Немного ошеломленный, я смог лишь спросить:
– Правда?
Ее сердце все еще колотилось… не от страха – от желания. От осознания этого мое тело пронзил электрический импульс.
Пожалуй, моя ответная улыбка получилась слишком широкой.
Она тоже улыбнулась шире под стать мне.
– Ждешь бурных аплодисментов?
Неужели она считала, что я настолько уверен в себе? И не догадывалась, насколько все это не по моей части? Многое мне удавалось отлично, в основном благодаря моим сверхчеловеческим способностям. Я точно знал, в чем могу быть уверенным. Но не в том, что происходило сейчас.
– Просто… приятно удивлен. Последние лет сто… – я сделал паузу и чуть не рассмеялся, заметив, что выражение на ее лице стало слегка самодовольным – ей нравилась моя честность, – а потом продолжал: – мне даже в голову не приходило, что такое бывает, – хотя бы приблизительно. – Я не верил, что когда-нибудь найду того, с кем захочу быть вместе… но не так, как с братьями и сестрами. – Наверное, романтические отношения всегда кажутся немного глуповатыми тем, у кого их никогда не было. – А потом вдруг обнаружил, что, хотя все это для меня в новинку, у меня неплохо получается… быть с тобой…
Редко бывало, чтобы у меня не находилось слов, но подобных чувств я никогда еще не испытывал и не знал им названия.
– У тебя получается все, – возразила она, намекая, что это очевидно и без лишних упоминаний.
Я пожал плечами жестом притворного смирения, потом тихонько рассмеялся вместе с ней, главным образом от радости и удивления.
Ее смех угас, намек на беспокойную складочку появился между бровями.
– Но почему теперь стало настолько легко? Еще сегодня днем…
Несмотря на то что мы совпадали в большей мере, чем когда-либо, мне пришлось вспомнить, что ее день на лугу и мой день на лугу – впечатления совершенно разные. Разве могла она понять, перемены какого рода я пережил за те часы, которые мы провели вместе под солнцем? Несмотря на новообретенную близость, я знал, что никогда бы не сумел объяснить, как именно приблизился к нынешнему состоянию. Она никогда не узнает, что я позволил себе представить.
Я вздохнул, тщательно выбирая слова: мне хотелось, чтобы она поняла все, чем я только мог поделиться.
– Нет, это еще не «легко». – И никогда не будет легко. Всегда будет болезненно. Но это не имеет значения. Возможность – вот все, о чем я прошу. – Но сегодня днем я не успел… определиться. – Годится ли это слово для описания моей внезапной вспышки насилия? Другого придумать я не смог. – Прости меня, я вел себя непростительно.
Ее улыбка стала добродушной.
– Вовсе нет. Простительно.
– Спасибо, – пробормотал я и вернулся к объяснениям: – Видишь ли… я не был уверен, что мне хватит сил… – Я взял ее за руку и прижал к лицу – тлеющие угли ко льду. Жест был инстинктивный, и я с удивлением обнаружил, что почему-то благодаря ему стало легче говорить. – А пока оставалась вероятность, что я… – я вдохнул аромат самой благоуханной точки на внутренней поверхности ее запястья, наслаждаясь жгучей болью, – потерплю поражение, я… колебался. До тех пор, пока я не решил, что достаточно силен, нет никакой вероятности, что я… что я когда-нибудь смогу…
Фраза оборвалась, осталась незаконченной, и я наконец встретился с ней глазами. И взял ее за обе руки.
– Значит, теперь никакой вероятности нет.
Я так и не смог определить, утверждала она или спрашивала. Но если все-таки спрашивала, она, похоже, ничуть не сомневалась в ответе. И мне захотелось петь от радости, что она права.
– Разум выше материи, – повторил я.
– Ух ты, как просто. – Она опять засмеялась.
И я засмеялся, без малейших усилий заражаясь ее жизнерадостным настроением.
– Это для тебя просто! – поддразнил я, высвободил руку и коснулся ее носа указательным пальцем.
Веселье вдруг как-то резко улетучилось. В голове вихрем закрутились тревоги. С упавшим настроением я вдруг поймал себя на том, что вновь говорю предостерегающим тоном:
– Я стараюсь. Если станет… невмоготу, я практически уверен, что сумею уйти.
В тени, которая прошла по ее лицу, ощущался неожиданный оттенок негодования.
Но я еще не договорил:
– Завтра будет труднее. Весь день я ощущал только твой запах, и моя чувствительность к нему немного притупилась. Если же я какое-то время пробуду вдали от тебя, придется начинать заново. Но по крайней мере, уже не с нуля.
Она прильнула было ко мне, но тут же откачнулась, словно спохватившись. Мне вспомнилось, как сегодня днем она прятала шею. «И все, горла не видно».
– Тогда не уходи!
Я сделал вдох, чтобы успокоиться – успокоиться и обжечься, – и запретил себе паниковать. Способна ли она понять, как созвучно приглашение в ее словах величайшему из моих желаний?
Я улыбнулся ей, жалея, что не могу выразить ту же доброту. Ей она давалась так легко.
– Это меня устраивает. Неси кандалы, я твой пленник.
