— Так было? — спросил Федор у Федотыча.
Тренер отвел глаза:
— Так. Почти так. Я-то думал, что тебя возьмут в спортивный лагерь. Догляд, все такое.
— А я в таком и был. Санаторий! — сказал Федор и покинул большой спорт и «все такое» навсегда.
Глава 32
«Дюймовочка»
После генеральной репетиции водевиля состоялось обсуждение. Чего обсуждать, студенты поймали кураж. Но зам по идеологии о чем-то привычно гундел. Анна Семеновна, чтобы не терять попусту время, приоткрыла створку окна и, облокотившись о подоконник, закурила папироску. Сколько же на свете дураков! По улице шел мужчина с девочкой, а позади них женщина с мальчиком. Они перебрасывались словами и смеялись чему-то. Анна Семеновна вдруг вспомнила, как отец повез всю семью в Крым. Она никогда не была на Черном море. Балтийское море было холодное и сердитое, а Черное, говорили все, такое ласковое и теплое. Пока ехали степью, ожидание моря и сухой горячий воздух не по-детски сильно волновали ее, и когда море вдруг выросло перед ней, у нее закружилась голова. «Я чувствую!» — крикнула она. Взрослые долго еще подтрунивали над ней. А она и по сей день не может забыть тогдашнее свое ошеломление.
Краем уха Анна Семеновна услышала, что зам недоволен «переизбытком чувств», и громко произнесла:
— Ну это только единственно из-за переизбытка ума!
Мужчины всю жизнь пили в автомате газировку, а на кафедре чай. Для чая им достаточно было иметь заварку и сахар, которые им со дня основания кафедры одалживали женщины. У женщин же чаепитие с годами превратилось в культ.
В большую перемену на кафедре обычно собирались все, кто в этот день вел занятия. Женщины извлекали из сумочек всевозможную выпечку, в основном пирожки и так называемые «язычки» из слоеного теста, и приступали к «языческому» обряду. Часть выпечки доставалась мужчинам.
Попировав две-три недели, женщины в один из понедельников резко бросались на диету, а после праздников и вовсе на голодание. Странно, но они видели в диетах и голодании какой-то прок. К концу рабочей недели женщины худели, становились раздражительными, колкими и смотрели на пьющих чай мужчин, как на интервентов. Едва дождавшись конца рабочего дня, они спешили в кулинарию. Выходные разговлялись, и с понедельника вновь ударялись в «язычество». Разумеется, талии только росли, и это сильно расстраивало дам, так как снижало, по их мнению, общую телесную привлекательность. Женщины вообще глубоко заблуждаются, полагая, что, худея или надевая бусы, они повышает свою привлекательность. Большинство мужчин не в состоянии заметить такую мелочь.
Анна Семеновна, хотя и не была склонна к полноте, как всякая женщина, была нацелена на похудение. О своих истинных размерах (из-за малой заинтересованности в последние пять лет) она скорее догадывалась, чем знала. Разумеется, она знала, что обувь ей подходит тридцать седьмого, а импортная тридцать восьмого размера, и одежда сорок шестого, а зимняя сорок восьмого, но, сколько это будет в сантиметрах, она никогда не задумывалась. «Сколько будет — все мое», — заявляла она.
Как-то секретарша Ларочка принесла на кафедру статью из рижского журнала о «золотых» женских пропорциях. У коллег на сей счет были и свои соображения, адекватные собственным пропорциям. Все навскидку стали оглядывать и определять размер друг друга. Анне Семеновне в тот день было некогда заниматься этой белибердой, но в памяти осело.
Дома после вечернего чая она вдруг вспомнила о «примерке», нашла вытертый временем матерчатый полутораметровый «сантиметр» и тщетно пыталась поймать им свои основные размеры. Размеры не прочитывались даже сквозь очки. Цифры на «сантиметре» выцвели еще до войны, но от них хоть остались пятна, а черточек, похоже, не было и до революции. Свои дни «сантиметр» окончил в помойном ведре, а Анне Семеновне приснилась «Карнавальная ночь» и будто она Людмила Гурченко.
Утром Анна Семеновна купила в универмаге трехметровый «сантиметр» с большими жирными черточками и цифрами. Придя домой, она тут же обмерила себя и все размеры записала на листочек. Чего там девки мололи: 90-60-90? Раблезианки! Вечно напутают все! Когда на следующий день она показала листочек коллегам, никто не поверил. Даже мужчины. Женщины же вообще мотали головой.
— Не может этого быть! Это же лилипут какой-то!
— Как не может?! Какой лилипут? Я лилипут? — восклицала Анна Семеновна. — Вот, пожалуйста, тридцать сантиметров!
— Не может этого быть! Не может талия равняться тридцати сантиметрам! У Гурченко в «Карнавальной ночи» больше!
Вот он, сон в руку!
— Тридцать шесть сантиметров! — заверила доцент Колобродова, первая завистница неувядаемой красоты и женственности Анны Семеновны.
Коллеги с недоверием посмотрели на Колобродову и пальцами пробежались вокруг своих талий.
— Не знаю, как у Гурченко, а у меня вот, смотрите, — Анна Семеновна, втянув живот, измерила себе талию. — Пожалуйста! Тридцать сантиметров, даже чуточку меньше. А грудь вот, — Анна Семеновна распрямила спину, — тридцать пять с половиной.
— Это что же у вас за сантиметры такие, Анна Семеновна? — не унималась Колобродова.
