Тут она сбилась, в уголках ее глаз, кажется, навернулись слезы.
Мы совершенно ничего не понимали. Рудик не выдержал и спросил:
— Кого, кого? Какого мальчика?
— Не притворяйтесь непонимающими! — крикнула Женина мать, и оборочки на ее фартучке стали топорщиться. — Я говорю о Саше Петренко, которого вы так избили, что у него даже кровь из зубов пошла. Мне теперь совершенно ясно, чем вы занимаетесь и почему у вас такой вид!
Она презрительно скривилась и показала рукой на наши изжеванные штанины.
Вот теперь все стало понятным. Выручая свой портфель и гимнастерку, Чеснык наплел Женькиной матери на нас такое, что и придумать трудно. Но эта выдумка была хоть и неприятной, но в то же время и смешной — кто может поверить, что такого парня, как Саша Петренко, можно избить, да еще так, чтобы у него кровь из зубов пошла!
Рудка тихонько усмехнулся и протянул так, словно сделал какое-то научное открытие:
— Чеснык, оказывается, паинька…
Теперь я уже не мог сдерживаться и, понимая, что это глупо, все-таки засмеялся.
Женина мать опять всплеснула руками и почти с ужасом сказала:
— Сразу видно, что вы совершенно невоспитанные мальчишки, и я вас прошу больше никогда к нам не приходить!.. А тебе, Евгений, я категорически запрещаю не то что дружить, а даже встречаться с этими… разболтанными людьми.
— Но, мам…
— Никаких «но»! Сейчас же отдай принадлежащие им вещи, и я с тобой поговорю особо.
Мы повернулись и вышли в коридор. Нас догнал Женя, и Рудка озабоченно сказал:
— Слушайте, а ведь ему и в самом деле придется набить морду! А?
— Обязательно! — яростно прошипел Женька. — И давайте поклянемся, что мы это сделаем.
И мы поклялись.
Потом мы неторопливо пошли по домам. По небу растянулись перистые облака. Было тихо и красиво — на газонах и клумбах отцветали последние цветы, и зелень на деревьях была густой, темной. Желтые листья казались нарисованными.
— Сейчас приду домой, — мечтательно протянул Рудик, — и скажу, что штаны на физо помял! На турнике. А чтобы дома не очень ругались, скажу, что по истории получил пятерку. В журнал. А то еще дневник потребуют… — Он вздохнул и, скосив глаза, добавил очень серьезно: — Родителей нужно беречь и не волновать попусту. Верно?
Я засмеялся. Но дома сказал матери то же самое, что собирался сказать Рудка. Мать действительно не рассердилась, спокойно принялась гладить брюки и только совсем немного побурчала:
— Удивляюсь я тебе, Аля! Ведь ты же можешь учиться без всяких неприятных происшествий. Ведь ты только посмотри, до чего ты измазал новые брюки! Неужели тебе не хочется быть опрятным и подтянутым?
Странный все-таки человек у меня мать… Мало ли что мне хочется! Да не все в жизни получается так, как хочется. Ведь сама говорит, что жизнь гораздо сложнее, чем мне кажется…
Глава 4. Чеснык, кажется, не виноват…
Во вторник я проснулся, как и всегда, под замком. Мать уходит на завод очень рано и меня не будит, а только запирает комнату на ключ. Но у меня есть свой ключ, и, когда нужно, я отпираю замок и выхожу во двор.
На столе стоял завтрак — котлеты, масло и хлеб, а на электроплитке — чайник. Я включил плитку, потом убрал постель и умылся. Чайник разогрелся, я положил в чай сахару, намазал масла на хлеб и сверху положил котлету. Ведь холодная котлета с горячим чаем будет теплой — зачем же ее разогревать? Я всегда удивлялся людям, которые делают то, что можно не делать. Так я сэкономил десять минут и взялся за уборку. Подмел полы (моет их мать), вымыл чайную посуду (мама моет обеденную) и сел за уроки.
Но, пока я все это делал, мне казалось, будто в комнате чего-то не хватает. Я подумал, что это так кажется потому, что мне грустно. Ведь сегодня в школе наверняка спросят, почему я ушел с уроков. Классная руководительница Елена Ивановна может записать в дневник замечание, а то и мать вызовет. Но потом, услышав тонкий, жалобный свист, сразу все понял: мой щегол не пел и не прыгал в клетке, как всегда, а сидел на жердочке, взъерошенный, сердитый, и посвистывал. Я достал банку, в которой хранилось конопляное семя для щегла, но не нашел в ней ни коноплинки.
Раздумывать было некогда. На моем столике лежали деньги и бумажка, на которой мать написала, что нужно купить. Это у меня такая домашняя обязанность — покупать в магазинах и на базаре все, что нужно из продуктов. Потом я чищу картошку, овощи и всякое такое, а когда мать приходит с работы, то она варит обед.
Я взял деньги, авоську и пошел на базар. По бумажке купил все, что нужно, а вот щеглиного корма не нашел. Прибежал домой, собрал книги и пошел в школу.
Во дворе перед уроками всегда собираются мальчишки. И я надеялся перехватить у кого-нибудь конопляного семени, потому что оставлять щегла голодным невозможно: он может сдохнуть.
И только я пришел в школу, как сразу же встретил Чесныка. По правилу, нужно было немедленно дать ему как следует за его предательство. Но Женя и Рудик еще не пришли, и драться одному было смешно: ведь мы поклялись сделать это втроем. А клятву нарушать нельзя. Я просто прошел мимо Петренко и ничего ему не сказал.