С этими словами я обхватил ее тонкие запястья и рассмеялся от представшего мне видения. Да пусть закуют хоть в железо, сталь или еще более прочный и до сих пор не открытый сплав, – ничто не удержит меня так, как единственный взгляд этой хрупкой человеческой девушки.
– Ты, кажется, настроен… оптимистичнее, чем обычно. Никогда еще не видела тебя таким, – отметила она.
Оптимистичнее… тонко подмечено. Мое прежнее циничное «я» теперь, казалось, принадлежит совершенно другому существу.
Я склонился к ней, все еще не отпуская ее запястья.
– А как же иначе? Блаженство первой любви и все такое. Удивительно, правда? Одно дело – читать о ней и видеть ее в кино, и совсем другое – испытать самому.
Она задумчиво кивнула:
– Да, это разные вещи. На самом деле все гораздо сильнее и ярче, чем мне представлялось.
Я впервые задумался о разнице между эмоциями, впечатление от которых получено лично или опосредованно.
– К примеру, такое чувство, как ревность, – заговорил я. – Я сотни тысяч раз читал о ней, видел, как актеры изображают ее в тысячах фильмов и пьес. И считал, что довольно хорошо понимаю это чувство. А оно стало для меня потрясением… Помнишь день, когда Майк пригласил тебя на бал?
– В тот день ты снова начал разговаривать со мной. – Она как будто поправила меня, указала на приоритет, по ошибке отданный не той подробности воспоминаний.
Но меня уже увлекло то, что случилось ранее, я воскресил в себе четкие воспоминания о той первой минуте, когда впервые испытал ни с чем не сравнимую страсть.
– Меня удивила, – задумчиво заговорил я, – собственная вспышка возмущения, почти ярости, я поначалу даже не понял, что она означает. Гораздо сильнее, чем обычно, меня злило, что я не могу узнать, о чем ты думаешь, почему ты его отвергла. Неужели просто из-за подруги? Или у тебя кто-то есть? Я понимал, что в любом случае не имею права знать об этом. И старался не знать. – По мере развития истории мое настроение менялось. Я рассмеялся. – Постепенно кое-что начало проясняться.
Как я и ожидал, в ответ она нахмурилась, тем самым вызвав у меня желание рассмеяться вновь.
– С ничем не оправданной тревогой я ждал, когда услышу, что именно ты им скажешь, с каким выражением лица произнесешь эти слова. Не стану отрицать: заметив на твоем лице досаду, я испытал облегчение. Но по-прежнему ни в чем не был уверен… Той ночью я пришел сюда впервые.
На ее щеках начал медленно проступать румянец, но она придвинулась ко мне, скорее увлеченная, чем сконфуженная. Атмосфера вокруг вновь преобразилась, я поймал себя на том, что исповедуюсь уже в сотый раз за сегодняшний день. И зашептал тише:
– Смотрел на тебя спящую и мучился, не зная, как преодолеть пропасть между правильным, нравственным и этичным, и тем, чего мне хотелось на самом деле. Я понял: если я и дальше буду игнорировать тебя, как следовало поступить, или если исчезну на несколько лет, а ты тем временем уедешь отсюда, то когда-нибудь ты скажешь «да» Майку или кому-нибудь вроде него. Это меня бесило.
И я был зол и несчастен, словно из жизни выкачали весь смысл и краски.
Движением, которое казалось безотчетным, она встряхнула головой, будто отвергая это видение своего будущего.
– А потом ты вдруг произнесла во сне мое имя.
Теперь, по прошествии времени, эти краткие секунды казались мне поворотным пунктом, водоразделом. Хотя за прошедший промежуток времени сомнения в себе одолевали меня миллионы раз, как только я услышал, что она зовет меня, выбора у меня не осталось.
– Так отчетливо, – продолжал я еле слышно, – что сначала я подумал, что ты проснулась. Но ты беспокойно заворочалась, еще раз пробормотала мое имя и вздохнула. Чувство, которое тогда пронзило меня, пугало и ошеломляло. И я понял, что игнорировать тебя больше не могу.
Ее сердце забилось быстрее.
– Но ревность… странная штука. Она гораздо сильнее, чем мне казалось. И она иррациональна! Даже сейчас, когда Чарли спрашивал тебя об этом гнусном Майке Ньютоне…
Я не договорил, сообразив, что, пожалуй, не стоит признаваться, насколько сильна моя неприязнь к этому ничтожеству.
– Так я и знала, что ты подслушивал, – проворчала она.
Не слушать то, что звучит настолько близко, было бы невозможно.
– Само собой.
– Ты правда ревновал из-за такой чепухи? – тон сменился с обиженного на недоверчивый.
– Для меня все это в новинку, – напомнил я. – Ты воскрешаешь во мне человека, и все чувства особенно остры потому, что свежи.
Неожиданно на ее губах возникла маленькая самодовольная усмешка.
– Неужели это тебя волнует? После того как я услышала, что Розали – сама Розали, воплощенная красота! – предназначалась для тебя? Есть у нее Эмметт или нет, не важно: мне ли с ней соперничать?
Эти слова она произнесла так, будто выложила козырную карту. Как будто ревность была рациональна настолько, чтобы трезво оценивать физическую привлекательность третьих сторон, а потом становиться соразмерной ей.