— Теперь я пропал.
А меня уже ничего не пугало. Какой-то чертик так и прыгал в груди, и все уже казалось не страшным. Я шепнул:
— Не трусь. Говори всю правду.
Саша в ответ только вздохнул.
Тогда я встал и, показав на своего соседа, громко сказал:
— Товарищ следователь, я вспомнил. Я знаю еще одного. Вот этого.
— А почему ты сразу не узнал?
— Так он челку остриг.
— Ну что ж, расскажи, откуда ты его знаешь?
Я ничего не утаил, рассказал даже о своем проигрыше.
А когда смолк, вскочил Сашка и закричал:
— Он все врет! Я ничего не знаю…
— Вот что, Петренко! — отрывисто сказал следователь. — Довольно дурака валять! Ты не маленький и понимаешь, что за это бывает. Рассказывай все, что знаешь.
— Я ничего не знаю!.. — истерически кричал Сашка.
— Врешь! — Следователь стукнул кулаком по столу. — Все врешь! Говори только правду. Ну?
Саша плакал с тонким подвывом, пощелкивая зубами. Он все время косился на широкоплечего парня, и тот тоже не сводил с него прищуренных глаз.
Я вспомнил, что говорил этот парень мне, вспомнил отца и сказал Сашке:
— Да не трусь ты!
Но Сашка плакал и твердил одно и то же:
— Я никого и ничего не знаю…
— Эх и трус же ты, Петренко! Неужели ты не видишь, что мы и так все знаем? А ты путаешь, темнишь… — Следователь опять покачал головой и приказал: — Приведите следующего.
Глава 28. Петренко-старший и Петренко-младший
В комнату, в сопровождении милиционера, вошел уже знакомый мне семиклассник Гринь. Он осмотрелся, и его зеленоватые узкие глаза посветлели. А на тронутом оспинами лице мелькнула улыбка. Гринь смело расправил плечи и выставил ногу вперед:
— Я вас слушаю.
— Кого ты здесь знаешь? — спросил следователь.
— А всех! — весело сказал Гринь. — Всех знаю, и они все меня знают.
— Ну вот и говори.
— А я уже говорил.
— Ничего. Говори при них. Как со стариком познакомился? С «поханом» — так вы его называли?
— Так. А попал я просто…
— Нет, подожди, — прервал следователь и приказал милиционеру: — Приведите папашу. Ему полезно послушать.
Вскоре вместе с женщиной — старшим лейтенантом — вошел в комнату высокий, худощавый человек в стеганке. Он комкал в руках шапку-ушанку, исподлобья поглядывая по сторонам. Когда он увидел будто оцепеневшего Сашку, то выпрямился и, сглотнув слюну, угрожающе протянул:
— Понятно…
— Ну вот и хорошо, что понятно, товарищ Петренко, — усмехнулся следователь. — В школу вы не являетесь, детскую комнату милиции тоже не жалуете. Так что извините, но придется послушать наши разговоры. Может быть, хоть они на вас подействуют. — Следователь отвернулся от Петренко-старшего и обратился к Гриню: — Рассказывай.
Гринь спокойно, но все-таки с некоторой долей злорадства начал говорить:
— Еще в шестом классе я начал собирать приемник. Денег на детали не хватило. Мы вместе с моим дружком Чубуковым — он заболел, и потому его здесь нет — насобирали на чердаке всякой ерунды и потащили на базар. Попали к «похану», он нас и пригрел. «Я, говорит, понимаю. Сам молодым был. Тащите еще. Если на своем чердаке нет ничего, на соседний загляните. Все равно такое барахло никому не нужно. Вроде утильсырья». Мы вначале не решились, а потом заглянули. Принесли, а «похан» предложил зайти за деньгами вот к этой… — Гринь кивнул головой на женщину в помятом пальто. — У нее «малина» была. Вроде воровской квартиры. Пришли, а он нас вином угостил. Пообещались еще кое-чего принести. Принесли. Так постепенно и втянулись. То с девчонок шапочки срывали, то по чердакам лазили, то на море коньки у малышей отнимали. На большое идти боялись и учиться все-таки думали. Ну да учиться не пришлось, — ведь он, паразит, все время требовал вещей. А этот вот, — Гринь кивнул на широкоплечего парня в бобриковом пальто, — если мы отставали от компании, бил. Вот деваться и некуда было…
Гринь еще долго рассказывал о своих похождениях, о проделках парней, которые сидели здесь же, в комнате. Рассказывал просто, без всякого страха и не хвалясь. Когда он вспомнил Чесныка, следователь перебил его:
— Довольно. Садись. О себе Петренко сам расскажет. И как попал в эту компанию, и как деньги выигрывал на подпиленный пятак, и как пластинками торговал, и как краденое прятал… Все, все рассказывай. А не будешь говорить, я сам расскажу. Понял? Ну, когда ты с ним познакомился и как?
— Я… я не помню, — начал было Саша, вздрагивая и тихонько всхлипывая.
Но тут не выдержал его отец. Он хрипло крикнул:
— Да говори же ты! — и скрипнул зубами, точно сдерживая боль.
— Ой, папа! Вы только не сердитесь… Я… Ну, помните, когда к нам дядя Вася приходил, вы послали меня за водкой? Помните?
— Это когда ты деньги потерял? Помню.
— Я же тогда вам говорил, что не терял. Вот они! — Саша вдруг с ненавистью ткнул в сторону широкоплечего парня. — Они у меня отняли и еще избили. Вы мне не поверили тогда и выпороли меня. А потом я просил коньки купить. А вы сказали, что такому паразиту, как я, покупать не будете…
Мне было странно слышать, как Чеснык называл своего отца, как чужого, на «вы». Да он и в самом деле смотрел на сына и разговаривал с ним, как чужой.
— А мне хотелось. Все же катаются. А вот он, — Сашка опять ткнул пальцем в моего соседа, — дал мне коньки в долг…
Следователь быстро спросил у парня:
— У него брал? — и кивнул на старика.
Мне казалось, что мой сосед промолчит, отвернется или скажет что-то необычайное, смелое.
Но парень в бобриковом пальто вдруг заморгал и угодливо ответил:
— Ну у кого ж еще? У него.
И старик почему-то не рассердился, а только хмыкнул и стал похожим на того беспомощного, вызывающего жалость старика, который приходил к нам домой.
Почему все это случилось, я вначале не понимал, потому что меня все время била мелкая дрожь. Но не дрожь страха или растерянности, а дрожь нетерпения. Словно я ждал чего-то необыкновенного и готовился стать его участником. И я сразу понял: милиции все известно. Даже то, о чем давным-давно забыли и старик и парень или чему не придавали значения. Этот следователь держал в своих руках все нити, и сопротивляться ему, скрывать что-нибудь было совершенно бесполезно. Просто ненужный расход сил.
— Я хотел отдавать ему деньги понемногу, а он говорил… — Сашка вдруг скрипнул зубами: — А он требовал все сразу. А я сразу не мог, потому что они обыгрывали меня. Как принесу немного денег, так они говорят: «Что ты за парень, если играть не умеешь!» И учили, как играть. И обыгрывали. А долг у меня становился все больше и больше…
Саша честно, с каким-то странным надрывом начал рассказывать, как он стал самым настоящим рабом этой шайки, как иногда хотел вырваться из нее и не мог — боялся.
— И жаловаться было некому, потому что отец тоже бил. И мне просто некуда было деться…
— Вот так-то, товарищ Петренко, — грустно сказал следователь Сашиному отцу и спросил у Чесныка: — А почему не рассказал о пластинках? Кому ты их продавал?
— Я как-то сказал ему, — Саша ткнул рукой в моего соседа, — что мы в школе начали делать пластинки. А он и говорит: «Подожди. Я узнаю, что к чему». И куда-то ушел, а когда вернулся, приказал: «Покупай у ребят и передавай старику». Я так и сделал.
— А сам-то на этой операции что-нибудь заработал? — спросил следователь.
— У них заработаешь!.. — злобно сказал Чеснык.
— Ну вот, сами видите, товарищ Петренко, как падал ваш сын.
Сашин отец молчал. На скулах у него ходили желваки и кулаки были сжаты.
Следователь добавил все так же грустно:
— А вы даже не пытались его поддержать. Только подталкивали.
Было тихо. Следователь, который теперь казался мне очень высоким, сильным и даже не лысым, вызвал по телефону конвой, и, когда в комнату вошли милиционеры, он резко приказал им:
— Увести по камерам! — Потом помедлил и добавил: — Мальчишек и Гриня оставить… И вы посидите, товарищ Петренко.
Старик на прощание бросил Гриню:
— Раскололся, стукач!
— Пошел ты!.. Я раньше говорил — надоело мне это. И всё!
— Когда же тебе надоело, Гринь? — спросил следователь.
— А вот после того, как мы у того — Громова — деньги отобрали. Понимаете, он один против троих стоял и не струсил. Мне это понравилось, и я все время думал: «Почему он не боится, а мы все время живем как загнанные? Всегда чего-то боимся, всегда трусим, что вот поймают, вот засыплемся…» Я и во второй раз пошел его встретить, чтобы проверить, как он. Так ведь не только он не струсил, а даже та девчонка, что с ними была, драться приготовилась. Чубуков — вы сами знаете, гражданин следователь, — еще раньше от нас оторвался, и напрасно вы его задержали. А я с того времени стал задумываться. Противны они мне стали…
— Вот и главное, что противны. Вы сами подумайте, ребята: один вот такой гнилой, насквозь гнилой старикашка развратил немало молодежи. А почему? А потому, что жалели его: старенький, бедненький, жить ему нужно — вот и подторговывает. — Следователь схватил папки. — А вот дела этого старенького и бедненького. В Иванове на рынке «Барашек» лавку имел. В двадцатых годах сидел. В тридцатых был осужден за спекуляцию. Вышел. Во время оккупации в Ростове на рынке лавку имел. Теперь сюда перебрался. И вот смотрите, до чего подл: торговал, обманывал, краденое сбывал, на мальчишках деньги зарабатывал, а пенсию получить не постеснялся — получил! Справок много приберег. Даже тот факт, когда лавку держал, обернул так, будто сам у себя в приказчиках служил. Нашлись в Иванове такие добрые дяди — прислали ему справочку. Получается, всю жизнь трудился человек и заслужил отдых. Попробуй придерись к нему — пенсионер! А этот пенсионер скольким мальчишкам судьбу испортил! Вот возьмем тебя, Гринь. Есть в тебе кое-что хорошее. Отец на фронте за Родину погиб. Не хочется мне отдавать тебя под суд. Но и так твое дело оставлять нельзя. В общем, подумаю еще… — Он и в самом деле замолк, как будто задумался, а потом решительно сказал: — Вот что, Гринь. Пиши-ка ты мне расписку о невыезде. У тебя уже паспорт есть — человек ты взрослый. И помни, что знаем мы многое. Походи на воле, подумай. Пиши.