— Да, жалко скакуна в телегу запрягать!
Снаружи внезапно послышались топот и шум. Через мгновение несколько бойцов ввели кого-то из передней.
По тому, как дернулся неизвестный, было ясно, что на пороге ему дали хорошего пинка.
— Шпион! Поймали на краю оврага, — задыхаясь, доложил одни из бойцов.
— Чуть было не отпустил. Посмотрите на одежду! — сплюнув, произнёс второй.
Никулин резко отодвинул котелок, встал с места, поправил ремень и хмуро уставился на человека средних лет в красноармейской одежде.
Во всем облике фашиста выражалась злоба.
Аскар-Палван, желая выяснить, похож ли шпион на человека, вытянул шею и смотрел, приблизившись почти вплотную.
— А ну, поближе, выдернем-ка перышко из птицы Гитлера! — сказал Никулин, сжав зубы.
… На другой день к вечеру в роту пришел Бектемир. Дубов крепко обнял его.
— Я уже давно зарыл было тебя в землю, — произнёс он.
— Комбат узнал. Снова взял к себе… — объяснял, довольный, Бектемир. — Хороший человек капитан…
— Теперь, значит, на дорогах Москвы-матери будем вместе бить фрица! Так-то, брат… — похлопал друга по плечу Дубов.
Вскоре пришел Аскар-Палван. Он привел с собой земляка Хашимджана. Бывший учитель недавно стал младшим лейтенантом. Бектемир поздравил его.
— Братец, я недоволен этим званием, — произнес Хашимджан. — Раньше отвечал только за свою голову. Теперь — за многих. Чем выше поднимаешься, тем больше ответственности. Есть древнее изречение: "Если полководец с умом — враг перевернется кувырком". Чтоб быть главой над многими, братец, нужны сообразительность и талант.
— Это придет со временем, — пообещал Бектемир.
— Еще трудно сказать, — пожал плечами младший лейтенант.
— Письма не получали из дому? — спросил Бектемир.
— Нет, — вздохнул Хашимджан. — Как птицы гибнут, натолкнувшись на буран, так и письма — словно горят в этом огненном буране. Как увижу семью, приятелей во сне, настроение портится.
— Хвала тебе… И со мной так же, — засмеялся Бектемир. — Однажды, ну прямо как Насреддин, поверил своему сну. Насреддин во сне явился с петухом на базар. "Сколько?" — спрашивает покупатель. "Две теньги", — отвечает эфенди. "Одна таньга!" — говорит покупатель. "Нет!" — "Полторы таньги". — "Нет". — "Ну уж ладно, без четверти две таньги!" — говорит покупатель. Ходжа Насреддин опять ответил: "Нет" — и вдруг проснулся. Смотрит — ни петуха, ни покупателя. Тогда он быстро закрыл глаза и говорит: "Ладно, давай руку, согласен на без четверти две таньги!" Так вот и я, — продолжал Бектемир, — заснул на краю оврага, продрог. Вижу наш прекрасный сад, прохладную супу, вода журчит. Отец, бедняга, приносит из сада корзину инжира, кладет около меня и хлопает по плечу: бери, сынок. Гладит меня по голове. Когда я направлял в рот инжир, большой, как лепешка, глаза мои открылись. Ни отца, ни инжира. Гудит одна стужа! Быстро закрыл глаза снова, жую, решил всласть, вдоволь наесться инжира.
Земляки захохотали, Хашимджан перевел Дубову. И тот посмеялся:
— Вот такова жизнь солдат. Поцелуй во сне — любовь и счастье для него!
— Когда буран утихнет? — наивно спросил Аскар-Палван.
— Когда? — вздохнул Хашимджан. — Сейчас огонь бурана идет с запада. Потушим его до того, как он дойдет до Москвы. Кровь за кровь, смерть за смерть! Сейчас надо думать только об уничтожении врага. Чем скорее мы его истребим, тем скорее кончится война.
Где-то поблизости один за другим взорвались снаряды.
Заброшенный деревянный дом затрещал…
Глава тринадцатая
Али, укрывшись в чулане маленького дома, так там и остался. Что ему было еще делать? Хотелось бы выйти наружу, да вокруг гитлеровцы. Он слышал, как обращался враг с пленными. Страшный враг. Нет для него ничего святого в этом мире. А что может сказать Али? Они даже не поймут его, гитлеровцы. Нет. Выходить пока нельзя. Живым-здоровым попасть в руки врага — позор. Это понимал Али. Отец — народ, мать — тоже народ. Где весь народ, там должен быть и каждый человек. Весь народ защищает сейчас советскую землю. Значит, и его, Али, место тоже здесь, на войне.
Бедняк Али Ярматов, родители которого не имели крова, а сам он ходил в отрепьях, батрачил на баев, только при Советской власти почувствовал себя человеком.
Сыновья его катаются на велосипедах, дочурки одеты в шелковые платьица, а сам он, молодецки открыв грудь нараспашку, ходил хозяином колхоза, который простирается до самого горизонта.
Кто дал ему свободу, такую жизнь? Али задумался. Сейчас он по-настоящему оценил Советскую власть. Ее нужно защищать, эту власть. Нужно воевать с врагом. А он прячется, как сурок. От таких мыслей Али становилось не по себе. Но выйти за пределы двора он тоже не мог.
Как только Али открывал дверь чулана, руки и глаза сразу искали дела. С удовольствием он чистил хлев, колол дрова. Но вот во дворе появлялась хозяйка, и Али, виновато втянув голову и плечи, бежал в свою "печальницу".
