– А я – что ты роликов, – сказал я.
– Да я тоже не знал. Вот узнал. – Лёня оттолкнулся ногой, выехал на центральную дорогу, описал там круг и вернулся ко мне. – Видишь? Кайф.
– Недавно катаешься? – догадался я.
– Три дня. – Лёня показал три пальца. Словно без такой наглядности я бы его не понял. – Как уволился. Утром встаю – чем заняться? Куда пойти? Пошел в магазин. Купил, надел – и вот не слезаю.
– Подожди, подожди. – Главным в его словах было то, что он уволился, и столь краткое упоминание об этом событии никак не могло удовлетворить меня. – Как это уволился? Совсем? В никуда?
– Совсем. В никуда, – подтвердил Лёня. – Вот на коньках катаюсь.
– Подожди, подожди, – снова осадил я его. Я был ошеломлен. Мы только что, можно сказать, те самые три дня назад, ну четыре – от силы, сдали с ним мой пражский ролик, отмечали это дело шампанским, облегченно переводили дух, обсуждали новый заказ, и ни о каком его возможном уходе даже не поминалось. – Ты что же, так неожиданно? Вдруг? Ни с того ни с сего?
– Почти. – Лёня поднял бровь, покривил губы, поиграл в воздухе пальцами – будто все эти движения придавали его словам особый смысл, который иначе был бы мной не понят. – Заловили меня. Ну, стукнул кто-то. О наших с тобой левых делах. Фамусов твой в канализацию меня обещал спустить.
«Мой Фамусов» – это из Лёниных уст звучало великолепно. Никогда прежде Лёня не позволял себе называть его так, на мой манер. Всегда лишь по имени-отчеству – Ярослав Витальевич, – и с подчеркнутой почтительностью. С преувеличенной почтительностью, так вернее. Уж чей-чей был Фамусов, так его.
– Прямо в канализацию? – ненужно переспросил я.
Мне подобного выражения от Фамусова слышать не довелось, но от Лёни я знал о нем. Этот фамусовский эксклюзив означал то же, что «сделать фарш».
– Уже и начал, – ответил мне Лёня. – Трудовую мою на глазах у меня в клочья разодрал. Двенадцать лет стажа коту под хвост.
– Ну, у меня трудовой вообще нет, – успокоил я Лёню.
– У тебя нет и нет, а у меня же была, – с печалью произнес Лёня.
Возможно, он был прав, но известие об его увольнении было печальным прежде всего для меня. Оно означало, что я лишился работодателя.
– И что, у тебя никакого места не присмотрено? – спросил я.
– Да-а, – протянул Лёня. – Какое мне сейчас место. Сейчас мне год, не меньше, в берлоге отлеживаться. Фамусов твой мне везде дорогу перекроет. Покатаюсь вот еще – на Багамы поеду. Потом еще куда-нибудь. Перекантуюсь годок. На год мне жировых отложений хватит. Я человек бережливый. Составишь мне компанию на Багамы?
Я похлопал по седлу своего семискоростного «Мерлина»:
– Нет, я уж вот на байке. Мы в отличие от вас люди небережливые.
– Брось, брось, – заприговаривал Лёня. – Только на Багамы, чего там. Не говорю же, чтобы еще куда-то! Ну, на Багамы-то?
Учитывая Лёнино неумение шутить, предложение его следовало рассматривать вполне всерьез.
– Дуй один, – сказал я. – Или найди себе спутницу.
– Спутница не проблема. – В голосе Лёни снова прозвучала печаль. – За спутницу платить надо.
– А ты бы хотел компанию задарма.
– Ну а что же. Я ведь не принуждаю. Я приглашаю. Лёня был не просто бережлив, он был по-сатанински расчетлив. А будь другим, не смог бы так долго водить Фамусова за нос.
– Подожди немного, подкачаю камеру, – попросил я, наклоняясь и поднимая с асфальта насос. – Давай вместе по Измайловскому прокатимся.
– Симпатичный байк, – произнес Леня у меня над головой. – Новый, гляжу. Давно ездишь?
– Да нет, тоже недавно, – уклонился я от пространного ответа.
Я купил велосипед на другой день, как Тина с сыном уехали к ее родителям. И вот уже неделю укатывал себя на нем так, чтобы притащиться домой без сил и ничего не чувствовать, кроме немоты в мышцах. Леня Финько, оставшись без работы, купил ролики, я, оставшись один, – велисипед.
Камера затвердела, я скрутил насос с ниппеля, прикрепил его обратно к раме, и мы двинулись. Я крутил педали, тихо стрекоча переключателем скоростей, он гремел рядом роликами. Разговор наш вертелся все вокруг того же: Фамусов, Багамы, мой велосипед, его ролики, кто же все-таки стукнул. Так мы докатили по Главной аллее до Елагинского проспекта и здесь разъехались. И потому, что ему на роликах можно было только по асфальту, а мне хотелось свернуть в лес, доехать по дорожкам и до Красного пруда, и до Лебедянского, и потому, что, кроме общего денежного интереса, нас ничего больше не связывало. Если по-настоящему, нам не о чем было говорить, не было интереса друг к другу. Хорошую бы я ему составил компанию, отправься мы вместе на Багамы.
Он загремел по Елагинскому проспекту направо, а я, стрекоча подшипниками, проехал по Главной аллее еще вперед и свернул налево – на дорожку, которая должна была привести меня к Красному пруду. Солнечная ячея все так же ловила на земле свою неведомую добычу. Листва продолжала свой нежный зеленый лепет над головой. Моя сегодняшняя велосипедная прогулка только начиналась.
Я катался на велосипеде еще дня четыре, но в одно утро, поднявшись, вместо того чтобы собираться на велосипедную прогулку, сел за компьютер готовить свое портфолио. Краеугольный камень цивилизации уменя в кармане сократился до размеров, которые грозили мне уже катастрофой. Прага, потом наш разъезд с Тиной, которая не востребовала с меня лишь моей души, а после еще покупка байка – все это оказалось для краеугольного камня истинным бедствием. Следовало срочно изыскивать способы избежать назревающей катастрофы.
В большое рекламное агентство обращаться было бессмысленно. Там мне с ходу устроили бы проверку, где я снимал, с кем работал, позвонили бы в фамусовскую контору. Потерянное время, напрасно потраченные усилия. Я решил пойти по небольшим агентствам.
Успех ждал меня в первом же, куда я позвонил. Приезжайте, подвозите ваше портфолио, ответили мне.
И дальше тоже шел сплошной фарт. Я притащил на встречу для представления два пакета кассет – и мастер, и вэхээски, и исходники, – но такой кучи не потребовалось. Смотреть меня собрались генеральный, финансовый и арт-директор. И только я запустил кассету, выяснилось, что каждый со мной знаком. В смысле, с моими роликами. Все они видели мою работу по телевизору. И если кто-то из них что-то не видел, то видел другой.
Что говорить, портфолио у меня для их агентства было что надо. Конечно, его одного для положительного решения могло оказаться недостаточно, но у меня был еще плюс: я мог обеспечить добрую половину производственного процесса по неофициальным ценам, что давало им возможность заработать основательно больше, чем если бы кто-то делал все официальным порядком.
– Похоже, на ловца и зверь бежит? – проговорил генеральный, обращаясь к арт-директору, когда на экране зарябила пустая пленка. – Проблема Баранова, а?
– Может быть, – отозвался арт-директор, изучающе разглядывая меня.
Он был абсолютной противоположностью Лёне Финько: никакой пластичности в разговоре, никакой вкрадчивости, мягкости, наоборот: казалось, он весь одна сплошная, каменной твердости кость, ни грамма плоти. И внешний вид у него был под стать тому впечатлению, что он производил в общении: костистое лицо, короткая стрижка, открывающая костистый череп, тонкие, словно костистые, губы.
Мы, все вчетвером, поговорили минут пять – где я арендую технику для съемки, на каких условиях, где и как проявляю пленку, оцифровываю, монтирую, – я сообщил о своем плюсе, генеральный с финансовым переглянулись, разговор продлился еще какое-то время, и генеральный поднялся с кресла.
– Давай, заряжайтесь на Баранова, – сказал он арт-директору. – Вводи в курс, своди с заказчиком. Думаю, подходящий вариант. На ловца и зверь. Давайте, завязывайтесь с Геной, – кивая на арт-директора, пожал он мне руку. – И в темпе, без раскачки, с ходу – и полный вперед: заказчик бьет копытом.
Он вышел из комнаты, и финансовый директор поднялся тоже.
– Будем контактировать, когда потребуется, – прощаясь со мной, сказал он.
Мы остались с Геной, как, получается, звали арт-директора, вдвоем.
– Баранову тебе делать клип отдаем. Согласен? – вне всяких грамматических норм, так что, чтобы понять его, пришлось напрячься, проговорил Гена – в этой своей костистой манере.
– Кто такой Баранов? – спросил я.
– Баранов есть Баранов, кто, – бросил Гена.
– Да в принципе – почему нет, – сказал я, понимая, что более вразумительного ответа мне не получить.
Мне действительно было все равно, кому снимать клип. На Лайзу Минелли рассчитывать не приходилось.
– Значит, о\'кей. Свожу тебя с ним, шьете сценарий, ну и так далее. Клип недорогой, на все производство тебе двенадцать тысяч, твой гонорар – что сэкономишь.
Я невольно присвистнул про себя. Это были не условия – галеры. Но выбора у меня не было. Нужно было браться. Выбирать не приходилось.
– Надо еще посмотреть, какие у него претензии, – попробовал я все же оказать сопротивление. – Может быть, у него претензий на сто тысяч.
– Двенадцать тысяч, цифра обсуждению не подлежит, – отрезал Гена.
Он был не арт-директор, а директор финансовый. Интересно, если в этом агентстве такой арт-директор, каким же должен быть ведающий финансами?
– Что ж, попробуем, – сказал я.
– Пробовать нечего, – снова отрезал Гена. – Берешь и делаешь.
Кто такой Баранов, я вспомнил, когда дома поставил в магнитофон кассету с записью той песни, на которую нужно было снять клип. Это был певец, прославившийся года два назад хитом о суровых первопроходцах капитализма в России, которым приходится, мчась на своих «мерседесах», сносить с дороги зазевавшихся пешеходов, но они в этом не виноваты, потому что скорость у них высока, а цель еще далеко, и на такой бешеной скорости, кроме того, они и сами рискуют своими жизнями. Я еще всякий раз, когда эту его осанну беднягам в «мерсах» начинали крутить по телевизору, непременно переключался на другой канал, а если то было радио, просто выключал его.