Телефон зазвонил – я еще продолжал ошарашенно сидеть в кресле и все медлил выключать телевизор. Я ничего не понимал. Меня можно было показывать в цирке в качестве снежного человека, в клетке и с кольцом в носу, – такое существо я собой представлял в тот миг. Тина на кресле рядом проснулась от звонка и сонно заворочалась.
– Что, да? Уже? – выговорила она, пытаясь открыть глаза.
– Иди ложись, – указал я ей на постель, бросаясь в прихожую к телефону и на ходу вырубая телевизор.
Звонил Николай.
– Где? – произнес он только одно слово. И в трубке наступило молчание.
Но с таким же успехом мог задать ему этот вопрос и я. Я ответил Николаю теми словами о цирке и кольце в носу, что крутились у меня в голове. Он снова устроил минуту молчания.
– Конечно, есть вариант, что закончилось оплаченное время и канал отрубил вещание, – сказал он затем. – Но, честно говоря, это маловероятно.
Я был с ним согласен. Хотя именно о такой причине непоявления моих клипов хотелось думать как о наиболее вероятной.
– Завтра все выясню, – бодро уведомил я Николая о своих планах.
Бодрее, чем то приличествовало случаю. И Николай это уловил.
– Какое завтра. Уже сегодня, – уточнил он. – А на канале я сам узнаю. Тут не беспокойся. Хотя, говорю, едва ли дело в канале.
Новый звонок последовал – я только опустил трубку на базу. Теперь это был Юра Садок.
Разговор наш почти в точности повторил разговор с Николаем. Единственно что в отличие от Николая всякие подозрения в отношении канала он отмел без оговорок.
– Да нет, какую кассету им дали, ту и прокрутили, – сказал Юра. – Знаю я, как это делается. А подведения итогов в прямом эфире и не планировалось. Как это в прямом эфире сделать?
Лёне Финько, закончив разговор с Юрой, я решил позвонить сам. В чем в чем, а в том, что он тоже смотрел клипы, я не сомневался, и конечно, лечь спать он еще не успел.
Но я ошибся. Лёня спал, и я разбудил его.
– А чего сидеть было, – сонно ответил он. – Мне еще два часа назад все ясно стало, когда там хренятина всякая поползла. Стоило мне звонить. – Услышав, однако, из-за чего я ему звоню, Лёня разом проснулся. – Ты подавал?! – провопил он. – И со мной не посоветовался? Ну дурак! – С людьми, от которых зависел, Лёня был сама осторожность и обходительность, с теми, кто хотя бы в малой степени зависел от него, Лёня в выборе выражений себя не утруждал. – На что ты рассчитывал? Вот так приперся со стороны – и дайте мне премию? Да пошел ты на фиг! Что, для тебя, что ли, люди все это дело устроили? Люди для себя старались. А ты что, свой им, скажи? Свой? Да я этого как облупленного знаю, – он назвал имя главного устроителя фестиваля, того человека-ядро, – настоящий мафиози! Только своя тусовка, остальные не подходи!
– Но меня, похоже, даже не подклеили, – сумел вставиться я в бурное Лёнино словоизвержение.
– А с какой стати тебя должны были подклеивать? Конечно, не подклеили. Зачем конкуренцию устраивать? Подклей тебя – потом журналисты напишут: а вот этого кинули! Нужна мужикам такая головная боль? Не подклеить тебя – и все, никаких вопросов. Как говаривал великий Сталин, нет человека – нет проблемы.
– Но я же заплатил деньги за участие, – снова удалось мне вставиться в речь Лени.
– Заплатил?! – воскликнул Леня. – Что ты! И это кого-нибудь к чему-то обязывает?
Я вспомнил тот бумажный клочок, выданный мне булгаковской героиней в обмен на моих Франклинов. Действительно, еще тогда же, когда она только выдала его, мне самому подумалось: много он стоит.
Я выругался.
– И что, ничего нельзя сделать?
– Можно, – сказал Лёня. – За двумя зайцами не гоняться. В тусню входить. Подготовку к нынешней ночи, знаешь, когда начать следовало? Осенью. С тем познакомиться, с другим, выпить, поговорить, услугу оказать, на какое-то общее дело завязаться. Может быть, за кем-нибудь и портфель поносить. – Тут он хмыкнул, зевнул, стало ясно, что интерес к этому разговору в нем исчерпан. – А сейчас что ж. Умыли тебя. Другого нечего было и ожидать. Смирись.
Наверное, Лёня Финько был прав. Но пойди смирись, когда это произошло с тобой. Да и оставалась еще надежда, что все случившееся – ошибка, накладка, вина телевизионщиков.
Надежда – державшаяся на моем желании ее – была разрушена первым же звонком в офис этой конторы, что проводила фестиваль. Булгаковская героиня, еще два дня назад сама благорасположенность и услужливая смешливость, превратилась в телефонное воплощение косматой завсегдатайши Вальпургиевых шабашей. Не знаю, не имею понятия, вопрос не ко мне, слышал я в ответ на любое свое слово, и еще таким голосом – у меня въявь было чувство, будто по мне со всего размаха прошлись метлой. На просьбу позвать кого-нибудь из устроителей, а лучше всего главного, вот того человека-ядро, я получил метлой уже прямо по морде:
– Да? Вот разбежались! Если они станут подходить к каждому, кто позвонит, им своими делами будет некогда заниматься.
Судя по тому, как она мела метлой, своими делами они имели возможность заниматься всласть и вволю.
Но должен сказать, нет большей наивности, чем прятаться за булгаковских героинь. Они хороши лишь в случае, если вы и без того изолированы от мира Китайской стеной. Во всех прочих случаях булгаковская героиня – не более чем ваш портрет, представляющий вас в самом невыгодном свете. Человек-ядро носил фамилию, еще более известную на отечественных просторах, чем родовое имя Арнольда, – ее следы, только я предпринял свое расследование, обнаружились в телефонной книжке у одного, у другого, и спустя какие-нибудь полтора часа после разговора с завсегдатайшей Вальпургиевых шабашей, я имел и его домашний телефон, и телефон его матери, и еще два телефона, где он также мог оказаться, и даже телефон мобильный. Мобильный – это было круто. Мобильные еще оставались предметом роскоши, игрушкой для богатых, мобильный в руке окружал человека ореолом исключительности, ставил на нем знак принадлежности к высшей касте.
На мобильный я и позвонил. У стационарного телефона можно не снять трубку – при том, что ты рядом, у стационарного телефона, если не хочешь вести разговор, легко положить трубку; стационарный телефон – это аппарат, средство связи, техника, одним словом. А мобильный – это словно бы часть тебя, нечто вроде руки, ноги, почек, печени; мобильный – это твой орган, и на звонок мобильного непременно ответишь, как непременно среагируешь на сигнал, идущий от внутреннего органа: почешешься, примешь таблетку анальгина, побежишь к врачу. И даже если определитель номера сообщает тебе, что звонит тот, с кем ты не желаешь разговаривать, не ответив раз-другой-третий, на какой-нибудь, хоть на сотый, раз все равно ответишь: невозможно не почесать нос, когда он чешется.
– Здравствуйте, – добавив имя, чтобы быть уверенным, что это действительно он, сказал я, когда после нескольких сигналов в трубке у меня щелкнуло и возник голос.
– Да, здравствуйте, – ответил голос, подтверждая тем самым, что это он и что я не ошибся.
– Это говорит… – Я представился. Посчитав необходимым напомнить о том, как мы столкнулись в дверях. – Я хочу узнать, почему не было моих клипов?
– Откуда у вас мой мобильный? – вместо ответа на заданный мной вопрос резко спросил он.
– Сначала я бы хотел получить объяснение от вас, – сказал я. – Меня интересует, почему не было моих клипов?
Если бы он говорил не по мобильному, вероятней всего, на этом месте он бы положил трубку. Но с мобильным действуют иные законы. Не отнимешь же у себя просто так ногу. Не отсоединишь почку. По мобильному вы будете разговаривать.
– Ну не было и не было, – все так же резко сказал он. – И что?
– Почему? – вопросил я. – Все условия подачи материалов мной выполнены. Деньги, двести долларов, я заплатил.
– И что? – снова отозвался он.
– То, что я хочу получить от вас объяснение. Или это у вас только для своих устраивается?
– А что, для чужих устраивать?
Можно сказать, он мне ответил. И этот ответ был полностью идентичен тому объяснению, которое накануне дал мне Лёня Финько. «Ты и засранец!» – рвалось из меня залепить моему собеседнику хотя бы виртуальную оплеуху, но я удержался. Я, в принципе, вообще полагаю необходимым воздерживаться от подобных жестов. Они куда больше унижают того, кто их совершает, чем того, на кого обращены. У меня не всегда это получается – удержаться, но тогда получилось.
Мы обменялись с наследником знаменитой фамилии еще несколькими фразами все в прежнем духе, и в какой-то момент я просто отсоединился от него. Кажется, даже не на его словах, а на своих собственных. Прервав на полуслове самого себя. Забыв, кстати, сказать ему о том, чтоб возвращали эти двести зеленых. Очень может быть, что он бы их мне и вернул. Что ему, с мобильным в кармане, были эти двести долларов. Но я забыл.
Одну из главных премий, как стало известно немного погодя, когда опубликовали итоги конкурса, он присудил самому себе.
Спустя месяца два мне представился случай стать в тусовке устроителей фестиваля своим.
Мне позвонил Боря Сорока и попросил прийти на встречу с «заказчиком». Что означало появление у него некоего типа, которому нужен черный ход на какой-то из каналов, в какую-то из программ. То, что Боря обращался ко мне, означало, что, вероятней всего, нужна программа, в которой я в свою пору светил фейсом с экрана. Я снова был для Бори ценным посредником. Вскоре после нашей встречи с Конёвым точно так же я столкнулся в стакановском коридоре с Бесоцкой. Терентьев исчез неизвестно куда, его заменил другой «хмырь», а она сохранила свое место. «Ой, кого вижу! – раскидывая руки в стороны и лучезарно улыбаясь, остановила она меня – при том, что до этого всегда проходила мимо с самым суровым видом, не узнавая. – Сколько лет, сколько зим! Что же ты? Где пропадаешь? Почему никогда не зайдешь?» «Терентьева нет – пожалуйста: жду твоих предложений, всегда с удовольствием их рассмотрю», – вот как следовало понимать ее слова. И уже пару раз я у нее появлялся, принося ей в клюве от Бори зеленую пищу, от которой, само собой, перепадало кой-что и мне.