— Самые обычные сантиметры, Ксения Львовна, вот они арабские циферки, пожалуйста, — Анна Семеновна еще раз наложила на талию «сантиметр».
— Арабские-то они арабские, да какие-то чересчур широкие! У арабов потоньше будут.
Анна Семеновна окинула Колобродову торжествующим взглядом.
— На моей талии самые обычные цифры кажутся широкими!
— Это не сантиметры! — не унималась Ксения Львовна. — Сантиметры вот они, с другой стороны. А это что-то другое, шире в три раза.
— У вас, Ксения Львовна, наверное, не объем груди, а охват.
— И протяженностью в два лье на ней жемчужное колье, — задумчиво произнес ассистент Гремин.
Коллеги заинтересовались.
— Да это же дюймы, — сообразил знаток Шерстнев. — Помните фильм «Последний дюйм»? Один дюйм где-то два с половиной сантиметра.
— Два пятьдесят четыре, — подправил Гремин.
— Да, одна двенадцатая фута, — уточнил Шерстнев.
— Или одна восемьдесят четвертая сажени, — поставил в споре точку Гремин.
Анна Семеновна с досадой махнула на математиков рукой — жужжат тут, понимаешь!
— Какой там самый «золотой» размер? — спросила она у Ларочки.
— Ваш, — ответила умненькая секретарша.
Анну Семеновну многие стали звать после этого «Дюймовочкой», а в институтской многотиражке шутник Колосов написал: «Дамы! Измеряя себя в дюймах, вы можете существенно сэкономить на одежде». В холле на доске объявлений появилась записочка: «Желающие похудеть, могут приобрести в ректорате дюймометр».
Глава 33
Подвиги шкафоборца
Анна Семеновна по блату купила стенку местной мебельной фабрики и решила собирать ее сама. С мужиков проку, как с козла молока. А пои да корми каждого, как быка, да непременно мясом. Сама справлюсь, а что, тридцать лет назад сама поменяла шурупы в дверцах шкафа? — поменяла; последние пять лет сколачивала стулья и шкафы гвоздями? — сколачивала. И ничего, до сих пор держатся.
Она разложила на полу чертежи и два часа изучала конструкцию стенки, пока не убедилась, что ничего не может понять в ней. Эти конструкторы или разгильдяи, или бестолочи. Кругом одни двоечники, господи, страна двоечников! Все можно было сделать куда проще и доступнее. Спрашивается, зачем было огород городить, где надо просто закрывать дверку? То-то Свиридов, инженер авиаполка, негодовал на конструкторов КБ, занимающихся разработкой вертолетов.
— Голым еще можно залезть в хвост, он узкий, а зимой?! Как в шубе проверить фильтры или троса?! — восклицал Свиридов. — А контрить?
Анна Семеновна стала слово «контрить» употреблять в смысле «выступать против».
Сборка стенки оказалась сложнее регламента вертолета. Конструкция ладно, черт с ней, но шкафы-то надо собрать! Несмотря на все усилия Анны Семеновны, шкафы не собирались, либо собирались в совершенно немыслимые, несуразные ящики. Вот уж точно контры! Собрав один такой, Анна Семеновна решила, что конструкторы, вероятно, и задумывали такой шкаф. Однако на чертеже ничего подобного не было. Тогда Анна Семеновна вспомнила о Дрейке (собственно, она и не забывала о нем). «Если что, дайте мне телеграмму «СОС», — сказал он ей однажды на прощание.
— СОС! — воскликнула Анна Семеновна по телефону. — Срочно нужна помощь! ЭС-ЭН-ПЭ!
Дрейк не стал спрашивать, что случилось, и вскоре был у нее.
Анна Семеновна открыла дверь и тут же сделала вводную:
— Купила стенку, не могу собрать по чертежам!
— Посмотрим-посмотрим, — сказал Дрейк. — О, у вас тут красный фонарь!
— Красный фонарь не обязательно означает публичный дом, кэп. В Японии, например, он указывал место трамвайной остановки. Прошу в мой кабинет.
— Что ж, зайдем в трамвай, раз указывает, — Дрейк прошел в кабинет.
Пораженный, он пару минут взирал на чудо сборки. Потом сказал:
— Вы вот это собрали из трех разных шкафов.
Он взглянул на разостланные чертежи, прижатые по углам флаконами из-под духов, и, указывая на пузырьки, спросил:
— Ничего, если я эти французские духи уберу?
— Да ради бога! Это не французские. Я французские терпеть не могу! Они напрочь забивают аромат женского тела. Куда лучше «Кармен» с цветком в башке, — Анна Семеновна изобразила кровожадную Кармен, — или «Огни Москвы» в синем флаконе! Вон «Кармен» и «Огни Москвы», а вон то «Серебристый ландыш».
— «Красную Москву» не пользуете?
— Ее мне дарят на Новый год. Не осталось. Вылила всю на Первомай.
— Вылили? Куда?
— На себя, капитан.
«То-то за версту несет», — подумал он. Сдвинул флаконы и чертежи ногой в угол, снял рубашку и, глядя на хозяйку, спросил:
— Тут не только конструкция, тут и технология сборки, прямо скажем, через… колено. Придется попотеть.
— Да вы спортивны, капитан!
— Остатки былой роскоши, — буркнул Дрейк.
— С вас можно хоть сейчас лепить скульптуру!