– Никогда не принюхивался к ларрее, – признался я.
– Она пахнет только в дождь.
– А как пахнет?
Она ненадолго задумалась.
– Сладко и в то же время горьковато. Немного смолой и немного лекарством. Но это только по описанию неприятно. А на самом деле свежо. Как чистая пустыня. – Она усмехнулась. – Так себе описание, да?
– Наоборот. Что еще я упустил, не побывав в Аризоне?
– Кактусы сагуаро, но ты наверняка видел их на снимках.
Я кивнул.
– В действительности они больше, чем можно ожидать. Все, кто видит их впервые, удивляются. А тебе случалось жить там, где есть цикады?
– Да, – рассмеялся я. – Мы на некоторое время задержались в Новом Орлеане.
– Тогда ты и без объяснений знаешь, – сказала она. – Прошлым летом я нашла подработку в теплице. Этот визг – как ногтями по доске в классе. Он меня с ума сводил.
– А еще что?
– Хм. Цветовая гамма другая. Горы – и холмы, и остальные – в основном вулканические. Много пурпурных скальных пород. Довольно темного оттенка, так что они сильно нагреваются на солнце. Как и асфальт. Летом он вообще не остывает, так что тротуар, на котором можно жарить яичницу, – это не городская легенда. Но зелени все равно много – на полях для гольфа. И некоторые заводят возле дома газоны, но, по-моему, это безумие. Во всяком случае, контраст цветов выглядит здорово.
– Где тебе особенно нравится проводить время?
– В библиотеке. – Она усмехнулась. – И если до сих пор я еще не выставила себя ботаном, теперь это очевидно. По-моему, я прочитала всю художественную литературу в маленькой библиотеке по соседству с домом. И как только получила водительские права, первым же делом поехала в центральную библиотеку. Я могла бы прямо там и жить.
– А еще где?
– Летом мы ходили к пруду в Кактус-парке. Мама начала учить меня плавать раньше, чем ходить. В новостях часто рассказывали о том, как утонул еще один малыш, и она ужасно боялась за меня. Зимой мы бывали в Роудраннер-парке. Он небольшой, но там есть озерцо. Когда я была маленькой, мы пускали в нем бумажные кораблики. Но сейчас рассказываю тебе об этом и вижу, что так себе развлечение…
– А по-моему, замечательное. О своем детстве я почти ничего не помню.
Ее насмешливая улыбка погасла, она свела брови.
– Наверное, это тяжело. И странно.
Пришла моя очередь пожать плечами.
– Я знаю только то, что есть сейчас. Беспокоиться уж точно не о чем.
Долгое время она молчала, обдумывая услышанное.
Я терпел ее молчание, пока мог, и наконец спросил:
– О чем ты думаешь?
Ее улыбка стала сдержаннее.
– У меня масса вопросов. Но я же знаю…
Мы закончили одновременно:
– …сегодня мой день.
– …сегодня твой день.
И засмеялись тоже синхронно, а я подумал о том, какую странную легкость чувствую, находясь рядом с ней. Просто рядом, достаточно близко. Опасность казалась далекой. Увлекшись, я почти не замечал боли в горле, хотя она так и не притупилась. Думать о ней просто не хотелось теперь, когда со мной была Белла.
– Удалось мне убедить тебя насчет Финикса? – спросила она после еще одной паузы.
– Пожалуй, понадобятся еще уговоры.
Она задумалась.
– Растет там одна разновидность акации – не знаю, как она называется. С виду как все остальные, сухая, колючая. – На ее лице вдруг отразилась острая тоска. – Но весной на ней появляются пушистые желтые цветы, похожие на помпончики. – Она показала, какого размера, раздвинув большой и указательный пальцы. – Пахнут они… изумительно. Ни с чем не сравнить. Еле уловимо, нежно – вдруг тончайший аромат приносит ветром, и через мгновение его уже нет. Надо было добавить этот запах в список моих любимых. Хорошо бы им ароматизировали свечи или еще что-нибудь. А еще закаты – они бесподобны, – продолжала Белла уже о другом. – Честное слово, здесь ты никогда не увидишь таких. – Она ненадолго задумалась. – Но даже в середине дня небо – самое главное. Не голубое, как здесь, когда его вообще видно. А ярче и бледнее. Иногда почти белое. И оно повсюду. – В подтверждение своих слов она обвела дугу вокруг головы. – Там столько неба! А если хоть немного отдалиться от городских огней, видны миллионы звезд. – Она грустно улыбнулась. – Обязательно посмотри на них как-нибудь ночью.
– По-твоему, это прекрасно.
Она кивнула.
– Но не для всех, наверное. – Она задумчиво помедлила, и я понял, что она вспоминает что-то еще, поэтому не стал ей мешать. – Мне нравится… минимализм тех мест, – нашла она определение. – Они откровенны. Ничего не скрывают.
Мне пришло на ум все то скрытое от нее, что есть здесь, и я задумался, означают ли ее слова, что она догадывается об этом, замечает незримо сгущающуюся вокруг нее тьму. Но в ее взгляде, обращенном на меня, не было оценки.
Больше она ничего не добавила, и судя по тому, как слегка опустила голову, ей вновь начало казаться, что она слишком уж разболталась.
– Ты, должно быть, очень скучаешь по тем местам, – предположил я.