Хозяйка была очень ласкова. Али про себя благодарно думал:
"Такой женщины не найдешь во всем мире. Если кончится война, если вернусь живым с дороги, "откуда нет возврата", пошлю ей чемодан чудных узбекистанских шелков. А потом еще буду посылать ей все фрукты своего сада. Самые чудесные буду присылать ей фрукты!"
Хозяйка не стесняла бойца в питании. Она, по обыкновению, подходила тихо и, просунув голову в темный сарай, называла его по имени.
Грустный Али, в душе которого было так же темно, как и в этом чулане, открывал дверь, впуская женщину.
Каждый раз хозяйка, проклиная врага, начинала рассказывать о последних событиях, происходивших в деревне и вокруг. Али, наморщив лоб, слушал напряженно.
— Ненасытный, фашист, прорва! — опустившись на лавку, начинала причитать хозяйка и рассказывала, как враг жаден до еды, что в скором времени в деревне от кур, уток, свиней ничегошеньки не останется. — Рыскают по деревне. Находят зарытую картошку.
А за мешок зерна они проломили голову тетке Анне. Твари с собачьим нравом!
Она рассказывала о наглости фашистов, об их скотском отношении к женщинам, девушкам, о том, как они изнасиловали дочь бригадира — пятнадцатилетнюю девочку и как надругались над учительницей за то, что она не давала сжечь школьную библиотеку.
— Вот что творится… — вздыхала хозяйка.
Али не покидали страшные думы. Положение-то в самом деле было тяжелое. Он боялся не только за свою голову. Из-за него могла погибнуть семья.
"Была не была. Пусть свершится то, что суждено мне!" И Али решил бежать.
"Пойду в лес. Может быть, дойду до части или с буду помощником богатырям партизанам!"
Ночью в деревне поднялась страшная суматоха. Крики, беспорядочная стрельба, взрывы гранат. Али приподнялся, прислушался. Это не было похоже на панику, при которой пьяные вдрызг "победители", пугаясь каждой тени, начинали сыпать пули в разные стороны.
Али кинулся во двор. Ночь была холодной, темной. На другом конце деревни, где еще продолжалась стрельба, что-то ярко горело. При взлете пламени, разгонявшего ночь, дым, клубясь, поднимался вверх. Постепенно выстрелы утихли.
"Должно быть, партизаны напали. Враг теперь еще больше взбесится", — подумал Али. И словно нож направили в его сердце. Ведь, разыскивая спрятавшихся партизан, фашисты могли сейчас бегать по всем домам и наткнуться на него.
Чтобы действовать наверняка, Али решил получше все разузнать у хозяйки. Он не спрятался в свой чулан, а сел около забора. Если вдруг нагрянут немцы, он сразу же перемахнет на другую сторону, а если ему суждено встретить смерть, пусть она будет за пределами этого дома.
Но немцы не показывались. Они до самого рассвета поливали улицы огнем из пулеметов и автоматов где-то далеко в стороне. Али снова укрылся в чулане. Хозяйка появилась гораздо позже, чем обычно.
— Проголодался, наверное, — сказала она, протягивая молоко и хлеб. — Ты слышал ночной шум? Партизаны пришли. На том краю деревни, вблизи шоссе, уничтожили много машин с грузом.
Лицо женщины сняло от радости.
— Не один фашист захлебнулся в своей крови. Но этого мало. Пусть на каждом шагу их ждет смерть.
— А сейчас как, спокойно? — спросил Али.
— Утром всех собрали на площадь, — покачав головой, ответила хозяйка. — Вплоть до детей, которым от горшка два вершка. Кругом пулеметы. Главный их, как волк, выл. Говорит: подожгу деревню.
— А? "Подожгу"? Где винтовка? — засуетился Али. — Люди будут гореть в огне? — стукнул он себя в грудь. — Нельзя допустить этого.
Хозяйка пристально посмотрела ему в глаза. Она впервые увидела бойца таким разгневанным, словно приготовившимся к прыжку.
Бывшего председателя колхоза — старого, мирного человека — расстреляли. Семнадцатилетнего Мишу, гармониста, повесили. Унос! А еще сколько людей забрали!..
Хозяйка, — произнес Али, слегка дотронувшись до руки женщины, — есть у меня один план: уйду к партизанам. Ты только помоги мне выйти отсюда. Помоги и не отговаривайся. Пусть спокойным будет твой сон.
Хозяйка подняла голову. Глаза ее были полны слез.
— Хорошо! — согласилась она.
На другой день в сумерках Али вышел из своего "заточения". Вел его дед Яшкин. Долго они шли по лесу, наконец старик остановился.
Садись, отдохнем. Жаль, что с тобой по-настоящему и не поговоришь. Садись же, — произнес старик, облегченно вздохнув, Словно только что избавился от опасности. — Ночью сюда немцев и золотом не заманишь.
Лес стоял темный, настороженный.
— Если партизаны где-то близко, то нам лучше идти, — предложил Али.
— В начале пути мы еще, друг. Партизан — птица хитрая, где попало гнездышко не вьет, — произнес старик и, усевшись поудобнее, достал кисет с табаком.
Если говорить правду, он ничего не знал о партизанах. Когда несколько дней назад на опушке леса дед косил сено, из-за стога внезапно вышел незнакомый человек с винтовкой.
Старик вначале испугался. Но, догадавшись, кто перед ним, хитро улыбнулся и предложил ему помощь.