— Айда к нам! — пригласил Борис Федора и, заметив его нерешительность, взял за руку.
У Челышевых была четырехкомнатная квартира с просторным холлом и огромной кухней, на которой все собирались вечером за ужином. Дерейкин впервые увидел такое жилье в городе. Он полагал, что в Воронеже люди больше заторканы в бараки, общаги да коммуналки.
— Вот это моя комната, это Беллы, папин кабинет, а там спальня родителей, — как-то очень тепло сказал Борис.
— Папа у нас часто по командировкам ездит, и дома любит мир и покой, — сказала Изабелла. — Хотя сам такой заводной! Петь любит! Он сейчас на Урале.
В голосе ее Федор услышал любовь, и ему стало грустно при виде квартиры, в которой нельзя было не любить и не заботиться друг о друге. Нет, решил он, не так. Скорее наоборот: раз они все так любят друг друга, им и квартира за это такая. Эх, давали бы квартиры по любви!
Чай внакладку Федору показался чересчур сладким и вторую чашку он пил вприкуску. Чай в фарфоровой чашечке имел совсем другой вкус, он словно приобретал прелесть и тонкость самой чашки. Федор выпил и повертел полупрозрачную чашечку в руках, разглядывая узор и клеймо фирмы.
— Это наш семейный фарфор, — сказала Изабелла. — Видишь, вот тут написано, что произведено в Валенсии.
— На испанском, — сказал Федор.
— Ты знаешь испанский?
— Немного. Я думал, испанцы на грузин похожи.
— Больше на арабов. Хотя там живут и грузины.
— Да, испанская культура мне напоминает искры, летящие от двух клинков в смертельном поединке.
Борис одобрительно посмотрел на Дерейкина, а Изабелла взволнованно пожала ему руку.
— Да-да, — продолжил Федор. — Христианство и ислам, римляне и арабы, когда они соприкасаются, искры летят. Это даже и не бьющиеся клинки, а два провода под током, когда их соединишь. Искры, и трясет всего.
— Замкнулось на нас с Изабеллой, — рассмеялся Борис.
После зимней сессии Борис и Ольга поженились. Ольга с пожитками переехала к Челышевым, принявшим ее радушно и как свою.
День рождения Изабеллы отмечали 16 февраля. Пригласили Федора.
— Мне кажется, человек, рожденный именно 16 февраля, счастлив, — сказал Федор, подняв бокал с вином. — Счастлив потому, что он всем вокруг приносит одно лишь счастье! За тебя, Изабелла, за восторг, который охватывает, когда подумаешь, что тебе шестнадцать лет! За твое двойное шестнадцать!
Родители с улыбкой переглянулись.
— Да ты, Федя, оратор, — сказала Агнесса Петровна, а Рамон Карлович одобрительно похлопал Дерейкина по руке.
— Спасибо, Феденька, — Изабелла выпила вино.
— А ты, Оля, что не пьешь? — спросил Федор.
— Боюсь, напьюсь и стану буянить, я ведь из Молдавии, там вино, как воду пьют, — сказала Ольга.
— Нас вином тоже не испугаешь, — возразил Челышев. — Я еще помню виноградники, помнишь, Агнесса?
Мать кивнула головой, на мгновение вспомнив виноградные галереи на склонах вблизи их городка.
Изабелла шепнула Федору:
— Оля бе-ре-еменна…
— Уже?
Девушка прыснула.
— А почему ваша фамилия Челышевы? — спросил Федор.
— Потому что Челышевы, — ответил отец. — Не нравится?
— Напротив, очень нравится. Гораздо больше, чем моя, Дерейкин.
— Это вы напрасно, молодой человек! Фамилия — это отчасти и душа человека.
— А если душа больше расположена к другому имени?
— И какому же?
— Мне нравится Дрейк.
— А-а… Право, не знаю, — сказал Рамон Карлович. — Мне кажется, это лучше понимают женщины. Ведь это они то и дело меняют свои фамилии. Вон у Ольги лучше спроси.
Он подмигнул жене, а потом дочери.
— Булахова очень хорошая фамилия, — сказала Агнесса Петровна. — А вот Оленька ее сменила на Челышеву.
— Да, Булахов — был такой композитор, — Изабелла прыгнула за фортепиано и сыграла романс «Гори, гори, моя звезда».
Челышев выслушал дочь, а потом запел приятным голосом: «Не пробуждай воспоминанья минувших дней, минувших дней.»
— Тоже Булахов, — сказала Изабелла и подыграла отцу.
— А хотите, я вам как-нибудь расскажу о Дрейке? Я так много знаю о нем!
— Что ж, давайте как-нибудь приходите пораньше, с удовольствием послушаем, — сказал Рамон Карлович. — А вы, молодой человек, случайно не встречались с Монтенем? — улыбнулся он.
— С Монтенем?
— Да, он жил в те же годы, что и Дрейк, только во Франции. Хотите почитать его?
— Да, с удовольствием, — сказал Федор.
— Белла, соблаговоли дать Федору Монтеня. Почитайте, это чтение весьма возвышает дух.
Изабелла показала Федору комнаты. Они были просторные, с огромными окнами. Федор заглянул в кабинет Рамона Карловича. Там у окна стоял широкий стол, а на стенах висели четыре портрета. В комнате было темно, но Федору показалось, что на картинах изображены гранды и одна дама.
— Эти картины настоящие? — шепотом спросил он.
— Настоящие! — шепотом ответила Изабелла и рассмеялась. — Других не бывает. Постой, Монтеня дам.
— А ты сама читала?
— Нет еще. Но там что-то жутко умное. А написано хорошо.
Федор на английском произнес одну из фраз, запомнившихся ему во множестве. Потом повторил ее на испанском. Изабелла рассмеялась.
— У тебя ужасное произношение английского, — сказала Изабелла. — Да и испанского не лучше. Ты где учился произношению?
— Нигде. Сам.
Дерейкин раз-два в месяц бывал у Челышевых в гостях. Его приходу всегда были рады, угощали пирогами, а он угощал историями о капитане Дрейке от первого лица, либо читал стихи Блока. Но рассказы ему удавались лучше, так как они были свои, а стихи все же чужие. Челышевы замечательно исполняли песни или романсы, ясными и сильными голосами. В доме Челышевых Федор ни разу не услышал ни одного злословия.
Зацвели яблони. Очень душевно отметили день рождения Агнессы Петровны. Ей исполнилось сорок три, но она выглядела удивительно молодо и была очень хороша собой. Федор вспомнил, что видел ее в том сне, когда мать Фелиции спросила его: «А зачем?» Это была она…
Рамон Карлович, волнуясь, сказал:
— Я не хочу пить за сегодняшний день. Он самый обычный. Даже для тебя, Агнес. Он ничего не добавит к жизни и ничего от нее не заберет. Жизнь сплошь состоит из таких дней. Они пронеслись, как мгновение. Даже быстрей. Я не хочу пить за жизнь, наполненную днями. Я хочу пить за мгновение жизни. За мгновение, озаренное светом, за мгновение, наполненное радостью, за мгновение, переполненное любовью.
Незаметно пролетела весна. После летней сессии Федор уехал на сборы, а когда вернулся, сказали, что Ольга скоро рожает. В начале октября родился мальчик, назвали его Семеном.
Глава 27
Ждать, несмотря ни на что!
Отметили первую годовщину свадьбы Бориса и Ольги. Гости разошлись уже за полночь. Федора пригласили прийти вечером, «на доедание» — столько осталось пирогов и всего прочего!
Изабелла проснулась ночью. Будто кто-то провел перед ее лицом черной широкой рукой. Открыла глаза, а напротив нее — кто-то огромный, под потолок, в полстены шириной, черный, с горящими глазами. Обмерла Изабелла, не может пошевелить ни рукой, ни ногой, ни вскрикнуть, и глаза закрыть боится. И циклоп тоже застыл, точно ждет, как зверь или паук, когда она пошевелится сама, чтобы тут же броситься на нее. Сердце девушки готово было выскочить из груди. Она потихоньку натянула на лицо одеяло и одним глазом следила в щелку за чудовищем. Оно не шевелилось. Стоило ей моргнуть, как тут же чудище приближалось к ней на сантиметр. Девушка не знала, что ей делать. Она образумила себя простым соображением, что все обойдется. Через минуту глаза циклопа погасли. Изабелла отвернула голову немного в сторону и поняла, что перед нею шкаф, залитый светом полной луны, на шкафу огромный чемодан с двумя металлическими застежками замков, которые и горят, как глаза, когда на них падает лунный свет.
— Феденька, это шкаф! — вслух произнесла она и рассмеялась. Но в душе остался неприятный осадок, как перед бедой.
— Я сегодня всю ночь не спала, — сказала она вечером. — Так перепугалась.
— Что? Почему? — стали спрашивать ее.
Изабелла рассказала. Голос у девушки был низкий, грудной, завораживающий. Она удивительным образом могла передать двумя-тремя фразами всю глубину переживаемых ею чувств. Федор невольно отметил это и подумал: «Вот ведь как надо заинтересовывать слушателей — не стесняться говорить им о своих чувствах».
— Прелестный рассказ! — подтвердил его вывод одобрительный возглас Бориса.
Агнесса Петровна любовалась своими детьми.
Федор подумал о том, что быть достойным их не так уж и просто. Он посмотрел на Ольгу. Та не была чужой в семье Челышевых. «А чем я хуже?» — подумал Дерейкин.
Изабелла весь вечер заливалась счастливым смехом и то и дело прыгала из-за стола к фортепиано. Пели романсы, песни, а Рамон Карлович исполнил даже пару арий из опер Доницетти.
Удивительно, умяли все пироги и закуски.
— Я думала, их еще на неделю хватит! — смеялась Агнесса Петровна. Она помолодела и вполне могла сойти за старшую сестру Изабеллы.
— Под такую музыку да не есть! — восклицал Рамон Карлович. Он раскраснелся, даже распетушился, из его глаз ушла тревога, обосновавшаяся там в последнее время. — Вот погодите, на Новый год исполню арию Эскамильо! Под нее быка можно не убить, так съесть!
Радость родителей была понятна. Дети же между музыкой не болтали, больше слушали взрослых. А потом Федор вдруг спросил:
— Помните, Рамон Карлович, вы спросил, не был ли я знаком с Монтенем? Вы знаете — был. Хотите, расскажу, как познакомился с ним на водах в Лукке, где врачи славились тем, что давали больным самые противоречивые указания по методам лечения? Когда я впервые увидел его, то подумал, что у него, как у всякого француза, жало во всем — во взгляде, в слове, в шпаге.
Федор только что еще раз прочел «Опыты» Монтеня и решил, что Рамон Карлович прав, два таких человека, как Дрейк и Монтень, не могли не познакомиться друг с другом. И лучше всего — на водах в Италии. Почему бы и не встретиться им там?