Она собиралась вытряхнуть перо из подушек, чтоб завтра промыть его и просушить.
— Да что напротив. С Фелисатой. Или Фелицатой, я не понял. А брата ее вообще каким-то графом зовут.
— Сумасшедшей этой? — вырвалось у матери.
— Никакая она не сумасшедшая, — сказал мальчик. — Очень добрая. Мне вон ногу вмиг залечила. Приложила руку и, видишь, нет ничего!
— А что быть-то должно?
— Да я гвоздем пропорол утром, а она залечила.
— Ну-ка покажи! Хватит врать-то, пропорол! Где пропорол? Нет ничего.
— Да Фелицата и залечила.
Мать кивнула головой, но видно было, что не поверила.
— Чего еще говорила?
— Что брат болен. Но я заставил ее поклясться, что она его тоже вылечит. Поклялась.
— О, господи! — вздохнула мать. — Чем бы дитя ни тешилось… Принеси-ка мне из чулана простынку, там, в углу, перья поможешь вытряхнуть.
На следующий день Федя проснулся позже обычного, так как мать вчера вздумала вытряхнуть перо еще и из перины и обязательно вымыть его все в один вечер, и это веселое занятие продолжалось, пока не село солнце и не пришел с работы отец.
Федя, зевая и грызя яблоко, вышел из калитки на улицу. Влево и вправо шла посыпанная шлаком дорога, по которой было колко ходить, а над дорогой слоями перетекал нагревшийся на июльском солнце сизый воздух.
Тут же из двора Вороновых вышла Фелицата.
— Здравствуй, Феденька, — издали поздоровалась она.
— Здравствуй. Как, вылечила брата?
— Ох, и скорый же ты! Хочешь, погадаю, каким тебе быть?
— А ты гадать умеешь?
Девушка молча взяла его ладони в руки и стала пристально разглядывать их.
— Пожалуй, не стану, — сказала она. — Пошли лучше на речку. Мне понравилось с тобой ходить. Одной хуже. Тебе юла не нужна?
— Нет. А почему ты не хочешь погадать мне?
— Подрасти сперва.
Федя непостижимо для своего возраста вдруг понял, что находится на пороге будущей жизни, такой огромной, что встань он на цыпочки — не разглядеть, и которую девушка хорошо видит, но почему-то не хочет ничего рассказать о ней.
— У тебя будет долгая жизнь… — в глазах ее мальчик увидел печаль, и ему стало самому грустно.
— Ты не расстраивайся, — стал утешать он ее. — Все будет хорошо.
— Ну, айда на речку! Я спички, соль и хлеб взяла.
— Сегодня будет два яйца.
— Хватит.
Яиц оказалось шесть.
— Пора тебя обучать счету до десяти, — засмеялась Фелицата.
— Это куры сбились со счета, — буркнул Федя, вновь рассмешив девушку.
— Во наедимся от пуза! — всю дорогу восклицал мальчик и то и дело зажимал шесть пальцев. — Это мне столько лет будет через неделю.
Река горела золотым, серебряным, бирюзовым, малахитовым огнем. Вода многоцветно пылала.
— Ладно, дай руки, — вдруг сказала Фелицата. У нее разноцветно загорелись глаза.
Федя протянул ей обе ладони. Фелицата взяла их в свои руки. Взор ее затуманился. Глядя ему не на ладони и не в лицо, а как бы пронзая мальчика взглядом насквозь, будто за его спиной видела то, что говорила, она начала:
— Ты прямо вылитый пират… У тебя мужественное, с жесткими, даже с жестокими чертами лицо, тонкие усики, загнутые кверху, длинные волосы, пробор через всю голову посередине, наморщена переносица, плотно сжаты губы. Глаза скошены куда-то в сторону, вот сюда… Недобрые глаза. Не хотела бы я на них взглянуть прямо… Постой, это не ты. Ты другой, крепкий, отважный.
У Феди заблестели глазенки. Девушка с улыбкой глядела на него и долго рассказывала о том, какой он сильный и красивый.
— А вот ты под звуки труб и барабанную дробь склоняешь колено перед английской королевой с золотым мечом в руках… Она передает меч послу Франции, тот возлагает его на твое плечо…
— Это что такое ты рассказала мне? — спросил мальчик.
— То, что видела. Тебя королева Елизавета возвела в рыцарское достоинство. Ты теперь один из трехсот ее рыцарей, сэр Фрэнсис Дрейк…
Феде на день рождения отец подарил складной ножик, а мать напекла пирогов. Брат обещал привезти ему несколько рыболовных крючков. Когда все ушли на работу, он отхватил четвертушку от пирога и пошел на улицу, выщипывая из середки начинку.
Ворота напротив были открыты, Воронов заводил за уздцы лошадь, тащившую телегу с углем.
Фелицата распрягла лошадь и закрыла ворота. Потом она вышла на улицу и направилась к Феде, сидящему на завалинке.
— Будешь? — мальчик протянул ей остаток пирога.
Девушка отломила кусочек.
— Мне сегодня наконец-то исполнилось шесть лет. Всего десять лет, вот столько, — он показал десять пальцев, — и будет шестнадцать. Отец пообещал.
Фелицата, не проронив ни слова, скрылась на своем дворе. Мальчик встал на завалинку, но ничего во дворе Вороновых не разглядел. Он залез на кладку, но и оттуда было ничего не видно. Вышла Фелицата, помахала ему рукой. В руке у нее была синяя книжка.
— Это тебе, — сказала она. — Подарок.
Мальчик взял книгу в руки, как икону. Икону он как-то держал в руках, когда гостевал у бабы Алены. Бабка сняла икону с полочки, чтоб протереть, и дала подержать ему. Икона была тяжелая, но он держал ее на вытянутых руках. А вот книгу держать в руках еще не приходилось. Она была гораздо легче иконы, и в нее хотелось заглянуть, а в икону было страшно.
— Научишься читать, прочтешь в ней много интересных стихов.
— Стихов?
— Да, стихотворений. Знаешь стихи?
Мальчик напряг память, но не вспомнил, что это такое.
— Ну, например, «Вот моя деревня, вот мой дом родной…» — Фелицата прочитала все стихотворение. — Как?
— Здорово!
— Вот и там такие же стихи.
— И это?
— Еще лучше. Запомни: поэт (поэт это тот, кто пишет стихи) Блок, Александр Блок. Видишь буквы: «бэ», «эл», «о», «ка». «Бэ-лэ-о-ка», Блок, получается.
— Бэ-лэ-о-ка… — повторил мальчик. — Блок. А почему Блок, если Бэлэока? И почему лэ, ты же сперва сказала эл?
Фелицата рассмеялась.
— Почему-почему? По кочану! Запомни, главное.
— Запомню. На всю жизнь, — подумав, пообещал он.
— Давай почитаю, — Фелицата раскрыла книгу, перевернула несколько страниц, — вот. «Опять, как в годы золотые, три стертых треплются шлеи, и вязнут спицы расписные в расхлябанные колеи…»
Мальчик внимательно выслушал все стихотворение, оно совпадало с биением его сердца. Он посмотрел в глаза Фелицате и увидел в них слезы. Какое красивое у нее лицо! Такого нет ни у кого.
— Ты что? — спросил он.
— Россию жалко, — ответила та. — Некому ее, кроме меня, пожалеть.
Она вдруг засмеялась, тонко и страшно. Мороз пробрал Федю по коже.
— Ты что? — снова спросил он.
— Некому, — повторила девушка и засмеялась вновь.
— На речку пойдем?
— Мне сегодня нельзя. Прости. Я сегодня себя плохо чувствую. Пока.
Фелицата ушла, а Федя думал о том, что ей обязательно надо вылечить не только брата, но и себя. Когда с работы пришла мать, он ей выдал свою сентенцию:
— Чтобы себя хорошо чувствовать, надо не болеть! — и важно поднял кверху указательный палец. Мать едва сдержала улыбку.
Фелицата болела несколько дней.
Мальчик сначала скучал, но потом его привлекли к разным домашним делам, и на скуку времени не осталось. Он весь день резал своим складным ножом яблоки, груши на дольки и раскладывал их на щиты. А вечером отец с матерью затаскивали щиты на крышу землянки и сарая. Зимой будут компот, кисель, пироги. Одни яблоки были рыхлые и сладкие, другие приятно горчили, третьи были очень кислые и твердые. Федя выбирал три разных яблока и откусывал от них по очереди. Откусит, нарежет несколько долек…
— Режешь? — услышал он.
Подняв голову, Федя увидел над каменной кладкой Фелицату. Ее лицо над белыми и серыми камнями было до того красиво, что у мальчика навернулись слезы на глаза.
— Заходи! — позвал он. — Будешь?
Он протянул девушке яблоки. У Вороновых яблонь и груш не было.
— Дома есть кто?
— Нет. А что? — он откусил яблоко и скривился. Провел языком по передним верхним зубам.
— Оскомина? — спросила Фелицата. — Это пустяк. Это не боль. Боль, когда зуб гниет или его выбьют…
Она несколько минут подержала свою ладонь перед Фединым лицом, и через час Федя забыл про свои зубы. Может, потому еще, что она опять стала рассказывать ему о том, каким он станет через много лет.
— Графа вылечила? А себя? — Федя ногтем пощелкал по зубам, они не заныли.
— Саму себя сложно лечить. Давай подрастай, вылечишь.
— Опять вылечила! — похвастал вечером Федя матери и пощелкал себя ногтем по зубам. — Совсем не больно! Я стану адмиралом! У меня будет корабль!
Мать ничего не сказала, вздохнула и стала собирать на стол. Вечером они с отцом прикрыли дверь и о чем-то долго шептались в темноте.
Утром Федя увидел отца, выходящего из ворот Вороновых. Фелицата за весь день ни разу не появилась, ни в воротах, ни на улице, и Федя, поскучав, подался на речку, пока не вернулась с работы мать и не запрягла очередным нескончаемым делом. Где их только взрослые берут? Так посмотришь — ничего не надо делать! А они — будто другие какие, в сам деле — откуда их только не вывернут! Почему во взрослой жизни столько дел? Они, наверное, заводятся в ней, как блохи.
Не появилась Фелицата и на другой день, и на третий.
Федя прослонялся весь день по унылой улице, так что к вечеру у него от шлака стали болеть огрубевшие за лето ступни.
— Ты где шлялся? — спросила мать. — На ноги-то посмотри — как у эфиопа! Налей в таз воды, ототри! Пемза на табуретке. Не смей так в постель залазить!
— Я на полу лягу.
— Я те лягу!
Федор, бурча, долго оттирал стопы от въевшейся пыли и крошек.
— Дочка Вороновых не появлялась? — как бы между прочим спросила мать.
— Нет, а что? — спросил мальчик, почувствовав в вопросе подвох. Он стал листать книгу, на белых листиках которой черные буковки бежали ровно-ровно друг за другом, как муравьи. У них где-то должна быть своя норка. Надо же, по ним можно было читать стихи!