Камал почувствовал, что не понравился ему.
С усталого лица майора, заросшего густой бородой, слетела кривая испытующая улыбка. Должно быть, он подумал, что этот лейтенант очень молод, зелен и вообще неизвестно что собой представляет.
Камал держался спокойно, бодро.
Майор высек огонь из зажигалки в форме нагана, закурил. Нервно посасывая папиросу, проворчал:
— Обстановка… гм… такая, что вся тяжесть пала на артиллерию.
Камал спокойно согласился:
— Эго же естественно. Она ведь — бог!
— Ну что же, — продолжал Калашников, — давайте знакомиться.
Майор, играя толстым цветным карандашом, сразу же ознакомил Камала с обстановкой и разъяснил задачу.
Внезапно «телефониста, который в углу приглушенным голосом повторял отрывистые слова, обсыпало землей.
Это вверху разорвалась мина. Телефонист, молодой парень, как будто ничего не случилось, тряхнул плечами, чертыхнулся и снова закричал в свою трубку.
Майор, кашляя и фыркая от пыли, поставил карандашом точку на карте. И уже дружески произнес:
— Ну, отправляйся теперь на батарею да сыграй подходящую музыку.
Пришлось выкатить две пушки вперед и бить прямой наводкой по немецким танкам и пехоте. Во что бы то ни стало надо было загородить путь врагу.
— А ну еще раз!
Камал Уринбаев быстро вошел в свою роль, поднял боевой дух и настроение бойцов. В такие моменты он говаривал: двум смертям не бывать, одной — не миновать.
Он помнил слова своего старшего брата — лихого наездника: „Если в улаке пощадишь соперника, сам будешь побежден“.
Бойцы переглядывались, удовлетворенно кивая друг другу головой. Им, чувствуется, понравился этот командир, явившийся в самый разгар боя.
Из-за кустарника показалась башня, а затем весь танк.
Камал точно определил расстояние до цели и подал команду.
Танк, вздрогнув, окутался черным дымом.
Ободренный успехом, молодой лейтенант продолжал командовать громко, уверенно.
Атака гитлеровцев сорвалась.
Лейтенант Уринбаев старательно натер руки и лицо скрипящим снегом и вместе со своим помощником — лобастым, безбородым украинцем Терещенко уселся на кучу хвороста и веток поесть.
В стороне, дымя папиросами, отдыхали два русских бойца, подносчик снарядов и заряжающий. Эти воины, прошедшие огонь и воду, говорили что-то о своем новом командире. Один из них добавил:
— Недурен, на огонек есть терпение.
— Да… С корабля на бал угодил….
Терещенко, улыбнувшись, подмигнул Камалу. Камал или ничего не слышал, или сделал вид, что эти слова к нему не имеют никакого отношения. Но про себя молодой командир, конечно, порадовался.
Неожиданно перед лейтенантом появился пожилой боец с морщинистым сухощавым лицом.
— Вы узбек, братец? — спросил он молодого командира.
— Да, — спокойно ответил Камал.
— Ассалам! — боец протянул руку. — Где вы пропадали, земляк? Я еще издали определил, что вы сын узбека! Очень хорошим человеком показались вы мне…
Боец стоял, почтительно приложив руки к груди.
— Откуда вы? Где служите? — недовольным голосом спросил Камал. Ведете себя не по-солдатски. Чем вы занимаетесь?
— Парикмахер я, товарищ командир, — отчеканил тот вытянувшись в струнку и уставившись в одну точку.
Камал, улыбнувшись, попросил парикмахера рассказать о себе.
— Раньше я шелка ткал, братец… Хан-атлас, что на солнце десятью огнями переливается, глаза слепит. Потом скучновато мне стало на этой работе. Пошел садоводом в колхоз. В колхозном саду такой цветник создал, поэтам бы его воспевать… Люблю цветы с детских лет. Тысяча красок, тысяча запахов… Днем и ночью соловьи до опьянения поют. Война занесла меня сюда. Парикмахером стал.
Боец осмотрелся по сторонам и продолжал.
— Вам ведь известно: если у нас загорится какой-нибудь дворик, то вся махалля бежит с ведрами, — подогнув свои длинные ноги и удобней усаживаясь, произнес он. — . Враг — чтоб на том свете он стал свиньей — намерен обратить в дым и пепел нашу великую страну. Поэтому весь народ должен тушить этот страшный огонь.
— Очень верно говорите. Каждый должен делать то, что в его силах.
— Хвала! — произнес парикмахер. — Вот я бритвой почем зря играю, а вы бухаете пушками. Однажды животные всего мира — от льва до мухи — прислали святому Сулейману подарки. Конечно, у слона один подарок, у мухи — другой.
— Остроумно говорите, ну дальше? — засмеялся Камал..
Парикмахер попросил табаку у Терещенко, который курил и задумчиво смотрел на колечки дыма.
— Табак, правда, не то удовольствие. Что сделаешь, если нет насвая!
Однако сам очень ловко свернул козью ножку. И продолжал, посерьезнев:
— Есть у меня просьба к вам…
— Ну что же, говори, — приготовился слушать Камал.
— Что, если я брошу парикмахерство? Я способен свершать более достойные дела на фронте. Вы не удивляйтесь. Это не пустые слова. Я отец джигитов-соколов. Мой старший сын — летчик. Говорят, он в подчинении у одного из самых уважаемых генералов. Меньший танки гоняет. Раньше подобные нам бедняки по земле ходили, опустив голову. Советская власть сделала нас хозяевами земли, а птенцов наших научила летать беркутами.
