Она и вправду меня не заметила, даже когда проснулась во второй раз, встала и побрела в ванную за стаканом воды. Движения ее были раздраженными – видимо, она злилась, что ей не спится.
Жаль, что я ничем не мог помочь, как в тот раз, с теплым одеялом из шкафа. Мне оставалось лишь беспомощно наблюдать за ней и ощущать жжение. И вздохнуть с облегчением, когда она наконец погрузилась в забытье без сновидений.
К тому времени, как небо из черного стало серым, я уже был среди деревьев. И затаил дыхание – на этот раз чтобы подольше не выветривался ее запах. Нельзя было допустить, чтобы чистый утренний воздух приглушил боль в моем горле.
Я слушал, как Белла завтракает вместе с Чарли, вновь силился различить слова в его мыслях. Поразительно: я догадывался о причинах, по которым он произносил те или иные слова, почти чувствовал его намерения, но они никогда не выражались полными предложениями так, как мысли других людей. Неожиданно для себя я пожалел, что его родителей уже нет в живых. Было бы любопытно посмотреть, откуда берет начало это генетическое наследие.
Сочетания его не облеченных в слова мыслей и высказанных слов мне хватило, чтобы в общих чертах понять его настроение сегодня утром. Он тревожился за Беллу физически и эмоционально. Представляя, как Белла будет бродить по Сиэтлу в одиночку, он изводился, как и я, разве что не доходил до грани помешательства. Но ведь он же не знал всего того, что было известно мне, – сколько раз за последнее время она спасалась чудом.
Свои ответы отцу Белла формулировала тщательно и осторожно, но в строгом смысле не обманывала его. И явно не собиралась объяснять, что ее планы изменились. Или сообщать обо мне.
Чарли расстраивало и то, что в субботу она не пойдет на танцы. Она переживает из-за этого? Чувствует себя изгоем? Мальчишки в школе обижают ее? Самому себе он казался беспомощным. Подавленной она не выглядела, но Чарли подозревал, что Белла скрывает от него все хоть сколько-нибудь неприятные подробности. Он решил днем позвонить ее матери и попросить совета.
По крайней мере, мне показалось, что он так решил. Если я правильно понял его.
Я отъехал подальше, пока Чарли грузил вещи в свою машину, но едва он свернул за угол, я занял его место на подъездной дорожке и стал ждать. Занавеска на ее окне шевельнулась, послышались неловкие торопливые шаги вниз по лестнице.
На этот раз я остался на месте, а не вышел, чтобы открыть перед ней дверцу, как следовало бы. Но мне казалось, важнее будет понаблюдать. Она постоянно удивляла меня неожиданными поступками, и мне требовалось научиться предвидеть их, изучить ее, выяснить, как она действует, когда предоставлена самой себе, пытаться просчитывать наперед ее мотивы. Помедлив немного у машины, она села и улыбнулась – как мне показалось, чуть смущенно.
Сегодня на ней была водолазка темно-кофейного цвета. Не в обтяжку, но все-таки облегающая фигуру, и я затосковал по мешковатому свитеру. Тот был безопаснее.
Наблюдение предполагалось вести за ее реакциями, а меня вдруг ошеломили мои собственные. Я не понимал, как могу сохранять такое спокойствие, когда столько всего висело буквально над нашими головами, но, видимо, ее присутствие служило противоядием, средством от боли и тревоги.
Я сделал глубокий вдох носом – нет, не от всякой боли! – и улыбнулся:
– Доброе утро. Как ты?
Свидетельства беспокойной ночи на ее лице были очевидны. Ее просвечивающая кожа ничего не скрывала. Но я знал, что жаловаться она не станет.
– Хорошо, спасибо, – ответила она и снова улыбнулась.
– Вид у тебя усталый.
Она наклонила голову, привычно встряхнула волосами, пряча за ними лицо. Они свесились, заслоняя часть ее левой щеки.
– Не спалось.
Я усмехнулся:
– Мне тоже.
Она засмеялась, и я впитал звуки ее радости.
– Да уж! – отозвалась она. – И все-таки мне, наверное, удалось поспать чуть подольше, чем тебе.
– Держу пари, что так и было.
Она выглянула из-за волос, ее глаза осветились – я узнал этот блеск. Любопытство.
– Чем же ты занимался ночью?
Я тихо рассмеялся, довольный, что у меня есть причина не врать ей.
– Даже не мечтай! Сегодня вопросы задаю я.
Складочка возникла между ее нахмуренными бровями.
– Аа, ну да. О чем ты хочешь спросить? – Тон был слегка скептическим, будто в мой интерес ей не верилось. Похоже, она понятия не имела, насколько я любопытен.
Я столько всего о ней не знал. И решил начать с легкого.
– Твой любимый цвет?
Она закатила глаза – все еще сомневаясь, что мне и вправду интересно.
– День на день не приходится.
– А сегодня какой?
Она задумалась всего на мгновение.
– Коричневый, наверное.
Подумав, что она смеется надо мной, я переспросил в тон ее сарказму:
– Коричневый?
– Вот именно, – подтвердила она и вдруг начала оправдываться. Пожалуй, этого следовало ожидать. Оценочные суждения она явно не любила. – Коричневый – теплый цвет. Здесь мне его не хватает. Все, что должно быть коричневым – стволы деревьев, камни, земля, – в этих местах сплошь покрыто какой-то склизкой зеленой дрянью.
