Все тихонько переговаривались, и Дмитрий Алексеевич громко сказал:
— Ну вот, товарищи. Как вы уже знаете, по предложению Анны Ивановны Нецветайло, мы обратились к директору металлургического завода, и он твердо обещал, что все станки, которые мы сможем подобрать в ломе, будут нашими. Мы уже создали бригады старшеклассников. Отобрали полдесятка станков. На днях перевезем их в нашу мастерскую. Здесь, возле точила, будет токарная группа; вот здесь, под аптечкой, расположим фрезерную, а дальше — строгальную. Но, как я вам уже говорил, нашему единственному инструктору Петру Семеновичу будет очень нелегко и руководить старшеклассниками и работать по ремонту. Поэтому я обращаюсь к вам, товарищи родители, и прошу оказать посильную помощь…
Сзади нас раздался густой бас:
— Разрешите, товарищ директор?
Я оглянулся и увидел, что высокий широкоплечий мужчина тянет вверх руку.
— Да, пожалуйста, — разрешил директор.
И высокий мужчина пробасил:
— Запишите меня.
— Да, но… — смутился директор. — Ведь вы хирург, товарищ Марков.
Мы — я, Луна, Грабин и Нецветайло — мгновенно переглянулись между собой и опять уставились на Женькиного отца. А он ответил Дмитрию Алексеевичу:
— Что же вы думаете, я, как и мой сын, со школьной скамьи хирург? Нет, товарищи. Я ведь еще лет восемь кузнецом работал. Седьмой разряд имел и теперь с удовольствием помогу всем чем могу. Правда… — Он смущенно улыбнулся и расправил широкие плечи. — Правда, мне действительно теперь нужно беречь руки. Потому что, сами понимаете, — операции. Однако… однако косточки поразмять можно, да и грех жены замолить нужно.
Все весело рассмеялись, и я понял, что Женина мать спасала своего сыночка без отцовского ведома, и подумал: «Ох, и достанется им обоим!»
Работать в мастерской согласился и дядя Миша, и еще двое. После коротких разговоров все стали расходиться, и дядя Миша наклонился к нам:
— Смотри, Алька, Олег — настоящий парень. И ты…
— Я знаю, папа, — строго ответила Луна. — И я, если он захочет, буду с ним дружить по-настоящему.
— Добро! — выдохнул дядя Миша и спросил: — Ну-с, а где наши матери?
Он отошел, и мы с Алей начали одеваться, крикнув взрослым, что мы их догоним.
Но догонять почему-то не хотелось.
На улице все так же метался пронизывающий ветер, кружился мокрый снег, а мы шли, размахивали портфелями и разговаривали.
— Когда он приехал?
— Позавчера вечером. Мать плакала, а потом успокоилась. А я взяла и рассказала и о тебе, и о переводе, и обо всем.
— А он?
— А он поморщился и сказал матери: «Не нужно было тебе запутывать в нашу историю детей. Ведь, если честно сказать, этот самый Олег меня и толкнул сюда».
— Я? Толкнул? Его? Он так и сказал?
— Да! Так и сказал. И предложил матери: «Пойдем в другую комнату, потолкуем». О чем они говорили, не знаю, но только слышала, как мама заплакала и громко сказала: «Я сейчас же пойду к ней и извинюсь. Сейчас же». Но она никуда не пошла…
Я начал вспоминать, что было между мной и дядей Мишей. Ту единственную встречу с ним на пирсе я запомнил до мельчайших подробностей. Даже помню, в чем официантка была одета: в цветастом платье. Но понять, чем я подтолкнул дядю Мишу и куда, я так и не смог. Просто он, наверное, имел кого-нибудь другого в виду или что-нибудь перепутал. Я уже давно заметил, что взрослые многое понимают не так, как нужно. А дяди Миша хоть и хороший человек, но все-таки взрослый.
Чтобы не запутаться в этих рассуждениях, я спросил у Луны:
— Выходит, станки — это ваша тайна?
— Ну да! — обрадовалась она. — Ты только, пожалуйста, не сердись, — ты слишком обидчивый. Но получилось так. Шурина мать работает крановщицей на шихтовом дворе — там, где лом превращается в ломь. Она заметила, что к ним часто привозят старые станки. Их разбивают и загружают в мартены. Она и подумала, что, может быть, их стоит приспособить для нашей мастерской. Она, оказывается, очень хочет, чтобы Шура стал токарем. Вот мы с ним и ходили смотреть на эти станки, а потом пошли к директору и все ему рассказали. Дмитрий Алексеевич просил нас о станках не болтать: «Получим, тогда и разговаривать будем». Вот и всё.
Действительно, все объяснилось очень просто, и говорить нам уже было не о чем. Хотя это неверно. Я просто стеснялся начинать важный разговор, не зная, что из него получится.
В это время мы дошли до переулка, где нас поджидали родители.
Все начали прощаться, и мама приглашала Петровых к нам в гости. Алина мать все время повторяла, что она очень виновата, и просила, чтобы и мы пришли к ним посидеть.
Не договорившись ни до чего путного, все разошлись. Тут только я заметил, как холодно и противно на улице, и поспешил домой.
— Ты чего так разбежался? — миролюбиво сказала мать.
Но я ничего ей не ответил и уже недалеко от дома спросил:
— Выходит, со мной все в порядке?
— Выходит, горюшко ты мое горькое, — вздохнула мать, засмеялась, а потом поинтересовалась: — Ты не знаешь, почему родители Петренко никогда не ходят на собрания?
