– Хочешь сказать, на буржуев свысока уже не смотрим? – Крепко советская школа вбивала в нас идеологемы почившего в бозе коммунистического режима. Стихи великого пролетарского поэта о советском паспорте сидели в самых печенках.
– Снизу смотрим, снизу, – похмыкал Юра, – заискивая и завидуя. – Он достал диск из футляра и, осторожно держа за боковины, постучал по лицевой части, подписанной мной от руки, указательным пальцем: – Да, тут уже видок, конечно, не слишком фабричный. А мог бы, кстати, нарезать тираж на каком-нибудь производстве. Что им: получили от тебя исходник – и знай копируй. Совершенно фабричный был бы диск.
– Да иди ты! – Я ругнулся. Юрины требования ко мне с каждым шагом становились все грандиознее. – Я уже и так без штанов.
– Да, дешево, конечно, не получилось бы, – согласился он. – Меньше, чем на тысячу копий, они бы не согласились.
Музыкальный центр, положенный ему по должности и украшающий своей черно-серебряно-блистающей пластмассово-алюминиевой тушей стандартную стакановскую комнату Юры, заглотил мой диск, – и я, впервые с того времени, как занялся записью, услышал себя не в наушниках, а из динамиков. Надо сказать, это было впечатляюще. То, что еще мгновение назад принадлежало мне, и только мне одному, словно бы отделилось от меня и перестало быть моим. Я вглядывался в лицо Юры, пытаясь угадать его эмоции – будто никогда прежде он не слышал моей музыки и сейчас слышал впервые, – ловил в его мимике отражение того впечатления, что вызывал в нем этот отделившийся от меня гармонический звукоряд, и казалось, если вдруг увижу на его лице неодобрение, впору будет в петлю.
Но Юра слушал с таким видом – можно было подумать, он само воплощение Будды. И так отзвучала первая композиция, вторая, почти подошла к концу третья. И тут, на подходе завершающей каденции Юра наконец вышел из образа великого отшельника, достигшего состояния высшего совершенства.
– Долго слониха рожала, – проговорил он, – но что… не напрасно страдала: славный слоненочек! Так и хочется затискать в объятиях.
Гора свалилась у меня с плеч. Ну, не Эверест, не Монблан, но, пожалуй, что только чуть-чуть пониже их.
– Иди ты! – сказал я с облегчением. – Слоненочек. Сравнения у тебя.
– А что, а что? – смеясь, заприговаривал Юра. – Как говорят: назови хоть горшком, только в печь не сажай? Вот. Я тебя разве в печь? Я тебя на печь. В тепло, в уют. Кости греть, плоть ублажать.
– Ну и что теперь? – задал вопрос я.
Смешно сказать, но я ждал руководящих указаний. Диск я записал сам, склепал его с начала и до конца собственными усилиями, Юра не приложил к нему руки и в малой мере, но если бы не он – никакого диска не было и в помине. Он сыграл роль повивальной бабки; он меня понукал и направлял, подхлестывал и пришпоривал, я был лошадью, он седоком. И теперь я снова ждал от него направляющих шенкелей. Он мне указал цель: диск. Вот я его сделал. Теперь Юре предстояло направить меня дальше.
– А что теперь? – проговорил Юра. – Теперь тыркайся и пыркайся. Как уж пофартит. Дай той группе, дай другой – может, кого заинтересует. По радиостанциям поноси – вдруг на какой и зацепится. У тебя же звук сейчас отличного качества, мечта! Ставь в проигрыватель – и гони сразу в эфир, никаких проблем. Я бы тебя сам дал, но мне же клипы нужны. Есть у тебя деньги на клип? Но опять-таки: в клипе тебя какая-то группа должна исполнять. Да и просто композиция – это не катит, нужно, чтобы песня была, чтоб исполнитель. Я же говорил тебе: свою группу лучше всего сколачивать, свою группу!
– Ладно, сколачивать! – Я был обескуражен Юриной речью. Получалось, он меня бросал. Как Иван Сусанин поляков. Завел в топь – и на, выбирайся сам. Но только я не имел никакого отношения к полякам; ни я ему враг, ни он мне. – А если не сколачивать? – спросил я, стараясь не выказать своей растерянности. Проявлять ее казалось мне стыдным и унизительным. – Если исключить это дело? Можешь на какие-то радиостанции рекомендации дать?
Юра смотрел на меня остановившимся взглядом и не отвечал. У него было такое выражение лица, будто я попросил миллион взаймы – точно зная, что вернуть долг никогда не смогу, и не особо скрывая это обстоятельство.
– Что? – недоумевая, произнес я.
– Хочешь, чтоб я им всем стал обязан? – сказал Юра. – Не понимаешь, о чем просишь? Если бы я с ними просто тусовался. У нас рабочие отношения. Я попрошу – за услугу, что мне окажут, я им втрое должен буду! Не понимаешь, что ли?
Нет, я его понял, прекрасно понял, что ж было не понять. Он меня бросал окончательно, бесповоротно. Предоставляя меня дальше самому себе. Он растворялся в воздухе подобно фантому – не Сусанин, а змей-искуситель, завершивший свое дело; если ты соблазнился – твоя вина: тебя всего лишь искушали.
– Ладно, – сказал я. – Нет так нет. На нет и суда нет. Что-нибудь буду придумывать.
Юра взял себя за косичку, подержал ее и отпустил.
