— К чему ты волосы раскудрявила, как каракулевый мех? Нехорошо. И одежду нужно носить похуже, постарее…
Надя поняла, в чем дело. Пожав плечами, произнесла:
— Волосы у меня сами такие, от природы. И потом, не знаю, как еще можно проще одеваться. Лицо, что ли, углем намазать?
— А то как же! — нахмурил старик густые брови. — Каждый из них, из собак, охоч до женщин. Ни стыда, ни совести…
— Вчера еще мы были свободными людьми, сегодня хуже рабов стали. Никак не могу привыкнуть к этой мысли. Но до каких пор, дед? Скажи, у тебя-то есть надежда? — спросила хозяйка с волнением и болью в голосе.
— Я о тебе подумал, — облизывая ложку, спокойно произнес старик. — Что ты, телка одинокая, мычишь все?
— Да ты о деле говори, — стукнула ложкой по краю тарелки старшая сестра.
— Дела-то у нас одни. Сейчас выдюжить надо, а не хныкать.
— Дед, — повторила хозяйка, — у тебя есть надежда?
— Что за вопрос? — солидно, степенно продолжал старик. — Сегодня надежда у меня сильней, чем вчера, а завтра будет сильнее, чем сегодня. Раскусил я этих "победителей"! Нет, я верю русскому человеку. Его душа для друга теплая, как солнце, для врага — страшная, как наша зима. Нет силы, которая могла бы завоевать русскую землю. Слава богу, русское небо такое широкое, что если одну его сторону застелют черные тучи, то буран, поднявшийся с другой стороны, разгонит их. Всегда так было, всегда.
— Хоть бы по-твоему вышло! — вздохнула хозяйка.
— За эти слова, дед, я угощу тебя вареньем, — словно озорная девчонка, вскочила Надя. — У-у-удивительно хорошее, сладкое варенье. Просто на редкость.
Надя разложила по блюдечкам, маленьким, как донышко пиалы, яблочное варенье. Одно блюдечко она поставила перед стариком, затем в большом медном чайнике принесла только что вскипевший чай.
— Чайку с большим удовольствием выпью, — старик даже потер ладони. — В такой вечер это просто благодать.
— Пожалуйста, дед, пей.
— Да. Иное было у нас времечко. И варенье и печенье к столу. А ныне… — старик, как обычно, начал вспоминать недавние, мирные дни.
Где-то снова раздалась автоматная очередь. Но сестры словно не слышали ее: привыкли. Они внимательно слушали рассказ соседа, рассказ о том, как он в молодые годы увлекся одной красивой и очень хитрой цыганкой.
— Бреду за табором. А куда — сам не знаю. Думал, что пристану к ним окончательно. Да вот такая штука вышла…
Досказать веселую историю старик не смог: совсем рядом, под окном, загремели выстрелы.
— Что еще за наваждение? — дед повернулся к окну.
— Совсем рядом, — ахнула хозяйка.
Не прошло и двух-трех минут, как деревня задрожала от частой стрельбы, — Что же это такое? — хозяйка вскочила с места, побледнела.
— Может, партизаны напали? — радостно вздохнула Надя.
— Ничего не случилось, не беспокойтесь! — равнодушно проворчал старик. — Есть один секрет. Услышите, еще из пулеметов будут стрелять.
— Это он хочет свою силу показать, — имея в виду врага, выразила догадку хозяйка.
— Нет, извините, он свою слабость показывает, — подмигнул дед. — Видела ли ты богатыря, который ходил бы и кричал: посмотрите, какой я сильный?
— Немец боится? Кого?
— Нас! Боится тебя, меня, тетки Анны, старухи Матрены Кирилловны, вот того горбатого Якова… Поверьте, ночью немец становится трусливым зайцем, я только вчера об этом догадался… Да иначе и нельзя ему.
— Уж очень высоко ты берешь. На словах легко быть богатырем, — недовольно произнесла хозяйка.
— Почему на словах! Я враг пустых слов. Но надо смотреть всегда вперед. — Старик закурил длинную и толстую козью ножку и снова начал прерванный рассказ о красивой, хитрой цыганке.
Женщины внимательно, как прежде, слушали старика. Но вдруг на улице, напротив окна, раздались пьяные выкрики и нестройная песня. Все на мгновение смолкли.
— Собачьи игры, попачкают и пройдут, — прошептал старик.
Но он ошибся. Немцы не прошли мимо. В дверь с грохотом застучали, под окнами послышался грубый топот солдатских сапог. Сестры с испугом вскочили и в замешательстве смотрели в сторону двери. Они поспешно надели пальто. Старик, затянувшись махоркой, пустил густой дым, кинул окорок на пол и зло придавил его сапогом.
— Пусти их!
Хозяйка медленно двинулась в переднюю.
Фашисты вошли, я дом наполнился запахом спиртного и пота. Немцев было пятеро — четыре солдата с подвешенными на шее автоматами и высокий, худой ефрейтор.
Ефрейтор внимательно обвел взглядом стены комнаты, холодно посмотрел на женщин и старика.
— Эго кто? — с трудом выговорил он по-русски, показывая на деда и Надю.
— Он из нашей деревни, сосед наш! А это — сестра моя, — тяжело дыша, ответила хозяйка.
— Муж есть? Где он? — спросил ефрейтор.
— Как все, на фронте! — ответила хозяйка, опустив глаза.
Надя стояла прислонившись к стене. Она понимала бессмысленность испуга, старалась держаться смелее, с каждым мгновением все ее существо наполнялось какой-то гордостью. Но от того, что солдаты из-под серовато-зеленых касок уставились на нее, бесстыдно похотливыми глазами, девушка невольно все плотнее прижималась к стене.
Солдаты не двигались, ждали приказаний. Ефрейтор повернулся к старику и, с интересом с головы до ног осмотрев его, что-то сказал. Солдаты захохотали.
— Сейчас вечер, — произнес ефрейтор, показывая ручные часы старику. — Что тебе здесь делать? Дом у тебя есть, старуха есть. А девочек оставь нам. Ну, отправляйся! Живо!.
Мальчуган проснулся и испуганно смотрел то на пьяных солдат, то па мать.
— Володя, спи, — как можно спокойней сказала хозяйка. — Спи. Дяди скоро уйдут.
— Скоро? — ефрейтор рассмеялся. — Ну, старик, убирайся!
Дед ничего не ответил. Только его морщинистое, худое лицо передернулось, рыжеватые от махорки усы дрогнули.
— Ну, доченьки., спокойной ночи..
— Спокойной ночи, дед. Заходи к нам! — крикнула вслед ему Надя. —..
Ефрейтор подошел к столу. С чувством отвращения посмотрел на посуду. Солдаты, положив автоматы на комод и грубо двигая стульями, уселись. Ефрейтор толстыми, грязными пальцами перелистал лежавшую на столе "Историю древнего мира", резко вырвал несколько страниц, скомкал их, сунул в карман шинели и, ни слова не говоря, вышел.
Щеки Нади задрожали. Хотелось стукнуть книгой по голове этих дикарей! Но, сжав губы, она молчала.
"Какие сволочи! Какие подлецы!" — про себя твердила девушка. Гнев и обида душили ее.
Хозяйка многозначительно подмигнула сестре и, взяв книгу, положила ее на буфет.
Широкоплечий солдат с плоским, как тарелка, лицом и выступающим вперед подбородком деловито открывал консервные банки. Другие вытаскивали из карманов хлеб, яйца, колбасу. Солдаты, видно, были голодные. Приготовления к ужину и запах продуктов раздражали их. Они притоптывали, чмокали губами, с наслаждением потирали руки.
Вошел ефрейтор. Внимательно посмотрев на женщин, он уселся, скрестив длинные ноги.
Хозяйка растерянно подавала стаканы, ножи, вилки. Надя отошла в окну и повернулась спиной к немцам.
Девушка еле держалась на ногах. Ее раздражали каждый стук вилки, каждое немецкое слово. Не в силах больше выносить присутствие гитлеровцев, она вышла в сени. Спотыкаясь в темноте, Надя прошла к старому ящику и села на него. Вслед за ней вышла и присела рядом сестра.
Сидели молча, невольно прислушиваясь к тому, что творилось в комнате.
А там гулянка была в разгаре. Слышался звон стаканов, крики, хохот.
— Не думай о них! Что еще можно ждать от грабителей? — успокаивала Надя. — Да, — вспомнила она, — а мы так и не проведали бойца. Проголодался, наверное.
— Я собиралась после того, как уйдет старик, выбрать момент. Хотела накормить его. Но теперь нельзя. Скажи, не будут ли они обыскивать? Боюсь.
— Эти собаки нажрутся, напьются и повалятся с раздутыми животами. Утром уйдут. Я кое-что из их разговор поняла. Жаль, плохо в школе учили немецкому.
В комнате что-то упало на пол и разбилось вдребезги. Раздался взрыв хохота.
— Что они там делают? — хотела встать старшая сестра.
Надя движением руки остановила ее:
— Сиди.
Но вдруг донесся пронзительный крик ребенка. Хозяйка, вскочив, кинулась в комнату. Володя, бледный, с испуганными глазами, потянулся к ней:
— Мама! Мама!
Крепко прижав к груди, мать расцеловала его, погладила мягкие волосы и принялась утешать:
— Я же сказала тебе — спи. Ну чего ты испугался? Спи.
Солдаты, продолжавшие пить и есть, не обращали внимания на крик ребенка.
Только ефрейтор с животной похотливостью не отрывал взгляда от женщины. Он с присущей развратникам развязностью подмигнул ей.
Женщина, вздрогнув, отвернулась и, уложив ребенка, склонилась у его изголовья.
Она почувствовала, что кто-то, шатаясь, приблизился к ней. Сердце замерло, не было сил пошевельнуться.
Вот к ней протянулись грубые руки, потрепали по щеке и подняли ей голову. Женщина, словно почувствовав нож убийцы у своего горла, в ужасе вскочила, дрожащими, высохшими губами прошептала:
— И вам не стыдно? Вы же командир! Прошу, оставьте меня в покое, не пугайте ребенка…
Ефрейтор удивленно отшатнулся и, выпрямившись, крикнул:.
— Кровать нужна, освободи!
Одной рукой он указал на ребенка, другой — на дверь.
В это мгновение вбежала Надя:
— Что случилось?
Ефрейтор невольно отступил. Хозяйка молча подняла ребенка и торопливо прошла к двери, успев крикнуть Наде:
— Пойдем, выходи быстрее!
Девушка повернулась к двери. Но солдат — по всей вероятности, недавно надевший шинель студент, молодой, сильный, с выражением игривого кокетства на лице — проворно загородил ей дорогу. Он сузил покрасневшие глаза и, улыбаясь, пригласил:
— Барышня… с нами…
Солдат указал на стол, но девушка спокойно ответила:
— Спасибо, не желаю!
Немец внезапно протянул руки и, — словно встретив свою приятельницу, легко склоняющуюся перед каждым его желанием, фамильярно произнес: