– Накатил, Николай, – я всегда называл его полным именем.
Он помолчал. И я молчал тоже.
– Саня, ну прости мерзавца, – возобновил он свое бормотание. – Я помню, я тебе обещал, как будет нужно, перезанять, под проценты.
– Ну так что?! – перебил я Николая. – Под любые проценты, под любые! Тыщу, две, три, десять! А я отдам, ты меня знаешь!
– Да ну ты что, ты не понимаешь, что говоришь. – В голосе Николая не было ничего от него обычного. Ни следа его сдержанной ироничности, той насмешливой отстраненности от жизненной суеты, что так привлекала меня в нем. Казалось, каток накатил на него, не на меня, расплющил его, и он уже был не ковриком под ноги, а половой тряпкой. – Где мне занять, у кого? Тем более такие деньги. Сейчас же дефолт, вообще никто никому копейки в долг не дает. Копейки!
– Так речь о долларах. Доллар-то крепок.
– Наверное. Но все равно никто никому.
Вот когда впервые за последние сутки меня продрало ознобом настоящего страха. Уж если оставил меня наедине с этими зверьми Николай. Стас, истлевающий в могиле на кладбище под Саратовом, дотянулся до меня через разделяющее нас пространство своей мертвой рукой и, взяв в нее мою, позвал к себе.
Из всех моих должников деньги мне вернули лишь четверо – из тех, кто был должен по мелочевке.
У Бори Сороки я надеялся к его долгу получить и взаймы. Но Николай был прав, говоря, что никто никому: Боря мне отказал. Мы сидели в его офисе в креслах для переговоров, он, как водится, угощал меня молдавским коньяком «Белый аист», но в ответ на мою просьбу вскинул вверх руки, будто сдавался в плен и просил о пощаде:
– Пардон! Никаких возможностей! Такой с этим дефолтом обвал в рекламных делах – нельзя было себе и представить. Может быть, вообще придется ликвидироваться.
В отчаянии прямо из Бориного офиса я позвонил Ире. У нее, я понимал, особых денег занять не удастся, но она могла попросить у отца. Еще я понимал, что она не будет этого делать, и тем не менее позвонил.
Ира не только отказалась говорить с отцом, она отказалась одолжить мне хотя бы сотню-другую. Зато неожиданно я получил от нее номер отцовского мобильного телефона.
– Позвони, попытай у него удачи сам, – напутствовала она меня.
Зачем она это сделала, мне стало ясно через минуту, когда мобильный Фамусова ответил и я представился. Видимо, ей все же хотелось устроить мне какую-нибудь подлянку, и вот случай представился.
Фамусов, услышав мой голос, казалось, задохнулся; я так и почувствовал по его молчанию в трубке, что мой звонок для него – будто удар под дых. Но он был обкатанным, закаленным валуном и не прервал меня, пока я излагал свою просьбу, ни словом. Но уж потом я получил от него истинно так, как если бы столкнулся с сорвавшимся с кручи горным камнем. Мерзавец, подонок, стервец, выдавал мне Фамусов. Грабил меня, подлюга, вместе с Ленькой! Да пусть тебя уделают в кашу, на фарш пустят – я только рад буду!
К Ульяну с Ниной я поехал к самым последним.
Нинины глаза, когда она увидела меня, другая бы пора, немало меня повеселили бы: они впрямь стали квадратными. Вот уж никогда не думал, что эта метафора ничуть не преувеличение.
– Боже! – проговорила Нина.
Лека, неторопливо выплывшая из своей комнаты, остановилась у стенки поодаль, не решаясь приблизиться ко мне и глядя на меня то ли с ужасом, то ли отвращением, а может быть, смесью того и другого. Она была сейчас в том возрасте, когда в птенце уже вовсю проглядывает взрослая птица, но еще не оперилась, еще не отрастила крыльев во весь их будущий размах, и это сочетание птенца и птицы и нелепо, и забавно, и трогательно.
Я показал ей «нос», приставив руки одна к другой растопыренными пальцами и пошевелив пальцами в воздухе, она молча передернула плечом и медленно уплыла обратно в свою комнату.
Ульян, оглядев мою расцветшую синяками физиономию с заклеенной бактерицидным пластырем губой, только похмыкал.
– Пойдем, попьем чаю, – позвал он, кивая в сторону кухни.
Я пошел. Мне всегда было хорошо на их кухне. Кроме того, я знал, мне будет предложено поесть, а я не ел целый день и был голоден. Аппетит, несмотря ни на что, меня не оставил.
Ульян, единственный из всех, к своему долгу присовокупил еще столько же. О чем я его не просил. Он это сделал по собственной воле.
– Извини, больше не удалось занять, – виновато сказал он, отдавая мне деньги.
Я не сомневался, что так оно и есть. Мог бы, он бы одолжил для меня всю сумму, что мне требовалась.
Минут через сорок, сытно поужинав начавшей забываться домашней едой, я вновь был на улице. Ульян с Ниной уговаривали посидеть еще, и я знал, что уговаривают меня не ради проформы, что мне здесь рады, но было невыносимо сидеть, пить чай и говорить о чем-то отвлеченном, когда во мне все кричало об одном.
Идти к метро ехать домой было ближе в левую арку – на старый Арбат, но ноги, как это однажды уже случалось, понесли меня в правую арку, и задами бывшего родильного дома Грауэрмана я вышел на Новый Арбат.
