– В каком это смысле?
– В обыкновенном, каком. Капусту срубил – полагаешь, и дальше так же пойдет?
Тут он был прав: никакой гарантии, что мне и дальше удастся так лихо класть в карман разом по полтысячи баксов, не было. Но я и не рассчитывал на это. Просто меня уже не хватало на такую жизнь, что я вел последние месяцы. И кого бы хватило, хотел бы я знать? Следовало выбирать, и трудности выбор для меня не представлял. Неожиданная капуста в кармане лишь сыграла роль катализатора.
Так я Стасу и ответил. Выражение его лица сделалось еще более недоуменным.
– Ты, Сань, у амбразуры стоишь здесь, ни хрена не понял? Сейчас купец главным лицом становится! Главнее никого! Мы с тобой в самое то место попали, нам повезло! Ты вот со мной по Фединым делам отказался, не ездишь по ним, не видишь, как он свой бизнес крутит. Зря! Говорил – зря, и говорю. Знаешь, какой барыш Федя от своей торговли имеет? Страшно сказать! В день, бывает, по куску баксов!
Федя – это был наш хозяин, бывший милицейский полковник. Тот десяток киосков, которыми он владел, все стояли в самых людных местах, у станций метро, на центральных улицах. Стас, ездя с ним по его делам, потом, при встрече, рассказывал: «У него какие связи, представить не можешь! В такие кабинеты вхож!»
– А нам-то что с его тыщи баксов? – спросил я.
– Ему помощники нужны! – Стас возбудился, и дефект его прикуса давал себя знать сильнее обычного: он зашамкивал половину слов, я только догадывался об их смысле. – Он сам один все не может, его не хватает. А он расширяться будет, и тогда, на кого глаз положит, кто себя зарекомендует, как надо, он даже в компаньоны к себе возьмет. Федя о тебе все время спрашивает, почему Санька такой инертный, почему не хочет ничего? Я о тебе, естественно, наоборот: очень даже активный, заведется – из-под земли выроет. Хозяевами, Сань, будем, с деньгами и хозяевами!
– Это он тебе обещал: хозяином? – снова спросил я.
– Обещал, – подтвердил Стас.
– А зачем ему это нужно, хозяином тебя делать? Ему самому интересней хозяином быть.
Стас выругался.
– Вот и видно, что ни хрена не понимаешь. Сидишь-сидишь, а не врубился ни хрена в жизнь. Так теперь все устроено: бывает, что одному делу, чтоб оно хорошо крутилось, сразу несколько хозяев требуется. Совет директоров – так это и называется.
В замороженное стекло постучали:
– Эй, мужики!
Стас помахал мне рукой: продолжим попозже – и сунулся к окошечку, открыл его:
– Да?
– Доллары, мужики, меняете?
– Меняем, – сказал Стас.
– И вот по этому курсу, что здесь указан? – Человек, видневшийся сквозь обледеневшее стекло смутным пятном, снова постучал по нему пальцем, но теперь в явно определенное место, на что-то указывая.
Я посмотрел на это место, куда он стучал. К стеклу на уровне глаз был лейкопластырем прикреплен листок бумаги, наледь там снаружи соскоблена, и в уличном арбатском свете на просвечивающем листке в зеркальном изображении отчетливо просматривались знак американского доллара, латинские буквы DM пониже, два знака равенства и два ряда цифр за ними.
– По этому курсу, по какому еще, – ответил Стас человеку на улице.
– Грабительский курс, мужики!
– Ну походи, посмотри, может, где еще меняют, – отозвался Стас.
Поменять валюту в это время, хотя торговал далеко не один наш киоск, было трудновыполнимой задачей: на обмен требовалось специальное разрешение, у торговых точек разрешений, естественно, не имелось, и в большинстве киосков не рисковали. Не приходило в голову заняться обменом и мне.
Человек на улице, уговаривая снизить курс, потоптался-потоптался у амбразуры окошечка еще – и сунул к нам вовнутрь двадцатидолларовую купюру.
– Ладно, давайте. Меняйте.
Стас взял купюру с пластмассовой тарелочки для денег, посмотрел на свет, зажал между пальцами у нижнего обреза, там, где буквами было написано «двадцать долларов», поводил пальцами по надписи несколько раз (я и не знал, что нужно так) и лишь после этого, прощелкав калькулятором, принялся отсчитывать русские деньги. Человек за стеклом, приняв деньги, пересчитал их над тарелочкой и молча отвалил от киоска.
– Ну так вот я тебе что. – дождавшись этого момента, снова повернулся ко мне Стас.
Я перебил его:
– Так ты и валюту меняешь?
Должно быть, в моем голосе ему послышалось осуждение.
– А что? Настоящий бизнесмен должен брать деньги везде, где они лежат. Нагибаться в самую грязь и не думать, что там о нем кто-то скажет или подумает.
Это уже был голос Феди, я так и услышал его интонации. Но нет, я был далек от какого бы то ни было осуждения Ста-са. Если что и прозвучало подтекстом в моих словах, так это воспоминание о наших первых московских неделях. Ведь чем Стас тогда не хотел заниматься, к чему, считал, он не способен? К купеческому делу. Получается, просто не знал себя. Я вспомнил еще, как в день моего приезда в Москву, когда мы шли арбатскими переулками после неудачного похода в рай, вытолканные оттуда взашей в преисподнюю неутоленных фантазий, он помнился мне гоголевским Ноздревым. Тоже ведь я не знал его таким в казарменной жизни.
