когда же это он заделался старостой? Как с уроков смываться, так он смывается, а тут — староста…
Вокруг нас уже собрались ребята и подтвердили, что Марков действительно выбран старостой: в субботу было классное собрание. Уже потом, на переменке, ко мне подошла Луна и рассказала, что на собрании меня ругали и требовали, чтобы меня призвали к порядку. Больше всех кричали Марков и Чеснык.
— А я, дура, — сказала Луна и покраснела, — возьми и крикни: ну раз Марков такой умный, пусть он и будет старостой. А ребята взяли и согласились.
В общем, все это было мне безразлично. Но все-таки неприятно… Подумать только, до чего довели — с одной девчонкой и поговорить могу! И то с такой, которая сама себя называет дурой.
Глава 12. Товарищи все-таки есть
Как ни прикидывай, а получалось, что, прежде чем двинуться в путь, нужно рассчитаться с прошлыми грехами. Будет нехорошо, если я оставлю после себя плохую память. Прежде всего вернул Чесныку шесть рублей, те, что мать дала на завтраки. Он взял и даже глазом не моргнул: сидит рядом на парте так, словно меня и не существует. Ну раз он так, значит, и я так же. Все равно в классе ко мне никто не подходит и я ни к кому. Только Луна угощает пирожками, и я покорно ем…
На дворе опять сыро и холодно, а в школе еще не топят. На переменке ребята начали играть в «конницу». Разделились на пары, и один другому сел на шею, а потом устроили «рубку лозы» — стали толкаться так, чтобы сбить противника. Сначала «рубили лозу» своим классом, а потом пошли в атаку на шестой «Б». Конечно, у меня пары не было, и мы стояли с Луной и смотрели. Вот из-за чего плохо дружить с девчонками — с ними никогда как следует не поиграешь. Не сядешь ведь, например, на Луну верхом?
В самый разгар «рубки лозы» в коридор пришла Елена Ивановна и сразу же разогнала «конников». На уроке она начала ругать весь класс, а потом вдруг говорит:
— Вот вы на собрании жаловались на Громова. А ведь только он не хулиганил сегодня.
И зачем она сказала это! Ведь никто же не хулиганил. Просто играли. И потом, не очень-то приятно, когда ты или хуже, или лучше всех, а тут даже не разберешь — хорошо я поступил или плохо. Пока я думал и краснел, Чеснык крикнул:
— Так это его в милиции научили!
Все захохотали, и тут я не выдержал. Такое зло взяло и на Елену Ивановну и на Чесныка, что я встал и сказал:
— Знаешь что, Петренко, за такие слова ты хоть сейчас, хоть после уроков можешь получить по скуле. Понял? Даже если ты опять с двумя придешь!
Тут Елена Ивановна быстро взглянула на Рудика и Женьку, а потом на Чесныка.
А я добавил:
— И вообще, Елена Ивановна, пересадите меня. Не хочу я с этим типом сидеть, и он сам знает почему.
Елена Ивановна поправила пышные седеющие волосы, выпрямилась и очень многозначительно сказала:
— Хорошо… Мне начинает казаться, что здесь дело гораздо сложнее, чем думают многие.
Она прошлась по классу, словно изучая притихших, молчаливых учеников. Ребята смотрели на нее и на меня во все глаза. Но мы оба молчали, точно ожидая чего-то необыкновенного. Елена Ивановна подошла к нашей парте, положила мне руку на плечо и, заглядывая в глаза, спросила:
— Ты больше ничего не хочешь сказать?
Не стану же я рассказывать о встрече у переулка! Это Чеснык может ябедничать и выворачиваться, а я никогда не был и не буду «стукачом». Надо самому научиться переносить трудности.
— Нет, Елена Ивановна, — ответил я, — ничего не хочу. Только пересадите меня.
Она легонько потрепала меня по плечу и неожиданно задумчиво и мягко решила:
— Ну что ж… Ты все-таки молодец.
По классу прошел едва слышный шумок, и тут только я заметил, что за окнами, сквозь низкие, холодные тучи, пробивается солнце.
На следующем уроке меня посадили с Надькой Сердюковой, а Луну пересадили на мое место, к Чесныку.
На переменке, едва я успел перенести свои учебники на новую парту, ко мне подошли Женька и Рудка и чуть не полезли в драку.
