В такое решение солдат поверил и не изменит его.
Он идет против сильного, хитрого, дикого врага, топчущего своим кровавым сапогом священную землю. Враг когтями вцепился в грудь его Родины. Чтобы врага выгнать, надо пройти через стену огня, через свинцовый ливень. Надо шагать по земле, каждый вершок которой, сотрясаясь от ужаса, горел и задыхался.
Трудно пройти так называемое "ничейное" пространство. Что в сравнении с ним "волосяной мост" над адом, по которому, как утверждают верующие, надо пройти, чтобы попасть в рай!
— Вперед! Вперед! — подгоняет команда.
Бектемир и без нее побежал быстрее.
— Вперед! Вперед!
Вот упал один из бойцов. Второй… пятый…
Бектемир увидел, как покачнулся командир, и сразу кинулся ему на помощь. Младший лейтенант, могучего телосложения, по-крестьянски скромный и простой, лежал беспомощно.
Бектемир помог командиру взвода проползти до ближайшей воронки. Здесь он перевязал ему разбитые ноги. Младший лейтенант, прикусив губу, с сожалением произнес:
— Как жаль, что так быстро задело! Проклятая невезучесть! Нужно же, в самом начале боя…
Бектемир, нагнувшись, предложил:
— Садись, вынесу.
— Спасибо! Не надо. Вперед иди… — ответил младший лейтенант.
Широко открытые глаза Бектемира выразили Удивление. Он все еще настаивал:
— Садитесь же.
— Иди вперед! Как-нибудь уж поползу сам. Иди, — приказал командир.
Бектемир еще раз осмотрел младшего лейтенанта. Как же он один останется?
Словно поняв мысль бойца, командир натянуто улыбнулся:
— Ничего..: Подберут… Иди…
Бектемир побежал вперед, но вдруг перед ним взорвалась мина. Он кинулся на землю. Через мгновение снова вскочил. Ничего не видя, ничего не чувствуя, он бежал, казалось, долго-долго. Вдруг какая-то внутренняя сила опять швырнула его на землю. Рот был полон земли. Затошнило. Бектемир сплюнул, начал искать флягу.
— Друг, — раздался рядом чей-то голос. — Ты посмотри.
Бектемир растерянно повернулся. Недалеко от него лежал боец.
— Ранен ты. Посмотри! — он показал на локоть. Бектемир осмотрел левую руку — от плеча до пальцев. Затем взглянул на правую. Повыше локтя из продырявленного рукава сочилась кровь.
Бектемир заполз за бугорок. Осторожно освободил руку. Рана заставила его вздрогнуть — обнаженное мясо было разодрано. Подвигал рукой — болит, но работает. Видно, кость не повреждена. Здоровой рукой Бектемир перевязал рану.
Конечно, сейчас он имеет полное право покинуть поле боя. Что тут плохого? В санбате ему сделают настоящую перевязку. Говорят, там, в санбате, хорошо. Покой, питание, постель — все честь честью. И нет никакого риска. Даже пошлют в какой-нибудь госпиталь. До тех пор, пока не заживет рана, он будет чувствовать себя великолепно. Разве не встречались бойцы, которые из-за пустячной раны на пальце бежали в санбат?
Да… Но не о них ли говорил Дубов? Конечно о них.
Бектемир, потирая лоб здоровой рукой, раздумывал. После мгновенного колебания он твердо решил:
"Нет, у труса судьба черна… Если рука может стрелять — что еще нужно? Твое место здесь".
Он стал медленно продвигаться вперед, Вражеские танки, подкравшись, выползли из оврага и устремились в атаку. Четыре советских танка мчались навстречу гитлеровцам.
Бектемир, приподняв голову, с удивлением и восхищением смотрел на стремительный порыв советских машин. Но все же страшновато. Четыре танка против нескольких десятков!
Танки почти одновременно стреляли прямой наводкой, обрывая железные "души" друг друга. Члены экипажей выскакивали из горящих машин и сразу же, сжимая пистолеты, начинали искать противника. Здесь, в дыму, завязывалась перестрелка. Пожалуй, остался в живых только один советский танкист. Он, волоча свое тело по земле, уползал в сторону, но не успел спрятаться… Прямо на него мчался танк. Два метра, один и…
Бектемир закрыл глаза…
Он только услышал лязг гусениц, а человеческий крик, наверное, просто почудился.
Гусеницы немецких танков подминают под себя живых людей.
— Врешь! Не пройдешь!
Конечно, это голос Рядченко. Бектемир хорошо знает огромного, широкоплечего украинца. Это он бросился на железную тушу танка. Взрыв заставил тяжелую машину остановиться. Тело Рядченко медленно-медленно сползло на землю.
А вон и Дубов. Живой, здоровехонький. Выпрямился и смело, с подчеркнутой небрежностью швырнул одну за другой две гранаты. И другой танк остановился.
Бектемир с высотки, позволявшей ясно все видеть, от радости и волнения крикнул:
— Дубов, расцелуем в самые усы!
Не удержавшись, он тут же добавил в адрес врага несколько крепких словечек…
Бой заметно утихал. Поле, сплошь покрытое густым дымом, словно готовилось ко сну. Только стрельба из винтовок и автоматов, которая "подбирала" одиночных гитлеровцев, продолжалась.