– Да нет, Стас, бога ради, – сказал я. – Не боишься, что заловят, так что ж. Меняй.
– Бояться еще! – Стас усмехнулся. – Кого бояться сейчас? Бардак сейчас, никто ничего не знает, не делает, сейчас самая пора, когда люди состояния сколачивают. Из копейки – рубль, из рубля – миллионы.
И снова в его голосе был Федя. Федя-то точно делал себе состояние.
– Ладно, Стас, ладно, ладно. – Я позволил себе несколько повысить голос. Мне вовсе не хотелось продолжать этот разговор. Тем более что у меня не было времени ни на какие разговоры. Я заскочил в киоск специально, чтобы вернуть долг, на минуту-другую – и все, бежать дальше. Наши жизни текли сейчас в таких параллельных плоскостях, что нам легче было пересечься здесь, чем одновременно оказаться дома.
– Ты, значит, по этой колее, я по другой. Стань хозяином, я что, против? Буду рад. Будет у кого занимать. Тем более по-крупному.
Последние слова я произнес, сдобрив их интриганской ухмылкой, но Стас не среагировал на нее.
– Если и не стану хозяином, – сказал он всерьез, и даже, пожалуй, с патетикой, – буду управляющим, директором, в общем – белой костью, голову тебе на отсечение! А на морозе тут пусть вон тетки сидят. Это их дело, они что еще, кроме этого, могут?
Тут я уже посчитал возможным не отвечать Стасу. Оставив его вопрос висеть в воздухе риторической фигурой.
– Но два-три раза, пока замена мне не найдется, я еще, естественно, постою, поторгую, – объявил я.
На улице после сырого воздуха киоска было освежающе-бодро и будто бы даже тепло, хотя остро дул ветер, нес сечку снега и еще идти мне нужно было ему навстречу. Я засунул руки в карманы своей новой китайской пуховой куртки (самый последний писк тогдашней моды) и, наклоняясь вперед, двинулся по аэродромному простору Нового Арбата в сторону «Праги». Через десять минут на одном из ее углов у меня была встреча с Ирой. Мы должны были посетить только что открывшееся ночное заведение на Тверской (тогда, впрочем, кажется, еще Горького). После чего планировалось продолжение классного времяпрепровождения у нее дома, где после той, первой ночи, я больше не был. Но дача в двадцати минутах езды от Курского вокзала эксплуатировалась нынче ее родителями, а что до Ириной сестры. что ж, мне она, во всяком случае, помехой не была.
Глава пятая
К Новому году с помощью Бори Сороки в кармане у меня завелись новые пятьсот баксов. Причем я сделал эти деньги совсем в другой программе, в чем мне поспособствовал Николай, оператор, выезжавший со мной на мою первую съемку, а потом ставший свидетелем, как я клеился к Ире в буфете Стакана. Боря попросил о помощи, но из той программы я только и знал двух редакторов, с Николаем мы время от времени продолжали обедать, я поделился с ним своей проблемой – и золотой ключик оказался у него в руках: директор программы был его приятелем еще со времен учебы во ВГИКе. Установленный контакт с программой стоил Боре дополнительной сотни баксов – комиссионные Николаю, – которые в его издержках были, думаю, сущими семечками.
Новый год нежданно-негаданно мне выпало встречать с семьей Иры. Что было причиной решения ее родителей устроить встречу Нового года вместе с дочерьми и чтобы те были бы еще и со своими молодыми людьми? Родительская забота о чадах – увидеть собственными глазами тех типов, с которыми они проводят время? Увидеть типов можно было бы и как-то иначе, имей лишь желание. Скорее всего, предположил я, так им продиктовала возникшая тогда мода – делать на манер западных рождественских праздников из нашего новогоднего праздник семейный. Во всяком случае, чада смиренно (ну, может быть, и не очень смиренно, но все же) пошли навстречу родительской воле. А дабы не крейзануться в обществе предков от тоски и уныния, был выработан компромисс: придут мальчики.
Как бы то ни было, в последний день уходящего 1992 года, в новом двубортном костюме глубокого синего цвета, который, конечно же, никак не мог соперничать со сьютом Бори Сороки, но в котором, тем не менее, можно было чувствовать себя вполне человеком, с букетом роз и литровой бутылкой «Амаретто», считавшегося тогда самым шикарным напитком, в начале двенадцатого часа ночи я вошел в знакомый подъезд, бросил консьержке дежурное «С наступающим!» и, назвав номер квартиры, прошел к лифтам, нажал кнопку нужного этажа. Чуть меньше полугода отделяли меня от того дня, когда я в компании Стаса вошел в этот подъезд впервые. Но какая же пропасть пролегала между мной нынешним и мной тогдашним! Так мне казалось в тот миг у лифтов.
Лифт долго не шел. А когда наконец прибыл и распахнул двери, из него вывалилась шумная наглая компания тридцатилетних мужчин и женщин. Они уже явно и весьма основательно проводили уходящий год, шли теперь куда-то в другое место встречать Новый или просто проветриться перед его встречей, и, увидев меня, женщины бросились на мои розы, а мужчины стали интересоваться, что у меня там бугрится во внутреннем кармане куртки.