— Ты на нас намекаешь? Да? Так, если хочешь знать, каждый из нас с тобой в одиночку справится! Нам незачем втроем ходить. Подумаешь, Спартак какой выискался!
У нас по истории как раз начали проходить Спартака.
— На вас я не намекал, а у Чесныка можете спросить, с кем он ходит.
Ребята не поверили и опять стали наскакивать на меня. Но тут к нам подошел Шура Нецветайло, самый здоровый и самый спокойный парень в нашем классе, и говорит:
— Ладно! Хватит! Что-то вы одни болтаете, а Громов молчит. Нужно и его послушать.
— Мы не болтаем! — возмутился Женька. — Вы сами слышали, что он сказал.
— Ну, он же не про вас сказал? Вы же втроем на него не налетали?
Женя смутился, а тут еще вмешался Шурин товарищ — Юра Грабин:
— И вообще что-то непонятное получается: с уроков вместе сбегаете, а теперь все на него нападаете. А он, по-моему, смелый парень.
Тут, конечно, и Луна что-то пищала, но я не слушал.
Рудик, как всегда, мрачно замолк, а Женя начал кипятиться и доказывать, какой я плохой товарищ и ученик, но Шура Нецветайло резко перебил его:
— Хватит! Будете к нему лезть — встретитесь с нами! Верно, Юра?
— Как в аптеке на весах, — улыбнулся Грабин так весело и ясно, что даже мрачный Рудик усмехнулся. — И по шее и по носу схлопочете! — добавил он.
Тут уж не выдержали и мы с Нецветайло — засмеялись. А Луна просто заливается. Женька так растерялся, что даже не нашел, что ответить.
В общем, из школы мы шли втроем — я, Юра и Шура, и вдруг они мне сказали, что теперь у нас будет труд и нужно обязательно сшить халаты или передники.
— Когда это сказали? — удивился я.
— А вот в субботу, когда ты не был на собрании.
— А какой будет труд?
— Всякий: и в кузнице, и в слесарной, и в столярной мастерской.
— А где же они у нас?
— Во флигеле. В том, что ремонтировали.
Как же это я раньше не узнал, что делается во флигеле? Вспомнились рабочие — плотники в спецовках, которые сгоняли меня и Чесныка с досок, и их замечание, что нас, дескать, мастерская не заинтересует.
Я нерешительно протянул:
— Фартуки в самом деле будут нужны… А то гимнастерку вымажешь.
Юра сердито махнул рукой:
— Вот еще! Буду я, как девчонка, в передничке ходить! Я даже матери не говорил.
— Я сказал, — вздохнул Шура, — а она как закричит: «На вас не напасешься! То форма им нужна, то лыжные штаны, а теперь еще и халаты». Ну, верно, нас же пятеро. Если на всех халаты — матери, конечно, нелегко.
Я тоже решил не говорить матери про халат. И так у нее из-за меня расходы прибавились.
Но вечером я почему-то вспомнил дядю Мишу, свое безвыходное положение и подумал, что напрасно все-таки нас до сих пор не учили никакому ремеслу. Оно всегда может пригодиться в трудную минуту. Ведь умей я хотя бы малярить — может быть, меня бы взяли на пароход. И я сразу же подумал, что если подучусь немного в школе, то, может быть, и смогу устроиться на пароход, и тогда мне не потребуются деньги на дорогу.
Но мысли эти быстро прошли. Первый раз за все это время мне показалось, что жизнь не так уж плоха. Вот и у меня нашлись товарищи, которые не побоялись вступиться за меня в трудную минуту.
Глава 13. Урок на всю жизнь
Все-таки это очень хорошо, когда рядом товарищи. Юра Грабин, оказывается, почти отличник. Но он не задается. Он сам предложил мне позаниматься. А то ведь я за эти дни отстал. Правда, для скромности он сказал, что это ему Елена Ивановна велела, но ведь я-то понимаю, в чем дело, — просто не хотел набиваться. Дела, в общем, пошли на лад. Получил пятерку по истории. Ну, историю я всегда учил, как и географию. Юра погонял меня по алгебре, и я заработал четверку. После того как Грабин и Нецветайло стали мне товарищами, весь класс как-то изменился.