Я не знал этого, а мать сказала:
— Как это печально, Алик… Олег, Олег! — быстро поправилась она. — Очень мне жаль этого мальчика.
— Какого? — не понял я.
— Вот этого вашего Чесныка. С ним, видимо, творится что-то неладное.
Когда мои неприятности почти окончились, я мог подумать и о Чесныке. И в самом деле, он мне всегда казался странным: то загнанным, то отчаянно смелым, то честным и компанейским, а то просто жуликом.
— Двойной он какой-то, — сказал я.
— Возможно, — задумчиво согласилась мать. Потом она положила руку мне на плечо и спросила: — Но ты, Олег, все понял? Как следует?
Если говорить честно, я еще очень многого не понимал, но, побоявшись очередной нотации, буркнул:
— Конечно, понял.
Ужинал я быстро и даже не стал читать, а скорее юркнул в постель: мне очень хотелось побыть одному и немного помечтать.
Глава 27. „Говори только правду!“
Утром я как угорелый помчался в школу, но пришел слишком рано — никого еще не было. Тогда я двинулся в слесарную мастерскую.
Петр Семенович уже возился возле тисков.
— Ты чего так рано? Напильники дочищать пришел?
— Можно и дочистить, — ответил я и стал раздеваться.
Но инструктор решил:
— Не стоит начинать перед уроками — испачкаешься. Слыхал насчет станков вчера?
— Слыхал.
— Ну и как?
Тут меня будто озарило, и я сразу сказал как раз то, что нужно было сказать:
— Вот за этим я и зашел, Петр Семенович. Возьмите нас в бригаду. Мы, честное слово, будем хорошо работать.
— Кого это — нас?
— Ну меня, Грабина и Нецветайло.
— Ага… А как насчет Петровой? Ты что, против нее?
— Да нет, что вы… — покраснел я и отвернулся: — Просто она же… она же… девчонка.
— Вот и дурак, брат! — сердито засопел Петр Семенович. — Эта девчонка вам всем сто очков вперед даст. Она у меня и так, можно сказать, заведующая инструментальной кладовой. Да еще и сверловщица отличная, вероятно, из нее выйдет…
Мне было очень стыдно, и потому я протянул:
— Так я не в том смысле… Мы же в слесари просимся…
— А-а, — сразу поостыл Петр Семенович. — Ну об этом, брат, другие, постарше тебя, подумают. А в бригаду я вас возьму, но с уговором: чтобы учеба от этого не страдала. А то получите двойки, а списывать начнете на меня: «В мастерской работали, не успели уроков выучить!» — передразнил он кого-то.
Я пошел в класс. Ребята сказали, что я правильно решил, записав их в ремонтную бригаду. Но тут пришла Аля и все испортила.
— И что вы за слесаря? — засмеялась она. — На станках знаете какие огромные детали? Вы их не поднимете!
Юра рассердился и чуть было не полез драться. А Нецветайло зашел сзади Альки, взял ее под локти и крикнул:
— Держись!
Луна взвизгнула, и Шура легко поднял ее в воздух.
Она болтала ногами, краснела и кричала:
— Ну, пусти же, пусти! Медведь какой!
Нецветайло осторожно опустил ее на пол, и Аля посмотрела на него так, что у меня сразу испортилось настроение. Я повернулся и пошел на свое место. Тут вскоре прозвенел звонок.
Два урока я старался не обращать внимания на Алю, а на третьем все обратили внимание на меня: пришла уборщица и сказала, что меня и Петренко вызывают к директору.
— С портфелями! — добавила она.
Еще ни разу никого не вызывали к директору с портфелями. Вначале я подумал, что меня и Чесныка просто переводят в другую школу. Но если бы это было так, то мать, наверное, уже об этом знала бы и мне бы досталось еще вчера. Потом я подумал, что нас вызывает Петр Семенович, чтобы ехать за станками. Но и это было маловероятным — ведь Чеснык не записывался в ремонтную бригаду. Я старался быть как можно спокойней и, только уже выходя из класса, посмотрел на встревоженных, молчаливых ребят и на Луну. Она подняла обе руки и сжала их, словно говоря: «Держись крепче!»
И тут мне стало просто страшно. Может быть, она знает что-то такое, чего не знаю я?
Как только я зашел в кабинет директора, мне сразу все стало понятно: в комнате сидел милиционер.
Дмитрий Алексеевич сказал ему:
— Ну вот Громов и Петренко. Я только очень прошу вас… — Он оборвал фразу и выразительно посмотрел на милиционера.
Тот встал, оправил синюю шинель с красными кантами и улыбнулся:
— Понятно. Не в первый раз… — Потом браво повернулся к нам: — Требуется ваша помощь, ребята. Давайте-ка съездим ненадолго в одно местечко.
Я сразу решил, что нас обязательно повезут в тюрьму, и беспомощно посмотрел по сторонам. Рядом стоял Саша. Он так яростно дышал, что я услышал резкий запах чеснока. Но Саша все-таки был свой парень, а милиционер человек чужой, и я невольно подвинулся к Петренко: вдвоем было уже не так страшно. Однако он оттолкнул меня локтем и хрипло сказал:
— Никуда я не поеду! Вы не имеете права. Я еще малолетний…
— Вот как? — озабоченно протянул милиционер и перестал улыбаться. — Ты уже знаешь такие тонкости? Но на этот раз тебя только просят помочь, а это может сделать и малолетний. Ведь ты, кажется, пионер?