– Мы вот как сделаем. – В голосе его была интонация окончательности принятого им решения. – Даешь мне на всякий случай еще три-четыре диска. Чтобы у меня всегда с собой наготове. Буду смотреть по обстоятельствам. Глядишь, сложится благоприятная ситуация – тут же тебя и впарю, со всем моим удовольствием. Со всем моим удовольствием, веришь, надеюсь?
Странно, зачем он об этом и спрашивал.
– Верю, конечно, – подтвердил я.
Мы дослушали диск до конца – и отправились в буфет обмывать окончание моей работы. На обмыв я взял пятизвездочный армянский коньяк, оказавшийся ничуть не хуже какого-нибудь «Хенесси». Юра снова хвалил моего «слоненка», и хвалил не скупясь, с такой размашистой щедростью, что будь похвала объятиями, я был бы задушен в них. Но у меня теперь было чувство, словно он это не обо мне. О ком-то, кто был мной, и вместе с тем был не я. Я сейчас ощущал себя яблоком, проточенным червяком – буквально так. Я прямо осязал в себе этот его узкий извилистый ход в черных катышках оставленных им испражнений. Праздник рождения диска был испорчен непоправимо.
Тем не менее я совершил все ритуальные действия, что были намечены. После Юры заскочил к Николаю и подарил диск ему. На выходе из Стакана столкнулся с Ирой, мы поздоровались и разошлись, но, сделав несколько шагов, я остановился, вернулся из стеклянного короба двойных дверей вовнутрь и, окликнув Иру, подарил диск и ей.
– О, мои поздравления! – сказала она. Спросив затем с иронической улыбкой: – Лариске похвастаться?
– И чтоб за прослушивание мне еще заплатила.
– Ну, это вы уже с ней сами договаривайтесь, – с интонацией двусмысленности парировала Ира.
– Да уж как мы с ней без тебя договоримся, – сказал я. На том мы и закончили. Она отправилась к лестнице – к милицейскому посту, к лифтам и дальше наверх, а я вновь ступил в прозрачный короб дверей и, преодолев его, вышел на улицу.
Следующим актом ритуального действа были Ульян с Ниной, но до них я заскочил к Ловцу и подарил диск ему. Вернее, передал через стойку ресепшена на втором этаже. У него была какая-то деловая встреча, и меня до него не допустили. Конечно, я не созванивался с ним заранее, додумавшись заскочить к нему, потому что оказался на Новом Арбате, и все же эта осечка с личной встречей неприятно оцарапала меня – напомнив об ощущениях, что я испытал от похвал Юры в буфете за коньяком. Но Бог ты мой, какие разные плоды будут принесены этими двумя «посеянными» мной на каменном поле Москвы дисками.
Однако и Ловец оказался не последней моей остановкой по пути к Ульяну и Нине. «Эхо Москвы» – с такой надписью висела в толпе других неприметная доска около стеклянных дверей, ведущих в чрево небоскреба, к которому лепился гастроном «Новоарбатский», где на втором этаже, в «Айриш хаузе», мы так любили в свою пору бывать со Ста-сом. Я было прошел мимо этих дверей – и меня развернуло обратно. «Эхо Москвы» – это была радиостанция, и уменя, кроме того диска, что предстояло подарить Ульяну с Ниной, оставался в кармане еще один.
Казалось, на радиостанции меня ждали. «Передайте трубку дежурному», – ответил мне приветливый женский голос с «Эха», куда по моей просьбе позвонил старик-вахтер, одиноко сидевший в пустынном холле первого этажа в проходе между двумя трачеными письменными столами. Звук в трубке был такой силы, что следом я услышал, как приветливый голос отдал вахтеру распоряжение: «Пропустите его», – и, прежде чем лифт вознес меня на двадцать какой-то этаж, внутренне я вознесся еще выше, залетев на такую высоту, что услышал пение ангелов. У дверей, ведущих в таинство вещательной компании, сидел собственный вахтер, которого, впрочем, никак не пристало называть вахтером, это был настоящий охранник – так вернее, в суровом пятнисто-болотном камуфляже, и около него стояла, уже ждала меня, нетерпеливо постукивая носком туфли об пол, молодая женщина, вероятно, та самая обладательница приветливого голоса.
– Это вы с диском? – опережая меня, спросила она, обнаруживши во всей своей манере общения ту же приветливость, что была в ее голосе. И, получив утвердительный ответ, протянула руку: – Давайте. – Раскрыла чехол, заглянула внутрь: – Координаты свои записали здесь? – Заставила меня нацарапать на внутренней стороне обложки телефон и протянула мне уже приготовленный листок с рядком каллиграфически выведенных цифр: – Вот, пожалуйста, по этому номеру, в нашу музыкальную редакцию, через недельку.
Тело мое летело в лифте вниз, а душа парила вместе с поющими ангелами. То, что они пели, было сочинено мной. И я уже слышал себя звучащим по этому самому «Эху».
У квартиры Ульяна и Нины был новый, бронетанковый облик. Она была наглухо забрана во всю ширину лестничной площадки и до самого потолка толстым стальным листом, и в этой громадной металлической стене, казалось, у самого пола, непомерно маленький в сравнении со всей стеной, будто вход в собачью конуру, был вырезан дверной проем. Должно быть, Ульян с Ниной еще и сами не привыкли жить в этом сейфе, потому что Нина, едва я вошел и мы поздоровались, принялась оправдываться: