— А ты почем знаешь?
— Она сказала, что он забрал его.
— Кто он?
Федя пожал плечами.
— Приехала? Ну, и как она?
— Никак.
Назавтра Воронов вывел подводу с гробиком. За подводой шли Фелицата с матерью. Все Вороновы бесстрастно смотрели куда-то вдаль, не глядя на встречавшихся станичников. И даже лошадь не косила глаза, а шла на удивление смирно и ровно. Федя сидел на завалинке, ему было очень грустно. Он точил один камешек о другой, пока от них не остались две тонкие пластинки. И он их ожесточенно раскрошил в ладошках.
Несколько дней Фелицата не казала носа из избы, а когда как-то ввечеру выскользнула со двора и пошла к реке, Федя припустил за ней следом.
— Фелицата! — окликнул он, оглянувшись по сторонам — никого не было.
— Что тебе? — остановилась девушка.
— Возьми меня с собой.
— Уже взяла, — улыбнулась она.
— А Евграф, отчего помер?
— От смерти.
— Как от смерти? Разве не от болезни?
— От болезни не помирают. Помирают от смерти.
— Ты его потому и не лечила?
Девушка внимательно посмотрела на мальчика.
— В городе тебе надо учиться. В институте, — сказала она. — Пропадешь здесь.
— Я буду учиться в городе!
— Я знаю.
— А какая смерть? — неожиданно спросил Федя.
— Никакая. У нее ласковый взгляд, ласковый голос и ласковые руки, — Фелицата испытующе глядела на мальчика.
— Мне кажется, я знаю, о чем ты говоришь.
— Вижу, знаешь. Это, Феденька, не все знают. Оттого сами мучаются и других мучают.
— Смотри, стрекоза какая! — воскликнул мальчик.
Огромная черная стрекоза пронеслась над зеркалом воды. Фелицата проводила ее встревоженным взглядом. Стрекоза исчезла вдали.
— Хорошо, — сказала она.
Мальчик прыгнул в речку, прорвав голубое с белыми барашками облаков полотно воды. Вот так они все прыгают в будущее, а выныривают в прошлом, подумала Фелицата.
Фелицата уселась на берегу и стала задумчиво наблюдать, как мальчик ныряет и выскакивает из воды. Ей было спокойно и светло на душе, первый раз за последние два года.
— Все, Блока наизусть знаю! — накупавшись, воскликнул Федя. Он лежал на песке и стучал зубами. Подгреб песок к себе, но песок уже стал остывать. Федя повалялся по песку, чтобы стало теплее.
— Чего ж ты так долго купался? Посинел весь… Какое самое любимое?
— «Ночная Фиалка».
— Знаю.
— А ты где живешь, когда не здесь? Далеко?
— Не очень. В Воронеже.
— А, это город, мамка говорила. Работаешь?
— Учусь, — подумав, ответила девушка.
— На шофера?
— Почему на шофера? — рассмеялась Фелицата.
— А на кого же еще?
— Можно ведь даже на поэта учиться.
— Брось! — Федя даже встал. — На Блока?
— На Блока — нет.
— А тогда зачем на поэта учиться! — пренебрежительно бросил мальчик, рассмешив Фелицату еще пуще прежнего.
— Ты-то сам как учишься?
— Отлично! Сплошь пятаки!
— Я рада за тебя. Не забудь: в городе тебе надо учиться.
— Ага, в Воронеже.
Девушка улыбнулась. Господи, счастье какое, что такое тихое небо над головой! Как хорошо, что кипящий столб мутного настоящего разлился вдруг в эту спокойную ясную синеву! Когда выдастся еще такой день?
Через день отец увез Федора с братом к своей сестре, а когда через несколько дней они вернулись, Фелицаты уже дома не оказалось.
— Заболела, кажись, — сказала мать, — в город Воронов отвез.
На следующий год Фелицата не приехала. И на следующий за ним, и потом… От жизни в прошлом остаются лужайки с зеленой травой в солнечных пятнах, там блестит роса и летают бабочки, а пространство вокруг тех лужаек — темное и непролазное. И что уж совсем странно, можно самому, как бабочке или лучику света, перепархивать с одного пятна на другое, не запутываясь и не пропадая в темноте.
Не было Фелицаты шесть лет.
Глава 14
Предчувствую Тебя!
Федя девушку не забыл. Мало того, он ее вспоминал, чуть ли не ежедневно, а перед сном читал ей, закрыв глаза, стихи Блока. Он читал стихи, а ее ласковая рука гладила ему голову, и он ощущал на себе ее ласковый взгляд. И даже слышал иногда ее слова: «Я рада за тебя, Феденька».
У Феди был новый трехтомник Блока, который он купил по случаю в Воронеже, куда смотался тайком от родителей в прошлом году. (Трехтомник мусагетовского 1916 года издания; изящные книжицы в серой пергаментной обложке и заголовками красного, зеленого и синего цветов; Аполлон, словно вытканный из прозрачных стихотворных строк и туманных образов. Какие книги издавали! А какие в них печатали стихи!)
В Воронеже его едва не загребли как беспризорника. Он там искал свою Фелицату.
Поскольку Воронеж был город большой, и девушек в нем было много, постольку Фелицата была среди них. Федя весьма резонно заключил: раз город не страна, рано или поздно он найдет Фелицату.
В первый же день он спустил почти все деньги на Блока и перочинный ножик, а когда после этого впервые в жизни увидел фонарик, то в припадке отчаяния и восторга, вызванного отсутствием денег и торжеством человеческого разума, попросту стащил его с прилавка. Тут-то за ним и погнались, как за беспризорным воришкой. Хорошо, подвернулась большая труба, уходящая под железнодорожную насыпь, в которую он успел незаметно юркнуть.
Фелицату он, разумеется, не нашел, а когда через пять дней, голодный и грязный, в мазуте и соломе, вернулся домой, был встречен слезами и причитаниями матери, перемешанными с ее беспокойством о его будущем. Федор успокоил и порадовал матушку строками:
— Не может сердце жить покоем, недаром тучи собрались. Доспех тяжел, как перед боем. Теперь твой час настал. Молись!
Как раз в этот момент в дом зашел и батя. Он тихо порадовался за сына, спросив: «Помолился?», и, несмотря на то, а может, и благодаря тому, что после работы «с устатку принял», удостоил сына отменной трепкой, после которой пришлось два дня спать на животе.
Придя в норму, Федя во всеуслышание заявил родителям, что рано или поздно он Фелицату найдет и женится на ней.
— Предчувствую Тебя, — то и дело орал на всю избу Федор. — Года проходят мимо — все в облике одном предчувствую Тебя.
— Рехнулся, паря! — констатировал отец, а мать прижимала руки к груди. В глазах ее стояли слезы, а на сердце было страшное беспокойство за разум и за будущность сына.
— Ты по голове его бил, что ли? — ругала она отца, а тот кричал несвязно: «А-а-а!!!»
«Никак, заразила она его», — услышал как-то Федя вечернее сетование матери за дверью спальни. Батя лишь кряхтел и вздыхал. Что еще мужик может?!
А тут Федору попалась книга о пиратах, и у него вовсе ум за разум зашел. В соседнем поселке открылась библиотека, и Федор регулярно мотался туда, пока не проглотил весь ее литфонд. Книг о пиратах было немного, но их хватило, чтобы в его голове образовались два равновеликих мира, один из которых был населен Фелицатой и Блоком, а второй — пиратами и их приключениями. Они сперва мирно сосуществовали друг с другом, а потом незаметно для самого Феди слились в один, огромный, блистающий, таинственный. В том мире было все ясно и четко, и он был необозрим во все стороны света, во все направления времени. Передвигались там исключительно на кораблях под парусами, пили один только ром под звон дублонов и кубков, изъяснялись высоким хриплым слогом и мужественным стилем посредством сабель, пираты были в грубых башмаках и страшных шрамах, а женщины все красавицы. Фелицата была там и Девой, и парусом, и бушпритом, была она там несравненной Изабеллой, воплощением самой ласки, которую каждый благородный пират мечтал получить еще при жизни. И там совершенно не надо было собирать навоз для самана и резать яблоки на компот!
И вот спустя шесть лет после последней разлуки, достаточной, чтобы дважды обогнуть землю под парусом, Воронов привез розовым июньским вечером на подводе дочь. Федор как раз поправлял на крыше трубу. Даже удивительно, что он оказался на крыше именно в этот момент! Он сел на конек и разглядывал сверху приезжих.
Воронов подал руку Фелицате, та спрыгнула с подводы. Показалась ее мать. Они обнялись, постояли с минуту молча и молча зашли во двор. С крыши двор был хорошо виден. Воронов завел лошадь, закрыл ворота и стал распрягать лошадь. По движениям его рук Федор нутром понял, что тот волнуется. Слышно было, как он бормочет что-то. Неужели молится? И тут же Федя это волнение уловил в себе, словно оно пронзило в этот миг всю вселенную. В голове было пусто-пусто, а на ум пришла всего одна лишь строчка: «Снится, — снова я мальчик, и снова — любовник…»
Феде в этом году исполнялось четырнадцать лет. А сколько же ей лет, задумался он. Тридцати еще нет… Он решил жениться на Фелицате до того, как ей исполнится тридцать лет. Он задумался, сидя на крыше, и едва не свалился с нее, когда услышал за спиной раздраженный голос отца:
— Ты чего там, уснул? Не докличешься! Вечерять иди!
Федор вставал рано. До Семеновки, где была девятилетняя школа второй ступени, было полтора часа ходу. Скоро должны были начаться экзамены. На выходе из села он увидел девушку, которая шла впереди него. Кто это, рассеянно подумал Федор. Когда он поравнялся с ней, девушка оглянулась. Это была Фелицата.
— Ой, это ты! — воскликнул Федор.
Несмотря на сильное смущение, он не мог отвести от нее свой радостный взгляд. Девушка была прекрасна! Какие у нее огромные ласковые глаза! Она ничуть не постарела, как-то по-взрослому, с удовлетворением отметил про себя Федор.
— Здравствуй, Феденька, — ласково сказала Фелицата. — Я специально тут, чтобы поговорить с тобой. От судьбы не уйдешь, — вздохнула она.
От этих слов у Федора сладко заныло под ложечкой.
— Я знаю, бессмысленно далее таиться. Тебе скрывать свои чувства, мне свои. У меня — не они во мне, а я в них. А в тебе они глубиной во всю твою жизнь.
Федор не сомневался в этом. Он взял девушку за руку и поцеловал ее. Фелицата погладила ему голову левой рукой и произнесла: