Она вновь появилась справа от меня, с легкой улыбкой, приподнимающей уголки губ, завершила обход и остановилась лицом к лицу со мной.
Как она может улыбаться?
Она подступила ближе и теперь стояла меньше чем в одном шаге от меня. Подняла руку, крепко прижимая локоть к телу, будто хотела потянуться и дотронуться до меня, но опасалась. Солнечный свет отразился от моей руки, заплясал на ее лице.
– Эдвард… – выдохнула она. Теперь в ее голосе звучало восхищенное изумление.
– Теперь тебе страшно? – тихо спросил я.
Казалось, подобного вопроса она никак не ожидала и была поражена им.
– Нет.
Я вглядывался в ее глаза и не мог удержаться от бесплодных попыток – уже в который раз! – услышать ее мысли.
Она протянула ко мне руку – очень медленно, не сводя глаз с моего лица. Наверное, ждала, что я ее остановлю. Я не стал. Она скользнула теплыми пальцами по моему запястью. Засмотрелась на отблески, перескакивающие с моего тела на ее.
– О чем задумалась? – прошептал я. В этот момент постоянные загадки вновь стали казаться мучительными.
Белла легко встряхнула головой, словно затрудняясь с выбором слов.
– Я… – Она посмотрела на меня в упор. – Я не знала… – Она сделала глубокий вдох. – В жизни не видела ничего прекраснее и даже представить себе не могла, что существует такая красота.
Я потрясенно уставился на нее.
Моя кожа пылала, этот симптом моего недуга был самым очевидным. На солнце я становился человеком в меньшей степени, чем когда бы то ни было. А она сочла меня… прекрасным.
Я машинально поднял руку, чтобы коснуться ее руки, но заставил себя снова опустить, так и не дотронувшись.
– Но ведь это же выглядит очень странно, – указал я. Наверняка она поймет, что в этом и заключается ужас.
– Изумительно, – поправила она.
– И у тебя не вызывает отвращения вопиющее отсутствие у меня человеческих свойств?
Хотя я почти не сомневался, какой ответ услышу от нее, он меня поразил.
Она слегка улыбнулась.
– Не вызывает.
– А надо бы.
Ее улыбка стала шире.
– По-моему, значимость человеческих свойств сильно преувеличена.
Осторожно вытянув руку из-под ее теплых пальцев, я спрятал ее за спину. Как легко она оценила человечность. Даже не представляя себе, какие бездны отчаяния означает ее потеря.
Белла сделала еще шажок ко мне и теперь стояла так близко, что тепло ее тела ощущалось острее, чем солнечное. Она подняла ко мне лицо, лучи позолотили ее шею, игра света и тени подчеркнула движение крови по артерии у самого выступа челюсти.
Мой организм отреагировал инстинктивно: во рту прибавилось яда, мышцы напряглись, мысли спутались.
Как быстро все это всплыло! От будущего, показанного в видениях, нас отделяли считаные секунды.
Я затаил дыхание и сделал длинный шаг от нее, предостерегающе вскинув ладонь.
Она и не пыталась последовать за мной.
– Я… извини, – шепнула она, повысив голос на втором слове и превратив утверждение в вопрос. Она не знала, за что извиняется.
Я осторожно расслабил легкие, сосредоточился и сделал вдох. Ее запах причинил мне не больше боли, чем обычно, – не стал вдруг ошеломляющим, чего я почти боялся.
– Мне нужно время, – объяснил я.
– Ладно. – Она говорила по-прежнему шепотом.
Нарочито медленно я обошел ее и направился к середине луга. Там я сел в невысокую траву, напряг мышцы, усилием воли сковал их, как делал раньше. И принялся старательно дышать, прислушиваясь к ее нерешительным шагам: пройдя тем же путем, что и я, она села рядом, и я вдохнул ее аромат.
– Так ничего? – неуверенно спросила она.
Я кивнул.
– Просто… дай мне сосредоточиться.
Ее глаза стали огромными от растерянности и тревоги. Мне ничего не хотелось объяснять. Я закрыл глаза.
Это не трусость, твердил я себе. Или не только трусость. Мне правда надо сосредоточиться.
Я направил все внимание на ее запах, на шум крови в камерах ее сердца. При этом позволил двигаться только легким. Все прочее, что меня составляло, я заключил в оковы полной неподвижности.
Сердце Беллы, напоминал я себе, пока непроизвольно работающие системы организма реагировали на раздражители. Жизнь Беллы.
Я всегда старался ни в коем случае не думать о ее крови – от запаха мне было не сбежать, но движение этой крови, пульсация, тепло, жидкая вязкость – задерживаться мыслями на всем этом я себе не позволял. А теперь дал этим мыслям заполнить свой разум, вторгнуться в меня, подвергнуть атаке мое самообладание. Шум и пульсация крови, журчание и плеск. Бурные потоки в крупных артериях, неровные струйки в самых тонких из вен. Жар этой крови, жар, накатывающий волнами на мою обнаженную кожу, несмотря на разделяющее нас расстояние. Вкус жжения на моем языке и боль в горле.