Парикмахер вздохнул и, закинув голову, посмотрел на небо, словно там, над лесом, укутанным в снежную шубу, он хотел найти одного из сыновей. Но небо было пустым и холодным, а сын его летал где-то далеко-далеко.
Парикмахер посмотрел на командира:
— Давайте столкуемся с вами: поговорите вы с большим начальством, чтобы мне дали достойное дело.
— Какое еще дело? — спросил Камал, что-то разыскивая в планшете.
— Дело, достойное джигита.
— Например? — нетерпеливо поинтересовался Камал.
— Например, перевели бы в конницу. Хорошо: один конь, одна плетка — и пошел на врага! — воодушевившись, горячо произнес парикмахер.
— Ого, видно, вы все серьезно обдумали, — попытался обратить разговор в шутку Камал.
— Конь — крылья человека. В пехоте мне, должно быть, трудно будет. Там еще и ползать приходится.
Камал посоветовал этому воинственно настроенному земляку не оставлять своей профессии:
— Продолжайте свое дело. Оно тоже нужно людям.
Затем молодой лейтенант терпеливо объяснил:
— Для того чтобы быть хорошим кавалеристом, надо тренироваться, долго обучаться этому делу.
— Кости у меня еще крепкие, — произнес мастер и покосился на свои худые, костлявые плечи. — Ездить на коне — для узбека нетрудное дело. Ведь деды-то наши выросли, играя в орехи под ногами коней…
— Чтобы на фронте показать себя, не обязательно вести танк или мчаться на лошади.
Парикмахер внимательно слушал лейтенанта.
— О, вам, наверное, еще это не довелось испытать. Иногда наступает такой момент, когда в руки берут оружие все — от генерала до повара и парикмахера — ив полный рост устремляются на врага. Дерутся не на жизнь, а на смерть. Помню первые недели войны. И день и ночь шли яростные бои. В самый напряженный момент повар Мухин — мы его звали дядя Муха — лег за пулемет и пригвоздил к земле десятки гитлеровцев.
Парикмахер, пощипывая усы, молчал. Камал в конце концов пообещал, что он еще раз попытается узнать о возможности пристроить его в какую-нибудь кавалерийскую часть.
Боец, упираясь ладонями в колени, встал и, прижав руку к сердцу, поблагодарил Камала, поглаживая другой рукой свою реденькую с проседью бороду.
Кивнув головой, парикмахер ушел быстрыми шагами.
Камал передал Терещенко суть разговора.
Тот степенно улыбнулся:
— Настоящий человек. Ну что там? Заполоним у немца какого-нибудь коня, посадим на него парикмахера — и вся недолга.
— Хорошая мысль. Простая… — улыбнулся командир, В один из вечеров при свете самодельной лампы, которую смастерил один из артиллеристов, Камал принялся за письмо. Лейтенант в жизни не писал девушкам писем, Только недавно ему казалось, что его мыслей и чувств хватит на целую книгу. Сейчас же слова потускнели, пропали. А некоторые казались бессмысленными.
„Салимахон!“ — просто написал он, по-детски послюнявив кончик карандаша, и задумался. Девушка сейчас же встала перед ним, кокетливо играя черными-пречерными миндалинами проницательных глаз, слегка склонив свою красивую головку.
Камал закурил папиросу. Посмотрел на часы. Приближалось время встречи с майором. Взяв карандаш, он быстро начал писать:
„Салимахон! Простите, что пишу с таким опозданием. Вот уже шесть дней, как я в боях. Я пришел и сразу же занял место лейтенанта, погибшего несколько часов назад. О его героических делах много рассказывали бойцы.
Я с тех пор я среди огня. Мои товарищи очень дружные, в бою стремительные, как молнии.
Салимахон, ваши слова в моем сердце, я поклялся оправдать их. Джигит не отрекается от своего слова, лев не возвращается по следу — верьте этим мудрым словам наших дедов. Вы всегда, Салимахон, рядом со мной. Я всегда слышу вас. Кишмиш, который положили вы мне в карман, после тяжелого боя недавно я поделил понемножечку между бойцами. „От кого?“ — спросили они. „От любимой девушки“, — ответил я. Сказали: „Пусть ваша жизнь будет сладкой, как кишмиш!“ Салимахон, прочтя эти строки, не обижайтесь на меня. Я в точности записал их слова. Если вы напишете мне письмецо, хоть два слова, сердце мое зацветет, как весна Узбекистана“.
Сложив письмо треугольником, Камал посмотрел на часы. Время было позднее. Не надписав адреса, лейтенант побежал на командный пункт.
Всегда требовательный, майор Калашников на этот раз сделал вид, что не заметил его опоздания.
Подмигнув, он неожиданно сунул в руку лейтенанта кусок шоколада:
— Бери, бери. Калории.
Майор совершенно изменил свое мнение об Уринбаеве. Вчера, разговаривая по телефону с командиром части, он даже гордо произнес:
— Задание я поручу „городу хлебному“. Этот не подведет.
Камалу также понравился этот суровый, мужественный, пренебрегающий опасностью человек.
Лейтенант долго ходил с командиром, проверяя позиции. Майор шагал быстро, легко перескакивая через различные препятствия, не видя их, а словно чувствуя.