Было уже совсем темно, ночь, и проспект плавился в своем разноцветном неоновом море, тонул в нем, купался, бил им в глаза – недоступный, враждебный, родной, любимый. Я стоял на краю тротуара, под огромным рекламным табло, сыпавшим на землю с десятиметровой высоты отблески пробегающих по нему картин, смотрел в перспективу залитого огнями просторного ущелья и вдруг обнаружил, что чувство, с каким смотрю, – это чувство прощания. День закончился – я насобирал тысячу долларов с небольшим. Тем, чтобы заложить технику, я даже не занимался. Амог не заниматься этим и завтра: сумма, что уменя сложилась бы кзавтрашнему вечеру, не составила бы и половины того, что требовалось.
Не помню, как случилось, что я оказался около магазина Ловца. Я стоял, невидяще уставясь на светящийся аквариум витрины с фотоаппаратами, и думал, что если бы не ночь, он мог быть на месте, и если бы он был на месте, то раз уж я здесь, я бы попросил его о помощи. Ведь есть у него какая-то «крыша», вдруг он сможет прикрыть меня ею. Чтобы попросить недостающие десять тысяч – мне даже не приходило в голову.
Узкая стеклянная створка двери ловцовского магазина неожиданно растворилась, и на крыльцо изнутри выступил охранник.
– Сергей Михайлович приглашает вас подняться к нему. Если у вас есть время, – выученно произнес он – то, что ему было приказано.
Ветерок мистического чувства овеял меня.
– Он здесь? – спросил я, словно из слов охранника это не явствовало.
Охранник молча сделал рукой неопределенный жест, недвусмысленно вместе с тем означавший, что если он приглашает, то разумеется.
– А откуда ему известно, что я тут?
Охранник повторил жест, но теперь еще указав глазами куда-то наверх, и я понял, что уж в этой-то части – никакой мистики: я был замечен в камеру наружного наблюдения.
Ловец ждал меня у стойки ресепшена, облокотившись о нее и забросив ногу на ногу, в позе нетерпения и усталой расслабленности.
– Что это вас занесло в наши края в такой час? – спросил он, пожимая мне руку и увлекая мимо пружинного стада слонов и гиппопотамов к себе в кабинет.
Я отдал должное его такту: красоты моей физиономии он словно бы не заметил.
– А вы что здесь в такой час? – спросил, в свою очередь, я. Ловец похмыкал.
– Частный бизнес. Свое дело. Хомут, который не снимешь даже во сне. Потребуется, и ночь не уйдешь.
– Что-то не в порядке? – Я старался придать голосу заинтересованность, но радость, что Ловец здесь, перебивала в нем, наверное, все остальное.
– Нет, все в порядке. – Он словно бы встал перед своим бизнесом и загородил собой туда вход. – Рад вас видеть. Так что вас сюда занесло?
Он был несколько церемонен, как обычно, он выказывал самое дружеское расположение и держал дистанцию одновременно, а я мысленно уже насадил его на крючок своего шкурнического интереса, и мной владела только одна мысль: как исхитриться и выложить ему свою просьбу.
Но мне не пришлось исхитряться. Мы зашли в его кабинет, уселись в кресла, он подал рюмки, «Хенесси», налил и, тут же отставив свою в сторону, спросил:
– У вас ничего не случилось? А то у меня ощущение. Он недоговорил – я его перебил:
– Случилось.
Сбиваясь и перескакивая с одного на другое, я рассказал ему о своей истории – моя физиономия была к ней наглядной и убедительной иллюстрацией. Когда я помянул имя Барана, по тому, как он покивал, мне показалось, оно ему небезызвестно, и притом не просто как имя одной из фигур шоу-бизнеса.
– Есть у вас возможность помочь? С разборкой? На стрелку с его быками кого-то послать? – мужественно высыпал я сразу целый набор крутых словечек, завершая свое захватывающее повествование.
– На стрелку? – переспросил Ловец с непонятной для меня улыбкой. И покачал головой: – Быки не его. Откуда у него быки.
– Но они были! – вырвалось у меня. – Я не выдумал! Он снова покачал головой:
– Да я не сомневаюсь, помилуй Бог. Были, конечно. Я говорю, это не его быки.
– А чьи?
– Да, в принципе, не имеет значения. Но. – Ловец поднял глаза к потолку. – Тех! Понимаете? – И, видя, что я не понимаю, ткнул пальцем в сторону, словно указывая на что-то: – Вот этих, что там оттягиваются, в том заведении, схватили? У него там поклонники его таланта.
До меня, наконец, дошло, что он имеет в виду тот знаменитый ресторан посередине Арбата, от которого лупят в небо прожекторы.
– И что, какая разница? – спросил я.
– Еще какая, – сказал Ловец. – Правым с ними никогда не будешь. Какая тут стрелка. Против них нужно прикрытие откуда-нибудь с Лубянки иметь. Тогда еще можно о чем-то говорить.
– А у вас такого нет?
– Чего нет, того нет. – Ловец снова улыбнулся – той же своей, недоступного мне смысла улыбкой. – Только такого мне еще не хватало.
Это был крах последней надежды. У меня будто выбили опору из-под ног, и я, с петлей на шее, задергался в воздухе.
– И что же делать? – протянул я через паузу.