– Значит, никто не знает, что ты со мной?
От моего тона она слегка поморщилась, потом вскинула голову и принужденно улыбнулась:
– Это как посмотреть. Ты ведь, наверное, рассказал Элис?
Мне пришлось сделать глубокий вдох, чтобы голос звучал ровно.
– Спасибо за подсказку, Белла.
Ее улыбка погасла, но ничем другим она не дала понять, что слышала меня.
– Неужели Форкс нагнал на тебя такую тоску, что ты задумала самоубийство?
– Ты же говорил, что у тебя будут неприятности… – тихо и совершенно серьезно напомнила она, – если нас будут слишком часто видеть вместе.
Я прекрасно помнил этот разговор и диву давался, как она могла понять его настолько превратно. Пытаться стать еще более уязвимой для меня я ей не советовал. Я говорил, что ей следовало бы бежать от меня подальше.
– И ты забеспокоилась о том, что если ты не вернешься домой, это станет неприятностью для меня? – сквозь зубы спросил я, стараясь даже порядком слов выразить все ту же мысль, чтобы она наверняка уловила всю нелепость своего положения.
Глядя на дорогу, она коротко кивнула.
– Как же ты не понимаешь, насколько я не то? – прошипел я, слишком разозлившись, чтобы изъясняться со скоростью, доступной ее пониманию. Никакие словесные объяснения на нее не действовали. Оставалось только показать ей.
Она, кажется, нервничала, но уже по-новому, и почти скосила глаза на меня, но так и не отвлеклась от дороги ни на миг. Моя вспышка испугала ее, но не так, как должна была. Просто теперь она расстраивалась, что по ее вине я недоволен. Мне было незачем читать ее мысли, чтобы распознать то, что я уже не раз видел.
Как обычно, я злился в действительности не на нее – только на себя. Да, в ее реакциях на меня вечно все было навыворот. Но только потому, что в другом отношении они оказывались верными. Она неизменно была слишком добра. Верила в меня, хотя я этого не заслуживал, беспокоилась о моих чувствах, будто они имели значение. Тем, что она хорошая, – вот чем она подвергала себя опасности. Ее добродетель и мой порок – нас свели вместе две противоположности.
Мы доехали до конца асфальтированной дороги. Белла свернула на глинистую обочину и заглушила двигатель. После продолжительной шумовой атаки внезапная тишина стала почти потрясением. Белла отстегнула ремень и выскользнула из пикапа, не взглянув на меня. Стоя ко мне спиной, она принялась стаскивать свитер через голову, не сразу, но справилась с этой задачей, и завязала рукава свитера на талии. Я с удивлением увидел, что ее рубашка похожа на мою не только цветом: она тоже оставляла открытыми руки до плеча. Видеть ее такой я не привык, но, несмотря на мгновенно вспыхнувшую искру интереса, ощущал в основном беспокойство. Все, что нарушало мою сосредоточенность, представляло опасность.
Я вздохнул. Проходить все предстоящее не хотелось. По слишком многим причинам, вопросам жизни и смерти, но в этот момент я больше всего боялся выражения ее лица, отвращения в ее глазах, когда она наконец увидит меня.
Я не отступлю. Изображу смелость, сделаю вид, будто легко подавил в себе эгоистичный страх, даже если это не более чем притворство.
Сняв свитер, я почувствовал себя вопиюще заметным. Так много тела я еще никогда не выставлял напоказ, разве что в кругу семьи.
Я стиснул зубы, выбрался из пикапа – оставив свитер в нем, чтобы не поддаться искушению, – и захлопнул дверцу. Вгляделся в сторону леса. Может, если сойти с дороги и углубиться в гущу деревьев, я перестану так остро ощущать, что я на виду.
Я чувствовал на себе ее взгляд, но струсил оборачиваться и вместо этого бросил через плечо:
– Сюда.
Это слово вылетело слишком быстро и отрывисто. Определенно пора брать себя в руки, чтобы справиться с волнением. Я медленно зашагал вперед.
– А как же тропа?
Ее голос взвился на целую октаву. Я снова оглянулся: она явно нервничала, обходя пикап спереди, чтобы догнать меня. Возможных причин для испуга было так много, что я не знал, в чем дело.
Я попытался заговорить обычным тоном – легким, шутливым. Может, так удастся рассеять хотя бы ее опасения, если не собственные.
– Я сказал, что в конце дороги будет тропа, но не говорил, что мы пойдем по ней.
– Как же без тропы?
Про эту «тропу» она спросила таким тоном, точно речь шла о последнем спасательном жилете на тонущем корабле.
Я распрямил плечи, растянул губы в фальшивой улыбке и обернулся к ней.
– Я не дам тебе заблудиться, – пообещал я.
К такому я оказался не готов. У нее прямо-таки отвисла челюсть, как у какой-нибудь героини дешевого сериала с закадровым смехом. Она окинула меня быстрым взглядом, потом еще одним, пробегая вверх и вниз по моим голым рукам.
А в них не было ничего примечательного. Просто бледная кожа. Вернее, на редкость бледная, вдобавок она не совсем по-человечески облегала мою выраженную нечеловеческую мускулатуру. Если даже в тени моя кожа вызывает у нее такую реакцию…
У нее вытянулось лицо. Как будто мой прежний упадок духа передался ей, обрушился на нее тяжестью всей моей сотни лет. Может, больше ничего и не понадобится. Может, она уже увидела достаточно.