Ее тон напомнил мне, как жалобно звучал ее сонный голос ночью. «Слишком зеленое» – так вот что она имела в виду? Я смотрел на нее и думал, как же она права. Честно говоря, только сейчас, глядя ей в глаза, я понял, что мой любимый цвет – тоже коричневый. Я не мог представить себе цвет прекраснее этого.
– Ты права, – сказал я. – Коричневый – теплый цвет.
Она зарумянилась и бессознательным движением вновь спряталась за волосами. Осторожно, приготовившись к любой неожиданной реакции, я отвел ее волосы назад, за плечо, чтобы видеть ее лицо. Единственным ее откликом стал внезапно участившийся сердечный ритм.
Я свернул к школьной стоянке и поставил машину рядом с привычным местом, которое уже заняла Розали.
– Какая музыка у тебя сейчас в плеере? – спросил я и заглушил двигатель. Я ни разу не решился подобраться к ней вплотную и посмотреть диски, пока она спала, и эта неизвестность меня дразнила.
Она склонила голову набок, как будто пытаясь вспомнить.
– А, да: «Linkin Park», альбом «Hybrid Theory», – наконец ответила она.
Совсем не то, чего я ожидал.
Доставая один диск из тех, которые возил с собой в машине, я пытался представить, что значит этот альбом для нее. Он вроде бы не подходил ни под одно из настроений, в котором я ее видел, но, с другой стороны, я многого не знал.
– Меняемся на Дебюсси? – предложил я.
На обложку диска она смотрела с выражением, которое я так и не разгадал.
– Какая из песен твоя любимая?
– Мм… – Она все еще глядела на обложку. – Пожалуй, «With You».
Я быстро выудил из памяти текст, пробежался по нему.
– А почему именно эта?
Она слегка улыбнулась и пожала плечами:
– Сама не знаю.
Мда, толку маловато.
– Твой любимый фильм?
На этот раз она думала недолго.
– Не уверена, что смогу выбрать только один.
– Тогда любимые фильмы?
Она кивнула, выбираясь из машины.
– Хмм… определенно «Гордость и предубеждение» – тот шестисерийный, с Колином Фертом. «Головокружение». И… «Монти Пайтон и Священный Грааль». Есть и другие… вылетело из головы…
– Скажешь, когда вспомнишь, – предложил я, пока мы шагали к корпусу, где у нее был урок английского. – А пока вспоминаешь, назови свой любимый запах.
– Лаванда. Или… пожалуй, чистое белье. – Она смотрела прямо перед собой, но вдруг стрельнула в меня быстрым взглядом, и ее щеки слабо порозовели.
– Еще какие-нибудь? – спросил я, гадая, что значит этот взгляд.
– Нет. Только эти.
Я не понимал, зачем ей понадобилось утаивать часть ответа на такой простой вопрос, но по-моему, она все же чего-то недоговаривает.
– Какие конфеты ты любишь больше всех?
На этот вопрос она ответила уверенно:
– Черные лакричные и «Сауэр патч кидс»[6].
Ее воодушевление вызвало у меня улыбку.
Мы уже подошли к классу, но она медлила у двери. И я тоже не спешил расстаться с ней.
– Где бы тебе больше всего хотелось побывать?
Я надеялся, что про «Комиккон» от нее не услышу.
Она склонила голову набок, задумчиво прищурилась. В классе многозначительно прокашлялся мистер Мейсон, призывая учеников к тишине. Белла уже почти опоздала.
– Подумай и скажи мне за обедом, – предложил я.
Она усмехнулась, взялась за дверную ручку, потом оглянулась на меня. Ее улыбка погасла, между бровями возникла складка, похожая на галочку.
Я мог бы спросить, о чем она думает, но этим только задержал бы ее, и, наверное, у нее были бы неприятности. И вдобавок мне казалось, что я и так знаю ответ. Такое у меня возникло ощущение, пока дверь закрывалась, разделяя нас.
Ободряюще улыбнувшись, я увидел, как она юркнула в класс, где мистер Мейсон уже начинал урок.
Я поспешил на свой урок, уже зная, что весь день проведу, не замечая, что творится вокруг. Но был разочарован: на утренних уроках с ней никто не говорил, так что я не узнал ничего нового. Только мельком видел, как она смотрит в никуда с отсутствующим выражением лица. Время тянулось медленно, я с нетерпением ждал, когда снова увижу ее своими глазами.
Когда она вышла с тригонометрии, я уже ждал ее. Ее одноклассники шушукались и глазели, а Белла с улыбкой заторопилась ко мне.
– «Красавица и чудовище»! – объявила она. – И «Империя наносит ответный удар». Знаю, его все любят, но… – Она пожала плечами.
– И не зря, – подтвердил я.
Мы зашагали в ногу. Мне уже казалось естественным укорачивать шаги и слегка наклоняться в ее сторону.
– Так ты подумала над моим вопросом про путешествия?
– Да… и придумала остров Принца Эдуарда. Ну, знаешь, – «Аня из Зеленых Мезонинов». Но мне бы хотелось еще увидеть Нью-Йорк. Я никогда не бывала в большом городе, чтобы простирался в основном вверх. Только в тех, которые растянуты по горизонтали, вроде Лос-Анджелеса и Финикса. Хотела бы попробовать поймать там такси. – Она засмеялась. – А потом, если бы могла отправиться куда угодно, съездила бы в Англию. Посмотреть все, о чем я читала.