В сторону Бектемира полз советский танкист. На него было страшно смотреть. Обуглившаяся, безволосая голова, черная половина лица… И весь он был в дыму. Тлели шинель, гимнастерка, сапоги. К танкисту бросились медсестра и несколько бойцов.
Бой утих. Но ненадолго.
Вскоре над черневшим вдали лесом опять показались самолеты. Они пронеслись над полем. Снова земля вздрогнула от разрывов бомб, снова шарахнулись люди от свинцового дождя.
Самолеты летели волна за волной. Неужели там, за лесом, их скопилось бесчисленное количество? Неужели этому не будет конца?
Бектемир лежал, кусая губы. Что он мог поделать? Он лишен крыльев. Если бы он мог полететь и выколоть глаза фашистам! Если бы могли это сделать его товарищи!
Но они вынуждены закапываться глубже в землю, маскироваться.
В это время в небе внезапно появились и краснозвездные истребители. Их было меньше, чем вражеских. Бектемир не отрывал взгляда от неба.
Сердце его билось тревожно, нетерпеливо.
— Когда его другу Аскару на больших курашах приходилось сталкиваться с могучим гордым Палваном, сердце Бектемира билось так же взволнованно. И до тех пор, пока Аскар с присущей ему честностью в борьбе, покрутив волчком богатыря, не положит его на обе лопатки, Бектемир сидел напряженно, почти не дыша— Фашисты вначале чувствовали себя коршунами, неожиданно столкнувшимися со стаей воробьев. Однако это было первым впечатлением. В небе разгорался бой — неравный, но дерзкий, решительный.
Вот задымил один стервятник и, быстро окутавшись черно-красным пламенем, нырнул вниз. Загорелся второй самолет, третий, четвертый…
Не выдержав натиска истребителей, немецкие самолеты уклонились от боя, уходя в сторону.
— Уходят, уходят! — крикнул кто-то из бойцов.
— Им бы свободно летать. Там они смелые.
— Теперь не выйдет. Не пройдет.
Бойцы с восхищением провожали взглядом своих истребителей.
— Молодцы!
— Герои.
К тем известиям, которые облетали фронт, Бектемир относился с некоторым недоверием, хотя ему несколько раз приходилось видеть, как стервятники обращались в бегство. Сейчас же и он был восхищен нашими летчиками. Ои поверил в свою силу.
Бектемиру хотелось с кем-нибудь поговорить, но не было времени. Не до этого сейчас. Стрельба не прекращалась, даже когда на обгорелое поле опустилась холодная темнота.
Правда, стрельба становилась реже, глуше, словно не утихала, а удалялась куда-то в сторону.
Воспользовавшись темнотой, старшины раздали сухари и консервы.
На фронте и желудок знает свое время. Только когда Сой в разгаре, он не беспокоит.
Бектемир присел, насыпал насвай на ладонь, бросил под язык, пососал. Может ли быть большее наслаждение?
Напоминала о себе боль. Бинт расслабился. Бектемир попытался завязать его снова, но от этого боль стала острее. Он, показав руку, чистосердечно сказал сержанту:
— Не знаю… Чуть задело, но начинает болеть все больше.
Получив разрешение, Бектемир присоединился к другим раненым и отправился в санбат.
Большая землянка в лесу была светла. В глазах Бектемира, пришедшего из густой темноты, зарябило, выступили слезы. Люди, веши постепенно вырисовывались, будто проступали из тумана… Здесь были в основном легкораненые. Но несколько человек стонали, метались от боли, бредили.
Врачи и сестры работали молча, спокойно, легко, хотя их лица выдавали, что они очень устали.
Бектемиру пришлось подождать. Затем с ним начала возиться полненькая девушка с коротко подстриженными золотистыми волосами. Голова ее была туго перевязана белым платком.
Медсестра, словно с ребенком, разговаривала с ним ласковым, утешительным тоном. Спросила о национальности, откуда он родом.
Бектемир, насколько хватало русских слов, отвечал.
За разговором он даже не заметил, как ему промыли и перевязали рану.
— Вы, конечно, теперь пойдете в тыл. Хотя рана ваша не очень тяжелая.
— Верно, рана моя легкая, поэтому я снова пойду в бой, — ответил Бектемир, стараясь, чтобы эти слова прозвучали проще.
— О… Это хорошо! — улыбнулась девушка. — По-моему, тоже можно. Только почаще надо перевязывать.
Простившись с медсестрой, которая уже осматривала другого бойца, Бектемир собирался уйти, но услышал узбекскую речь. Высокий, стройный врач с густыми черными волосами старательно что-то объяснял бойцу-казаху. Вдали от родного края такая встреча особенно радостна. Да еще здесь, на фронте, в лесу.
— Вы узбек? — приблизившись к врачу, спросил Бектемир.
— Да, — ответил тот и, окинув его взглядом, в свою очередь поинтересовался: —А ты?
— Э, да я истинный узбек, брат— Хорошо. Я здесь служу, доктором. Может, чем помочь? Рану твою перевязали?
— Все в порядке, доктор-ака. Вы недавно приехали? Что там нового, в Узбекистане? На фронте только вспоминаешь. Даже поговорить с друзьями некогда. И ночью и днем в ушах грохот стоит.
Доктор непринужденно рассмеялся.
— Есть у меня один интересный анекдот о Насреддине, да вот нет времени рассказывать. — Он положил руку на плечо бойца: —Я, брат, ведь выехал из Ташкента на второй день войны и до сих пор не получил ни одного письма. Вот так-то.