Вопреки моим ожиданиям ее лицо не омрачилось.
– Поначалу скучала.
– А теперь?
– Пожалуй, привыкла. – Но улыбнулась она так, будто не просто смирилась с лесом и дождем.
– Расскажи про свой тамошний дом.
Она пожала плечами:
– Ничего особенного. Штукатурка и черепица, как я уже говорила. Один этаж, три спальни, две ванные. Особенно скучаю по моей маленькой ванной. Общая ванная с Чарли – неизбежный стресс. А там возле дома – гравий и кактусы. Внутри все винтажное, из семидесятых: стенные панели из дерева, линолеум, мохнатый ковер, пластиковые кухонные столешницы горчичного оттенка, все дела. Мама не поклонница ремонта и смены обстановки. Говорит, у старых вещей есть характер.
– А что насчет твоей спальни?
На лице у нее появилось такое выражение, что я невольно задумался, не напомнил ли ей ненароком шутку, которой сам не понял.
– Сейчас или когда я жила там?
– Сейчас.
– Кажется, там студия йоги или что-то в этом роде. А мои вещи в гараже.
Я удивленно уставился на нее:
– Что же ты будешь делать, когда вернешься?
Но ее, похоже, это не заботило.
– Как-нибудь затолкаем кровать обратно.
– А третьей спальни в доме нет?
– Там мамина мастерская. Потребовалось бы вмешательство свыше, чтобы освободить в ней место для кровати. – Она беспечно засмеялась. Я думал, она намерена проводить с матерью больше времени, но о жизни в Финиксе она говорила скорее как о прошлом, нежели о будущем. Я поймал себя на чувстве облегчения, но постарался ничем не выдать его.
– А какой твоя комната была, когда ты жила там?
Она слегка покраснела.
– Мм… неопрятной. Мне не хватает организованности.
– Расскажи подробнее.
На это она ответила взглядом «шутишь, да?», но я не отступал, и она выполнила мою просьбу, сопровождая объяснения жестами.
– Комната узкая. У южной стены односпальная кровать из пары, у северной под окном – комод, проход между ними довольно тесный. Там же еще небольшой стенной шкаф, и он был бы очень кстати, если бы я не устраивала внутри свалку, тогда он и правда мог бы считаться шкафом. Здесь у меня комната просторнее и порядка в ней больше, но только потому, что я еще не так долго занимаю ее, чтобы захламить.
Я старательно делал непроницаемое лицо, скрывая, что вид ее здешней комнаты мне прекрасно известен, а также удивление оттого, что ее комната в Финиксе была захламлена еще сильнее.
– Мм… – Она подняла взгляд, проверяя, жду ли я продолжения, и я кивнул, подбадривая ее. – Вентилятор на потолке не работал, только лампа включалась, поэтому на комоде у меня стоял здоровенный и шумный настольный вентилятор. Летом гул от него, как в аэродинамической трубе. Но спится под него гораздо лучше, чем под здешний дождь. Шум дождя недостаточно ровный.
Вспомнив о дожде, я взглянул на небо и поразился, заметив, что свет уже угасает. Я никак не мог понять, каким образом ход времени меняется, а само время словно сжимается, когда я с ней. Как вышло, что отпущенный нам срок уже истек?
Мой взгляд она истолковала неверно.
– У тебя кончились вопросы? – спросила она с явным облегчением.
– Ничего подобного, – возразил я. – Но скоро вернется твой отец.
– Чарли! – ахнула она, будто и забыла о его существовании. – Насколько уже поздно? – Она взглянула на часы на приборной панели.
Я присмотрелся к тучам: несмотря на их плотность, не составляло труда определить, где за ними прячется солнце.
– Сумерки… – произнес я. Время, когда вампиры выходят развлечься, когда нам незачем опасаться, что облака разойдутся и доставят нам неприятности, когда еще можно радоваться остаткам небесного света и не тревожиться, что они выдадут нас.
Опустив взгляд, я заметил, что она с любопытством изучает меня, уловив в моем тоне нечто большее, чем могли бы сказать слова.
– Для нас это самое безопасное время суток, – объяснил я. – И самое спокойное. Но вместе с тем – в каком-то смысле самое печальное… конец очередного дня, возвращение ночи. – Такое множество лет одной ночи. Я попытался отделаться от этой тоски, проскользнувшей в голосе. – Темнота настолько предсказуема, правда?
– А мне нравится ночь, – как обычно, возразила она. – Если бы не темнота, мы никогда не увидели бы звезды. – С нахмуренными бровями ее лицо выглядело немного иначе. – Впрочем, здесь они все равно видны редко.
Последней фразе я рассмеялся. Значит, она все еще не примирилась с Форксом. Я размышлял о звездах в Финиксе, о которых она рассказывала, и пытался представить, похожи ли они на те, что светят над Аляской – такие яркие, чистые и близкие. Хорошо бы взять ее туда сегодня же, чтобы мы вместе могли сравнить. Но у нее есть обычная жизнь, которую надо вести дальше.
– Чарли будет здесь через несколько минут, – предупредил я. До меня уже доносились его далекие мысли – может, с расстояния мили, и он медленно ехал в нашу сторону. Думал он о дочери. – Так что если не хочешь говорить ему, что в субботу едешь со мной…