Надежда встрепенулась вновь, я подавил ее.
– И очень опасная, – сказал я чистую правду, желая, чтобы она каким-то чудом перестала иметь значение.
Некоторое время Белла молчала. Я слышал, как изменился ритм ее дыхания – стал странно-сбивчивым, но испуганным не казался.
– Рассказывай, – вдруг попросила она голосом, который исказило страдание.
Я вгляделся в нее.
Казалось, что-то причиняет ей боль. Как я допустил такое?
– Что еще ты хочешь узнать? – спросил я, пытаясь придумать способ избавить ее от мучений. Она не должна страдать. Я просто не могу позволить, чтобы она страдала.
– Почему вы охотитесь на животных, а не на людей? – все еще мучаясь, уточнила она.
А разве это не очевидно? Или, может быть, и это не имеет для нее значения?
– Не хочу быть чудовищем, – пробормотал я.
– Одних животных ведь недостаточно?
Я поискал еще одно сравнение, чтобы она поняла.
– Не знаю точно, прав ли я, но, по-моему, так жить – все равно что питаться только тофу и соевым молоком. Мы называем себя вегетарианцами, это шутка, понятная только в нашем кругу. Такая пища не до конца утоляет голод – точнее, жажду. Однако она придает нам сил и помогает сдерживаться. Почти всегда. – Я понизил голос. Мне было стыдно за опасность, которой она подверглась по моей вине. За опасность, которую я продолжал представлять. – Порой бывает особенно трудно.
– Сейчас тебе трудно?
Я вздохнул. Конечно же, она не могла не задать тот самый вопрос, на который я не желал отвечать.
– Да, – признался я.
На этот раз я не ошибся, предугадывая ее физическую реакцию: дыхание осталось ровным, сердце билось размеренно. Этого я и ждал, но ничего не понимал. Почему она не боится?
– Но сейчас ты не голодный, – заявила она с полной уверенностью.
– С чего ты взяла?
– Определила по твоим глазам, – не раздумывая, ответила она. – Я же сказала, что у меня появилась еще одна гипотеза. Я заметила, что люди, а мужчины в особенности, чаще дуются, когда их мучает голод.
Я усмехнулся, услышав от нее «дуются». Это еще слабо сказано. Но как обычно, она была абсолютно права.
– А ты наблюдательная. – Я снова засмеялся.
Она слегка улыбнулась, складочка снова появилась между бровями, словно она сосредоточилась на чем-то.
– На выходных ты охотился вместе с Эмметтом? – спросила она, когда я перестал смеяться. Ее непринужденная манера завораживала не меньше, чем раздражала. Неужели она уже так много воспринимает спокойно? Мне казалось, к состоянию шока я сейчас ближе, чем она.
– Да, – подтвердил я, а потом, когда уже собирался на этом и остановиться, мной вдруг овладел тот же порыв, что и в ресторане: захотелось, чтобы она больше узнала обо мне. – Уезжать мне не хотелось, – медленно продолжал я, – но пришлось. Мне легче рядом с тобой, когда я не чувствую жажды.
– Почему тебе не хотелось уезжать?
– Вдали от тебя мне… тревожно. – Я решил ограничиться этим определением, хоть ему и недоставало силы. – Когда в прошлый четверг я просил тебя не свалиться в воду и не попасть под машину, я не шутил. Все выходные я беспокоился о тебе и больше ни о чем не мог думать. После того, что случилось сегодня, мне с трудом верится, что ты благополучно провела выходные и осталась целой и невредимой. – И тут я вспомнил про ссадины у нее на ладонях. – Вернее, почти невредимой, – поправился я.
– Что?
– Ладони, – напомнил я.
Она вздохнула, уголки губ опустились.
– Упала.
– Так я и думал. – Я не сумел сдержать улыбку. – Поскольку речь о тебе, могло быть гораздо хуже, и эта вероятность не давала мне покоя все время, пока я был в отъезде. Эти три дня выдались очень долгими. Я успел изрядно потрепать нервы Эмметту и остальной семье тоже. Кроме Элис.
– Три дня? – Ее голос вдруг стал резче. – А разве вы не сегодня вернулись?
Я не понял, в чем дело.
– Нет, еще в воскресенье.
– Тогда почему же никто из ваших не появлялся в школе? – потребовала ответа она. Ее вспышка меня озадачила. Похоже, она не сознавала, что и этот вопрос имеет отношение к мифологии.
– Ну, ты же сама спрашивала, не жжет ли меня солнце, – нет, не жжет, – сказал я. – Но в солнечную погоду мне лучше не выходить – по крайней мере, там, где меня может кто-нибудь увидеть.
Этим я отвлек ее от загадочного недовольства.
– Почему? – спросила она, склонив голову набок.
Объяснить это с помощью подходящего сравнения я не рассчитывал, поэтому просто пообещал:
– Покажу когда-нибудь.
И сразу же задумался, не придется ли мне нарушить это обещание – слова вырвались сами собой, но я даже представить себе не мог их последствия.
Но беспокоиться об этом было слишком рано. Я вообще не знал, позволено ли мне будет увидеться с ней снова после всего, что случилось сегодня. Хватит ли моей любви к ней, чтобы выдержать расставание?
– Но позвонить-то ты мне мог, – сказала она.
Неожиданный вывод.
