Похоже, он полагал, что мы посидим у него в кабинете, как то бывало, выпьем «Хенесси» или «Отара» – покайфуем напоследок , но едва я увидел весь этот разор, это унижающее свидетельство нашего поражения, все во мне тотчас восстало против такой противоестественной попытки кайфа на пепелище. Как только он сам мог обитать здесь, среди дымящихся развалин? Хотя, впрочем, выбора у него не было. Прогуляемся лучше, предложил я. Что ж, пожалуй, с неожиданной готовностью согласился он.
На улице Ловец, только мы сошли с крыльца, остановился, поднял лицо вверх, к небу, и мгновение стоял так. Мне показалось, у него даже были закрыты глаза. Потом он стронул себя с места, и мы двинулись.
– Я, ты знаешь, – сказал он, держа руки в карманах куртки сжатыми в кулаки, отчего карманы у него топырились в стороны двумя буграми, – я тут пару дней назад документы на эмиграцию подал. В Канаду.
– Да ты что! – вырвалось у меня. – Ты это всерьез? Мы с ним теперь были на ты, и церемонность, с которой он держал себя со мной прежде, тоже исчезла. Это странным образом произошло само собой – вскоре, как посыпался его бизнес. Для чего, стыдно сказать, оказалось достаточно движения женской ножки. Правда, под столом. Но тем не менее.
– Всерьез, конечно, – отозвался на мой вопрос Ловец. – Я не всерьез не делаю ничего.
Это было точно, мне это было известно; он вообще был удивительно основательным человеком. Надежным и основательным. Потерпеть фиаско при такой основательности. Мне это до сих пор казалось невероятным.
– С чего вдруг? – сорвалось у меня с языка.
Как будто я не понимал – с чего. Хотя вернее будет сказать так: понимая, не понимал. Все же это был не просто решительный шаг – на него-то он был способен. Но ведь это означало как бы родиться заново. В середине жизни. А может быть, уже и зайдя за ее середину. Кто там знает.
– А не могу я здесь больше, – сказал Ловец. – Нахлебался, ты себе представить не можешь. Все, у меня печень больше эту отраву не перерабатывает. У меня отторжение. Интоксикация. Идиосинкразия. Ведь почему меня этот ряженый, как ты говоришь, сумел разорить? Потому что все подпольно, со связанными руками, закон – право сильного. Захотел пустить меня по миру – и пустил. А я и не пикни при этом. Нет, ты себе представить не можешь.
Тут он ошибался. Я представлял. И более чем отлично. Стас с далекого кладбища на окраине родного Саратова, приподнявшись в своем запаянном цинковом гробу, приветственно помахал мне рукой: «Эге-ей!» Но что за смысл был убеждать Ловца в том, в чем не было никакой надобности? Я только спросил – этот вопрос мучил меня все время, и я никак не мог отделаться от него:
– Так что же ты, совсем ничего не в состоянии был сделать? Совсем никак нельзя было побороться?
Ловец пожал плечами:
– Можно было. Но где бы я сейчас был, объяснить? На нарах, в лучшем случае.
– Какая же она оказалась сука, – не удержался я.
Ловец помолчал. Молчание его длилось так долго – я уже думал, он ничего не ответит. Но он ответил:
– Сука. Конечно. Но я иногда, знаешь, думаю: а вот приползи она ко мне обратно, что, принял бы? И, знаешь, не уверен, что послал бы ее куда подальше. Не уверен!
Она его предала, продала, стала причиной его разорения, а он был не уверен.
– И что ты там будешь делать, в Канаде? – спросил я, чтобы уйти от темы, которая, несомненно, была ему и тяжела, и неприятна, и от которой он, так же несомненно, не мог никуда деться внутри себя, беспрестанно возвращаясь и возвращаясь к ней мыслями, как вновь и вновь, в десятый и сотый раз возвращается невольно рука к нестерпимо зудящей корочке на ране, расчесывая и сдирая ее. – Ты кто вообще по образованию?
– Инженер-путеец. Но я на диплом не рассчитываю. Я готов начать с самого низу. У меня один знакомый лет пять назад туда же, в Канаду дернул. Сначала мороженым торговал. Просто на улице. С тележкой ездил. Потом в этой фирме какое-то положение занял. И все выше, выше. А теперь и сам хозяин. Владелец ресторана. Небольшого, но все же.
Его рассказ о знакомом произвел на меня впечатление, совершенно противоположное тому, на которое он рассчитывал.
– И что, стоило уезжать, чтобы где-то там, на другой стороне глобуса, владеть рестораном?
Ловец приостановился. Рука его вылетела из кармана и с какою-то итальянской экспрессией взметнулась вверх в жесте большой мечты.
– Хозяином быть, хозяином! – со страстью проговорил он. – Разницу улавливаешь? Он там хозяин так хозяин, а я здесь кто?
– Кто?
– А даже если хозяин, то все равно не хозяин. А чей-нибудь раб. Непременно.
Ловец снова опустил руку в карман, и наша прогулка вертелом Москвы в направлении Арбатской площади продолжилась.
Теперь я понял Ловца, и мне расхотелось терзать его своими расспросами дальше. Но еще на один вопрос мне все же хотелось бы получить ответ.
– А если начать все сначала здесь? Об этом ты думал?
Он искоса глянул на меня – словно удивившись – и усмехнулся:
– А ты это всерьез?
– Всерьез, – подтвердил я.