– Хочешь домой?
Если ей хочется расстаться со мной, если она готова уйти прямо сейчас, я ее отпущу. Буду смотреть ей вслед, мучиться и терпеть. Пока не знаю как, но найду способ.
По какой-то невообразимой причине ее глаза вспыхнули, и она выпалила «нет!» так быстро, что оно прозвучало почти как резкость. Она поспешила догнать меня и подошла так близко, что мне достаточно было наклониться на пару дюймов, чтобы задеть рукой ее руку.
Что все это значило?
– Так в чем же дело? – спросил я. В ее глазах все еще виднелась боль, не имевшая смысла в сочетании с ее поступками. Так хочет она расстаться со мной или нет?
Ответила она приглушенно, почти полностью лишенным выразительности тоном:
– Пеший турист из меня никудышный. Так что наберись терпения.
Я не совсем поверил ей, но понял, что это ложь из благородства. Да, скорее всего ее беспокоило и отсутствие тропы, удобной для ходьбы, но оно вряд ли объясняло горестное выражение лица. Я подался к ней, улыбнулся как можно мягче, пытаясь вызвать ответную улыбку. Больно было видеть тень страданий вокруг ее губ и глаз.
– Я умею быть терпеливым, – заверил я так легко, как смог, – когда стараюсь.
Она почти улыбнулась моим словам, но только одной стороной рта.
– Я доставлю тебя домой, – пообещал я. Возможно, она считала, что ей не остается ничего другого, кроме как пройти это испытание огнем; считала, что почему-то у меня в долгу. Но она ничего не должна мне. Она могла преспокойно уйти, как только пожелает.
Ее ответ застал меня врасплох: вместо того чтобы с облегчением уцепиться за возможность, которую я предложил, она явно рассердилась на меня. И когда заговорила, ее голос был язвительным:
– Если хочешь, чтобы к вечеру я одолела пять миль, прорубаясь сквозь эти джунгли, начинай показывать дорогу прямо сейчас.
Я остолбенело вытаращился на нее, ожидая продолжения – какого-нибудь признака, что она поняла суть того, что я предложил, – но она лишь вскинула голову и вызывающе прищурилась.
Не зная, что еще делать, я подтолкнул ее вперед одной рукой, другой одновременно отводя с дороги нависшую ветку. Она поднырнула под ветку, потом сама отвела вторую, поменьше.
В лесу и впрямь стало легче. А может, мне просто требовалось время, чтобы осмыслить ее первую реакцию. Я прокладывал путь, отводил ветки, придерживал их. Она почти не поднимала глаз, но не избегала встречаться со мной взглядом – видимо, просто не доверяла земле под ногами. Я увидел, как она испепелила глазами несколько корней, опасливо переступая через них, и тут сообразил, в чем дело: конечно же, нет ничего странного в том, что неловкий человек нервничает, шагая по неровной тропе. Но моя догадка все-таки не объясняла ее недавнего уныния и последующей вспышки гнева.
В лесу многое оказалось проще, чем я ожидал. Здесь мы остались совершенно одни, без свидетелей, и все же я не чувствовал опасности. Даже когда мы несколько раз сталкивались с препятствиями – поваленным деревом поперек пути, слишком высоким камнем, чтобы запросто взобраться на него, – и я машинально протягивал руку, чтобы помочь ей, эти прикосновения давались мне немногим труднее, чем в школе. Эпитет «трудный» к ним вообще не относился: они приятно волновали, как и прежде. Осторожно помогая ей подняться, я слышал, как ее сердце начинает колотиться с удвоенной скоростью. И представлял, что мое сердце билось бы точно так же, будь оно способно на это.
Наверное, я не чувствовал или почти не чувствовал опасности потому, что знал: это не то место. Элис ни разу не видела, как я убиваю Беллу в густом лесу. Если бы еще видения Элис не врезались в мою память… Само собой, незнание вероятного будущего и неготовность к нему могли стать той самой ошибкой, которая повлечет за собой гибель Беллы. Слишком уж все выглядело неопределенным и немыслимым.
Уже не в первый раз в жизни я пожалел, что не могу затормозить работу собственного мозга. Заставить его действовать с человеческой скоростью, пусть хотя бы на день, на час, чтобы не хватало времени вновь и вновь зацикливаться на одних и тех же неразрешимых вопросах.
– Как ты предпочитаешь проводить дни рождения? – спросил я. Мне настоятельно требовалось хоть чем-нибудь отвлечься.
Ее губы скривились, изобразив нечто среднее между иронической улыбкой и хмурой гримасой.
– А что такого? – продолжал я. – Не моя очередь задавать вопросы?
Она рассмеялась, взмахнула рукой, словно отметая это предположение.
– Да нет, ничего. Просто я не знаю, что ответить. Я не особо люблю дни рождения.
– Вот это… неожиданно. – Я не смог припомнить, чтобы когда-нибудь слышал такое от подростка.
– Слишком напрягает, – пожала она плечами. – Подарки и все такое. А вдруг они тебе не понравятся? Придется сразу же надевать маску, чтобы никого не обидеть. Да еще все на тебя