– Но я же знал, что с тобой все в порядке.
– Зато я не знала, где ты. И мне… – Она вдруг умолкла и перевела взгляд на свои руки.
– Тебе – что?
– Мне это не понравилось, – робко призналась она, кожа на ее скулах порозовела. – Не видеть тебя. Я тоже беспокоилась.
«Ну, теперь ты доволен?» – спросил я себя. Вот она, моя награда за все надежды.
Осознание, что самые смелые из моих фантазий не столь уж далеки от истины, ошеломляло, приводило в восторг, ужасало – главным образом ужасало. Так вот почему для нее не имеет значения, что я чудовище. По той же причине правила утратили для меня всякую силу. По ней же все прежние разрешения и запреты не имели надо мной власти. И по той же причине мои приоритеты сместились на одну ступеньку вниз, чтобы освободить для этой девушки место на самом верху.
Белла тоже беспокоилась за меня.
Я понимал: это ничто по сравнению с моей любовью – ведь она смертная, изменчивая. Ее не заперли без всякой надежды на освобождение. И тем не менее она беспокоилась настолько, что рисковала жизнью, сидя здесь со мной. И делала это с радостью.
Этого достаточно, чтобы я причинил ей боль, если поступлю правильно и расстанусь с ней.
Способен ли я сделать что-нибудь так, чтобы не ранить ее? Хоть что-нибудь?
Все произнесенное нами, каждое наше слово становилось еще одним зернышком граната. Неожиданное видение, посетившее меня в ресторане, оказалось уместнее, чем я думал.
Надо было мне держаться на расстоянии. И ни в коем случае не возвращаться в Форкс. Я только причиню ей боль.
Что остановит меня теперь? Помешает все окончательно испортить?
Мои чувства в этот момент, ощущение ее тепла на моей коже…
Нет. Меня не остановит ничто.
– Нет… – застонал я еле слышно. – Так нельзя.
– Что такого я сказала? – спросила она, поспешив взять вину на себя.
– А разве ты не видишь, Белла? Одно дело – мучиться самому, и совсем другое – когда страдаешь ты. Не хочу слышать, что тебе пришлось так тяжело, – в этих словах были и правда, и ложь. Эгоист во мне воспарил от сознания, что она хочет меня так же, как я хочу ее. – Так нельзя. Это небезопасно. Я опасен, Белла. Пожалуйста, постарайся это понять.
– Нет. – Она упрямо надула губы.
– Я не шучу. – Я вел настолько отчаянную борьбу с самим собой – отчасти добивался, чтобы она вняла моим предостережениям, отчасти силился сдержать эти предостережения в себе, – что слова с рычанием рвались сквозь зубы.
– Я тоже, – не отступала она. – Я же сказала: не имеет значения, кто ты. Уже слишком поздно.
Слишком поздно? Мир на бесконечную секунду стал унылым, черно-белым, пока я видел в своих воспоминаниях, как тени ползут через солнечную лужайку к спящей Белле. Неизбежные, неудержимые. Они лишили ее кожу оттенка, ввергли ее в темноту, в царство Аида.
Слишком поздно? В голове завертелись видения Элис, налитые кровью глаза Беллы смотрели на меня равнодушно, бесстрастно. Но она никак не могла не возненавидеть меня за такое будущее. За то, что я отнял у нее все.
Нет, быть слишком поздно еще не могло.
– Не смей так говорить, – прошипел я.
Она уставилась в боковое окно, снова прихватив зубами губу. Ее пальцы сжались в кулаки на коленях. Дыхание стало сбивчивым.
– О чем задумалась? – Мне надо было знать.
Она покачала головой, не глядя на меня. Я заметил, как что-то блеснуло на ее щеке, словно кристалл.
Агония.
– Ты плачешь?
Я заставил ее плакать. Я причинил ей столько боли.
Она смахнула слезу тыльной стороной ладони.
– Нет, – солгала она, и ее голос дрогнул.
Некий давно погребенный в глубине инстинкт побуждал меня протянуть к ней руку, и на эту единственную секунду я вдруг почувствовал себя человеком, более человечным, чем когда-либо. А потом вспомнил, что… это уже не про меня. И опустил голову.
– Прости, – с трудом выговорил я. Как объяснить ей, что меня переполняют сожаления? Сожаления обо всех дурацких ошибках, которые я совершил. Сожаления о моем нескончаемом эгоизме. Сожаления о том, что ей не повезло воспламенить во мне эту первую и последнюю трагическую любовь. Сожаления о том, над чем я не властен, – о том, что судьба избрала меня палачом, которому суждено положить конец ее жизни.
Я сделал глубокий вдох, не обращая внимания на свою проклятую реакцию на ее запах, которым полнилась машина, и попытался собраться с силами.
Мне хотелось перевести разговор, подумать о другом. На мою удачу, любопытство, которое возбуждала во мне эта девушка, оказалось неиссякающим.
– Объясни мне одну вещь, – попросил я.
– Какую? – ее отклик прозвучал сипло, в голосе все еще слышались слезы.
– О чем ты думала сегодня прямо перед тем, как я выехал из-за угла? Выражение твоего лица я не понял: ты как будто не испугалась, а на чем-то старательно сосредоточилась. – Я вспомнил ее лицо – силясь не думать о том, чьими глазами смотрел на нее, – и выражение решимости на нем.