Я удерживал себя в плену и наблюдал. Частица моего мозга смогла абстрагироваться, мыслить здраво, несмотря на стресс. С помощью этой уцелевшей толики трезвого рассудка я скрупулезно исследовал все детали всех до единой собственных реакций. Высчитывал, сколько силы понадобится, чтобы пресечь каждую из них, и сравнивал полученный результат с имеющимися у меня резервами. Расчеты были приблизительными, но я твердо верил, что моя воля сильнее моей звериной природы. Пусть и ненамного.
Это и есть узел, предсказанный Элис? Ему недостает… завершенности.
Все это время Белла сидела почти так же неподвижно, как я, и думала о чем-то своем. Способна ли она вообразить хотя бы отчасти, что за буря творится у меня внутри? Чем она объясняет эту странную безмолвную неподвижность? О чем бы она ни думала, ее тело выражало покой.
Казалось, время замедляется вместе с ее пульсом. Щебет птиц на деревьях вдали стал сонным, журчание ручейка – тягучим и приглушенным. Я расслабился, и даже рот перестал наполняться слюной.
Спустя две тысячи триста шестьдесят четыре удара ее пульса я владел собой лучше, чем когда-либо в последнее время. Открытая встреча с испытанием – и правда выход, как и предсказывала Элис. Готов ли я? Как можно быть в этом уверенным? Как я вообще могу быть уверенным хоть в чем-нибудь?
И как теперь нарушить тишину, затянувшуюся по моей воле? От нее мне уже становилось не по себе, а у Беллы то же чувство должно было возникнуть еще раньше.
Я сменил позу, упал навзничь в траву, небрежно заложив руку за голову. Умение изображать физические признаки эмоций давно вошло у меня в привычку. Возможно, если я убедительно сыграю расслабленность, Белла мне поверит.
Она лишь тихонько вздохнула.
Я ждал, когда она заговорит, но она все так же молчала, думая о чем-то, оставшись в этом уединенном уголке одна с чудовищем, которое отражало солнце, словно миллионы призм. Я ощущал ее взгляд кожей, но больше не представлял, как отвратителен ей. Воображаемый вес ее взгляда – теперь я уже знал, что восхищенного, что она сочла меня прекрасным, несмотря ни на что, – пробудил к жизни те самые электрические разряды, которые я чувствовал рядом с ней в темноте, и по моим жилам заструилось подобие жизненной силы.
Я позволил себе увлечься ритмами ее тела, позволил звуку, теплу и аромату смешаться и убедился, что, несмотря на призрачный поток у меня под кожей, я все еще способен управлять своими нечеловеческими желаниями.
Но эта задача поглощала все мое внимание. А период тихого ожидания неизбежно должен был завершиться. У нее накопилось столько вопросов – видимо, теперь поставленных гораздо острее. Я просто обязан дать ей тысячу объяснений. Справлюсь ли я со всем сразу?
Я решил попробовать совместить еще несколько задач и в то же время прислушиваться к приливам и отливам потока ее крови. Посмотрим, не буду ли я при этом отвлекаться слишком сильно.
Прежде всего я занялся сбором информации. Вычислил точное местонахождение птиц, каких только слышал, и по их голосам определил род и вид. Проанализировал периодические всплески, указывающие, что ручей обитаем, по звуку подсчитал объем вытесненной воды и на основании полученных результатов вывел размер рыбы и наиболее вероятный вид. Классифицировал обнаруженных поблизости насекомых – в отличие от более развитых существ насекомые воспринимали мне подобных как камни – по скорости движения крыльев и высоте полета или же по еле слышному шороху лапок по почве.
Продолжая заниматься наблюдениями и систематизировать их, я включил в список своих задач вычисления. Если в окрестностях луга площадью примерно одиннадцать тысяч тридцать пять квадратных футов в настоящий момент насчитывается четыре тысячи девятьсот тринадцать насекомых, сколько насекомых в среднем обитает на тысяче четырехсот квадратных миль территории Национального парка Олимпик? А если численность популяции насекомых снижается на один процент на каждые десять футов повышения местности над уровнем моря? Я вызвал в памяти топографическую карту парка и углубился в расчеты.
Одновременно я перебирал в памяти песни, которые за столетие своей жизни слышал реже всех – не чаще одного раза. Мелодии, вырвавшиеся в приоткрытые двери баров, мимо которых я проходил, излюбленные семейные колыбельные, шепеляво повторяемые детьми в кроватках, пока я пробегал мимо в ночи, неудачные попытки студентов-музыкантов записать музыкальное сопровождение для постановок в корпусах неподалеку от моих классов в колледже. Я быстро проговаривал слова этих песен и попутно отмечал причины, по которым каждая из них была обречена на провал.
Кровь Беллы по-прежнему пульсировала, ее тепло согревало, а я продолжал пылать. Но сдерживал себя. Моя хватка не ослабевала. Я владел собой. Как раз достаточно.
– Ты что-то сказал? – шепнула она.
– Просто… пел себе под нос, – признался я. Я не знал, как точнее объяснить, чем именно занят, и она не стала допытываться.
Молчание подходило к концу, это чувствовалось, но не пугало меня. Я почти освоился с ситуацией, ощущал свою силу и умение держать себя в руках. Возможно, я все-таки преодолел тот самый узел. И мы благополучно очутились по другую сторону от него, и теперь все обнадеживающие видения Элис близки к тому, чтобы стать реальностью.