Но веселый Чеснык остановил меня:
— Чего ты, чудак, злишься! Я пошутил… — Но потом, заметив мою непреклонную молчаливость, помрачнел и стал оправдываться: — А ты думаешь, мне приятно было, когда вы меня в воду бросили? Я же не обиделся. А «сухари» всегда вяжут.
Что ж, по-своему Сашка был прав. Действительно, в воду мы его бросали. А когда я развязывал свой похрустывающий на зубах «сухарь», я даже жалел, что сам не додумался навязать таких же «сухарей» Сашке. Но я ничего не ответил, а только нахмурился. Чеснык посмотрел на меня заискивающе, и видно было, что он жалеет, что все так получилось.
Тогда я спросил:
— А почему ты ушел и унес бычков? И Женькиной матери наболтал?
— Так я почему? — Чеснык прижал руки к груди. — Ведь если бы я не ушел, вы бы обязательно стали драться. А вас трое. Ну, а матери Женькиной нужно же было что-нибудь сказать…
— «Что-нибудь»! — передразнил я его. — А кто тебя просил болтать, что меня и Рудку перевели в эту школу на исправление? Кто тебя избивал?
Сашка печально усмехнулся, вздохнул и стал смотреть на стаю голубей, которая кружила над школьным двором.
— Можете думать что хотите, но я так не говорил.
— А как же ты говорил?
— Ладно. Я расскажу все, как было. — Чеснык решительно подошел к доскам возле флигеля и сел на них. — Слушай. Я думал, что, пока буду дожидаться вас у Женькиного дома, вы немного поостынете и драться не станете. Просто посмеемся, а потом бычков нажарим. Но, когда я шел, так, понимаешь, встретились мне тут трое… Из седьмого класса — Гринь и Чубуков… И еще один. Он раньше учился в нашей школе, а теперь нет. Да и Гриня с Чубуковым тоже, наверное, в школу для переростков отправят. На исправление. Они по два года в одном классе сидят…
— Ну и что? — спросил я подозрительно, потому что не очень уж верил Чесныку.
— А ничего. Это я так просто. Ты слушай. Подходят ко мне и говорят: «Законные бычки. Черномазики! Давай нам на закуску».
— Какую еще закуску? — удивился я.
— Ну, понимаешь, им на закуску. У них вино было. Вернее, у того, третьего. Ну, я не давал, уговаривал: не мои, дескать. Тогда они и меня с собой стали звать, а я не пошел, потому что решил дождаться вас. И опять не отдал бычков. Тогда они не стали ругаться, а просто стукнули меня, а бычков забрали.
— Всех? — зачем-то спросил я.
Но Сашка ничего мне не ответил. Он только вздохнул и в первый раз показался мне много старше, чем был на самом деле.
— Пришел я к Женькиному дому, сел на приступки и сижу. Из зубов кровь сплевываю. Тут проходит одна женщина. Красивая такая. Посмотрела на меня и уже совсем прошла было в дом, а потом вернулась и спрашивает: «Что с тобой, мальчик?» Я молчу. Она взяла меня за голову, посмотрела в глаза и говорит: «Пойдем ко мне, я тебе сейчас кровь остановлю». Понимаешь, Алька, если бы она ругалась или допытывалась, ну, тогда я, может быть, и не пошел. Но она как-то так… Ну, словом, пошел. Она завела меня на кухню, руки вымыла и стала смотреть мои зубы, а потом спрашивает: «Упал?» Знаешь, я как-то привык врачам не врать, а она мне сразу показалась доктором. Я сказал прямо: «Нет, набили». У нее глаза как-то заблестели. И мне почему-то захотелось не то успокоить ее, не то… Ну, словом, говорю: «Да их там трое было…»
Глаза у Петренко зеленоватые и почти всегда бегающие. А в ту минуту они были просто светлыми, почти как у Рудки, и задумчивыми. Он опустил их и тихонько продолжал:
— Она и спрашивает: «А ты их знаешь?» — «Конечно, — отвечаю. — Они из нашей школы, да их, наверное, переведут исправляться…» Ну, она уж тут спрашивать не стала — побежала в комнату и долго не возвращалась. Потом пришла, принесла в стакане полоскание и так на меня смотрит, что у меня просто все поджилки свело. Я давай полоскать рот, а сам думаю, как бы смотаться. Она спрашивает: «Это ты вместе с Женей Марковым учишься?» — «Да, — говорю. — А что?» А она не ответила да как заревет! И я тут же понял, что она и есть Женькина мать и, наверное, догадалась, что он удрал с уроков.
Кровь из зубов перестала идти, и я хотел было попросить свой портфель, но не могу к ней приступиться — плачет и плачет и все время повторяет: «Так вот какой у меня сын, так вот он какой!» Я стоял-стоял, как дурак, а потом попросил: «Дайте мне мою гимнастерку и портфель, я пойду в школу». Она даже не удивилась и говорит: «Иди в комнату. Там возьми». Я взял и уже почти ушел, а она опять спрашивает: «Кто же будет исправлять этих… ну тех, что тебя побили?» Ну, что я ей отвечу, если она все еще плачет? Я взял и пошел…
— В школу?
— Ты что, дурак? Чего это я пойду в школу, если вас нету? Что ж я, лучше всех? — возмущенно ответил Чеснык и замолчал.
Я тоже молчал. Получалось, что Чеснык ни в чем не виноват, а просто Женина мать все перепутала. Но теперь я не знал, как себя вести с ним. Ведь я тоже клялся отомстить Сашке, а выходит, что мстить не за что.