— Что же вы теперь, вдвоем с Машей? — неожиданно другим тоном и даже голосом спросила Анна Семеновна.
Дрейк с удивлением посмотрел на нее.
— Вдвоем, Анна Семеновна.
— Мы же договаривались: Анна.
— Вдвоем, Анна.
— А пригласите, Федор, меня к себе. Я вас не оторву от дел?
— Да какие у меня дела? — вырвалось у Дрейка. — Разве в женских силах оторвать мужика от дел?
— Браво, Федор! — восхитилась Анна.
— Маша будет очень рада. Пойдемте. Возьму только водку и торт.
— Можно, торт куплю я?
Маша встретила гостью восторженно. Она помнила жуткий тарарам, когда к бабе Лиде в гости пришли баба Катя и баба Аня, а с ними еще четверо студентов. Студенты с воплями так брякались на пол, что прибежал перепуганный дед Рыбкин, а баба Аня орала в это время: «Повторить! Вашу мать! Убедительней!» Тогда ей было не до сна, она сидела у деда на коленях и слышала его шепот: «Вот, посмотри, Машенька, три бабушки, три бабы, троебабство какое-то!» «Деда, — спросила она тогда. — А что такое троебабство? Это три бабы?» «Это царство такое, Маша», — сказала баба Аня и расхохоталась.
— Показать рисунки? — сразу же спросила девочка.
— Покажи. Это тебе подарок. Торт и вот, лимонад. Нас угостишь? Обожаю сладкое!
— Я тоже обожаю, баба Аня.
— Ты помнишь, как меня зовут? Умница, — у Анны Семеновны на глаза навернулись слезы. — Что-то жалко мне стало, Федор, вас. Простите. Давайте выпьем. Ой, какие рисунки! Нет, я вполне серьезно. Да ты художница, Маша! Ты продолжаешь рисовать корабли?
— Да, вот это «Золотая Лань» в проливе Магеллана, а вот это «Бонавентура».
— Как, как? Вентура? Актер есть такой, Лино Вентура. Копия — твой дедушка!
— Да, «Бонавентура». На нем дедушка работал генерал-адмиралом.
— До того, как стал капитаном теплохода «Клара Цеткин»?
— Да, зря только с «Клары Цеткин» сняли пушки и паруса.
— Это тебе дедушка рассказал?
— Да, он мне столько всего рассказал о кораблях, что я тоже решила стать адмиралом.
— Станешь, — сказала баба Аня. — Главное, хотеть. Кто хочет, тот и может. Знаешь что? Я решила организовать в институте, где я работаю адмиралом, выставку детского рисунка. И начнем с твоих, а? Ты как, не против? Дашь мне на время рисунки?
— Дам. У меня их пятьдесят четыре.
— Все пятьдесят четыре давай!
Баба Аня до того заболталась с Федором и Машей, что спохватилась только за полночь.
— Ой, Машенька, что же это я, дура старая? Тебе спать давно пора! Да и вам, Федор, с утра на работу; это у меня вечер длится всю ночь, а утро начинается в полдень. Простите, ради бога!
— Да что вы, что вы! Оставайтесь у нас. У Маши есть место.
— Оставайтесь, баба Аня! Я вам еще что расскажу! — и она прошептала на ухо Анне Семеновне: — Но это страшный секрет!
Анна Семеновна удивилась самой себе. Ей и хотелось, и было неудобно. Поколебавшись с минуту, она осталась. Еще добрый час девочка поверяла ей свои «страшные» тайны, рассказывала о длинном-длинном Волгограде, большущем пляже, золотом скрипучем песке, о громадных рыбах и деревьях, выброшенных на берег, о теплой и мягкой воде, которая быстро несет тебя на круге вдоль берега, о чайках-подружках и лучшей из всех вороне Марфуше.
По весне Дрейк пригласил Анну Семеновну на дачу. Участок еще был покрыт снегом. И пока Дрейк отгребал снег от домика и наполнял им бочки для грядущих поливов, Анна Семеновна оттащила на середину участка топчан, скинула с себя одежду и улеглась загорать на топчане. То и дело, протягивая руки к солнцу, она восклицала:
— Как хорошо-то, господи!
Когда встречаются два пожилых человека, они куда обостреннее молодых понимают, что этой встречи в их жизни могло и не быть, а случись она, скажем, через пару лет, ее могло и вовсе не случиться.
После этого пару месяцев они не виделись. Как-то незаметно промелькнули дни.
Уже июньским утром Дрейк поехал на лодке на островок, облюбованный им еще в шестидесятые годы, высадился там, нашел местечко в тени ивы, опустил в воду банку с пивом и собрался рыбачить.
Вдруг он заметил вдали на песке женщину. «А это еще откуда?» — подумал он. Женщина на острове — к полному безрыбью. Женщина встала и направилась в его сторону. Дрейк сделал вид, что не заметил ее.
— О, и вы тут, на острове Валькирий! — послышался знакомый голос.
Анна Семеновна глядела на капитана с воодушевлением. «Неужели опять будут ужимки и прыжки, — подумал он. — Ведь это мы уже проходили!»
— Валькирий? — поднял седую бровь капитан.
— Да, их тут видели как-то в тумане. Двенадцать или тринадцать гигантских теней.
— Пьяные студенты? — уточнил Дрейк. — Отдыхаете?
— Да, от учебного процесса…
— От валькирий. А, простите, как оказались тут? Одна?
— Я тут уже три дня. Друзья забросили на недельку. У меня вон там палатка. Пойдемте, чайку попьем.