– Нет, – сказал он, – ничего не удастся. Не начало девяностых. Все уже расхватано. Кто не урвал – тот уже ни с чем. Кто потерял – катись и не путайся под ногами. Вот, это, значит, про меня. Ладно, удалось кое-что спасти, не совсем с голой задницей полечу на другую сторону глобуса. Могло быть и хуже.
В этот момент один из гребущих нам навстречу валкой походкой двоих быков, что во множестве в любое время суток шатаются по Арбату, проходя мимо, чувствительно толкнул меня плечом. Должно быть, на лице у меня выразилось не слишком доброе чувство, и Ловец, не заметивший впечатляющего толчка, заметил мою гримасу. И, видимо, расшифровал ее как некий укор в свой адрес за похвальбу удачным приземлением после жестокого падения, потому что прервал сам себя и спросил:
– А что у тебя с рекламным агентством?
– С рекламным агентством? – До меня не сразу дошло, о каком рекламном агентстве он спрашивает.
– Ну, можешь ты вернуться туда?
– Куда?
– Ну как. Ты все же один из совладельцев. Погулял-погулял – и снова к рулю.
– А! Снова к рулю. – Мне, наконец, стало ясно, и какое агентство он имеет в виду, и чем вызван его вопрос. – Нет, у меня там уже ни руля, ни судна. Мне там уже ничего не принадлежит. Чужая собственность.
Конечно же, как только ряженый наехал на Ловца и стал общипывать его, так что от Ловца полетели пух и перья, я тут же бросился к Лёне Финько с покаянием. Каяться было в чем. Последние месяцы работы с Ловцом я не только не появлялся в агентстве, но даже ни разу не позвонил Лёне. Как, впрочем, не звонил и он мне.
Была причина не звонить ему у меня, была и причина не звонить ему мне. Он все переоформил на себя. И хотя сидел все в том же полуподвальчике, что я нашел в свою пору, этот полуподвальчик не имел ко мне уже никакого отношения. Как и само агентство. Конечно, мои подписи на всех документах по ликвидации прежней конторы были подделаны, но что же я, должен был затевать с ним судебную тяжбу? Чтоб провалиться в нее, как в болото, и утонуть там?
Леня прекрасно понимал, что ни в какую тяжбу я не полезу. Но он еще и отказал мне в любой работе. В любой форме сотрудничества. Ему хотелось душевного комфорта, спокойной совести – довольства жизнью, а я бы, появляясь в агентстве, мозолил ему глаза, был бы постоянной укоризной, будил в нем чувство вины.
– Извини, не мог и предположить, что у тебя там такой поворот, – сказал Ловец, когда я в нескольких словах объяснил ему, что у меня произошло с агентством.
– Нормальный поворот, – ответил ему я.
– И у тебя что, никакого заработка сейчас? – через паузу спросил Ловец.
– Практически, – так же через паузу, мгновенно просчитав в уме варианты, как ловчее уйти от прямого ответа, и не сумев придумать ничего гениального, отозвался я.
– А, черт, – проговорил Ловец. – Я все о себе, а ведь и ты залетел изрядно. Извини еще раз.
– Я еще у тебя и в должниках, – сказал я.
– Брось. Вот это брось. – Он вновь достал руку из кармана и отрицательным жестом поводил ею перед собой. Похоже, у него за это время появилась привычка, подкрепляя свои слова, жестикулировать, и довольно экспрессивно, чего я прежде в нем не замечал. – Мне как раз с тобой и об этом поговорить хотелось. Не знаю, кто кому должен. Может быть, на самом деле, я тебе. Так что давай, есть предложение: по нулям.
Когда вам скащивают долг, а вам на самом деле и нечем его отдавать, вы будете отказываться? Я принял предложение Ловца. Правда, несколько поколебавшись. Но, с другой стороны, он все же остался не совсем с голой задницей. А я был с голой. Абсолютно голой.
– Хорошо, – сказал я. – Сочтемся славою.
Ловец хмыкнул:
– Славою? Ну, насчет себя сомневаюсь. В деревню, к тетке, в глушь, в Канаду.
Так, разговаривая, мы дошли до здания бывшего родильного дома имени Грауэрмана, выпиравшего на проезжую часть из общего ряда домов подобно кривому зубу во рту. Бывший родильный дом щерился на улицу множеством разномастных дверей, предлагая отовариться лучшими лекарствами мира в двухуровневой аптеке, приобрести эксклюзивные ювелирные украшения, поменять доллары на рубли или рубли на доллары, узенький тротуарчик, отделенный от проносящихся рядом машин проржавелой железной трубой, вывел нас к боковой стене «Праги», еще несколько метров вдоль нее – и глазу открылся весь простор площади: сарай кинотеатра «Художественный» за дорогой, чей унылый фасад был закрыт громадными щитами рисованной цветной рекламы, похожая на печатный пряник, неожиданного красного цвета станция метро «Арбатская» справа от него, квадратные горы белых «пентагоновских» зданий за ними, каменная фигура Гоголя на пьедестале в створе бульвара в дальнем правом краю.
Мы пересекли перед носом у заворачивающих машин дорогу и оказались у спуска в переход, кишевший и здесь, на ступенях, и в полумраке подземной площадки уличными художниками, сидевшими перед своими мольбертами на раскладных стульях, панкующей детворой с радужными хохлами на головах, в кожаной одежде, простроченной белыми металлическими заклепками, бедно одетыми попрошайками, застывшими в одинаковых согбе