Они пили чай, а в небе парил коршун. На фоне серого неба он казался черным. Коршун парил кругами, изредка помогая себе одним-двумя взмахами крыла переместиться с одной воздушной струи на другую. Он летал долго, высматривая на земле добычу и не обращая внимания на птиц, летающих вокруг него. Потом упал и больше не появлялся.
— Вот и все, — пробормотал Дрейк.
— Что? — спросила Анна Семеновна, думая о том же, о чем подумал капитан.
— Коршун в небе чертой вертикальной чью-то жизнь зачеркнул.
Анна Семеновна увидела в этой фразе структуру трехстишия и от восторга у нее едва не брызнули слезы из глаз.
Капитан, вытащив за день всего три рыбешки, но зато, наговорившись с Анной Семеновной обо всем, что произошло у нее за два месяца, поспешил на закате к голодной внучке. А назавтра высадился вместе с Машей на острове Валькирий. День был ясный, в голубом небе чернели ласточки. Когда они пролетали над головой, было видно, что их крылья снизу белые.
Глава 35
Во мгле таинственных желаний, во мгле восторгов молодых
Анна Семеновна с удивлением разглядывала себя в зеркале: она робела перед мужчиной, стойким и яростным, но и ранимым и хрупким, как она сама! К тому же моложе ее на десять лет! Это судьба, решила она, благосклонная судьба. Себя она испросила уже сотни раз: «Он ли?», и внутренний голос сотни раз ей ответил: «Ой, он!» Оставалось выяснить намерения капитана. Пленительные картины супружеского счастья впервые коснулись ее задолго до их наступления. Обычно перерыв между замыслом и воплощением у нее измерялся днями, редко — неделями. А тут — уже и забыла, когда началось. И странно, Анна Семеновна, наряду с планированием «земного» отрезка пути, заглядывала еще и в «небесный», то есть не в буквальном смысле, куда пойдут или полетят их души, вместе или порознь, а как они будут потом.
Анне Семеновне было горько вспоминать о некоторых своих годах — и она старалась о них не вспоминать. Она загнала их глубоко внутрь себя, хотя думала, что, напротив, изгнала их из себя, и они с годами превратились в нечто гомеопатическое, только не оздоровляя организм, а отравляя его с каждым днем все сильнее и сильнее. Так, она долго не могла признаться самой себе, что у нее ужасный, неуживчивый характер, она считала всегда, что он такой у ее мужчин.
Что первый, что второй, что третий муж доставали Анну Семеновну тем, что думали о себе больше, чем о ней. Ладно бы думали — они и заботились только о самих себе любимых. «На кой черт он мне нужен, если я не нужна ему? — всякий раз спрашивала она себя, и всякий раз отвечала: — Конечно, не нужен!» В результате она распрощалась со всеми, оставив от каждого по ребенку. Потом дети вырастали и, не в силах выносить более деспотичный характер матери, один за другим покидали ее навсегда, подтверждая тем самым справедливость поговорки: как аукнется — так и откликнется. С детьми ей не ладилось, скорее всего, по той же самой причине, что и с мужьями: они думали о себе больше, чем о ней, а она всю свою жизнь боролась с проявлением эгоизма во всех его формах. Уже под старость, когда никого не осталось и никого нельзя было вернуть, она поняла, что всю свою жизнь не могла взять в толк простой истины: все остальные точно так же любили и ценили, прежде всего, самих себя, а уж потом всех остальных. А чем, собственно, занималась я сама? За что же я боролась? Ее ошеломила эта простая истина, как в детстве ошеломило Черное море.
Анна Семеновна, прожив жизнь яркую, наполненную событиями, запомнившуюся всем, кто ее окружал, на склоне лет все чаще предавалась в одиночестве своего неустроенного жилища меланхолии. Если бы ее увидели в этот момент коллеги или знакомые, право, они удивились бы, они просто не узнали бы ее! Под утро Анна Семеновна часто чувствовала себя плохо. Ей становилось очень тяжело. Неужели вот так же, думала она, тяжело всем одиноким женщинам? Что же тогда должна испытывать земля, будучи женщиной? А она, как мать, несет в себе не только свою, но и тяжесть всех женщин. Может, от этого на ней творятся всякие катаклизмы и стихийные бедствия?
«Однако, какое счастье, что судьба свела меня с этим пиратом!» — думала Анна Семеновна. Думала она об этом не один день и не одну неделю, прежде чем решила соединить свою жизнь с капитаном. Впервые она так тщательно взвешивала все pro и contra. Уйду на пенсию, решила она, продадим обе наших квартиры в Нежинске и купим одну где-нибудь в Крыму, на скалах или на море. И была не была, в последний раз, ошибка так ошибка! Совершать ошибки в старости не страшно, так как они не успеют уже состариться вместе с нами. Главное, не забыть, что мужчина в состоянии выносить любые женские причуды, кроме тех, что ограничивают его собственные.
То, что она несчастна, Анна Семеновна поняла, когда увидела Дрейка. И не потому, что судьба не свела их тогда, когда сводит людей для счастья, а что она сама по себе, и только из-за своего характера, одинока и несчастна. Ей не на кого опереться в жизни и некому подставить плечо, в доме некому забить гвоздь, а ей некому вставить шпильку. Не с кем потешиться, не с кем поругаться, некого обмануть, не с кем обмануться. Она поняла это, увидев в Дрейке неистребимое его одиночество, невостребованную душу, не нужную никому жизнь. Какой мужик пропадает! Да что же делается такое в мире: как мужик не мужик и баба не баба, так на тебе — и женаты, и замужем; а как что стоящее — так врозь и бесплатно! Несправедливо, Господи! Одинокая женщина особенно остро чувствует свое одиночество тогда, когда встречает такого же одинокого мужчину. И эта острота чувств подчас помогают ей (и ему) избавиться хотя бы на время от одиночества.