– Не надо так пугаться, – дразню ее я.
– А чего тут пугаться? Все, что ты увидишь, – это радужная оболочка и зрачок.
– Глаза – зеркало души, – парирую я.
– Чушь собачья, – заявляет она.
Я проверяю время на телефоне – совершенно без надобности. Я и так знаю, что скоро на собеседование, но мне хочется задержаться в этом небесном городе еще ненадолго.
– Давай ответим еще на пару вопросов, – предлагаю я. – Блицопрос. Самое дорогое для тебя воспоминание?
– Когда я впервые ела мороженое в рожке, а не из стаканчика, – отвечает она без колебаний.
– Сколько тебе было?
– Четыре. Шоколадное мороженое, и я, одетая в белоснежное платье по случаю Пасхального воскресенья.
– Чья это была идея? – спрашиваю я.
– Моего отца, – отвечает она с улыбкой. – Когда-то он считал меня самой классной на свете.
– А сейчас не считает?
– Нет.
Я жду продолжения, но она переводит разговор:
– А ты что вспоминаешь?
– Когда мне было семь, мы всей семьей поехали в Диснейленд. Чарли очень хотелось прокатиться на аттракционе «Космическая гора», но мама решила, что мне будет слишком страшно, а одного его отпускать не хотела. Сами родители кататься не пошли.
Она сжимает мои руки крепче, что ужасно трогательно, ведь очевидно, что тот эпизод я пережил.
– И что произошло?
– Я убедил маму, что совсем не боюсь. Я сказал ей, что всегда хотел там прокатиться.
– Но не хотел? – спрашивает она.
– Нет. Я был напуган до смерти. Я сделал это только ради Чарли.
Подтолкнув меня в плечо, она иронизирует:
– Ты мне и так нравишься. Тебе не нужно убеждать меня в том, что ты святой.
– В том-то и дело. Мой поступок вовсе не был праведным. Наверное, я понимал, что наши отношения недолговечны. Я просто пытался убедить его, что я того стою. Это сработало. Он сказал, что я храбрый, и позволил мне доесть свой попкорн.
Я запрокидываю голову и смотрю на облака. Они почти не движутся.
– Тебе не кажется забавным, что наши самые дорогие воспоминания связаны с людьми, которые сейчас нас бесят? – спрашиваю я.
– Возможно, именно поэтому и бесят, – говорит она. – Расстояние между тем, кем они были когда-то, и тем, какие они сейчас, слишком велико, и мы уже не надеемся вернуть их обратно.
– Возможно, – соглашаюсь я. – А знаешь, что в моей истории хуже всего?
– Что?
– Из-за той поездки я по сей день ненавижу аттракционы.
Она смеется, и я вместе с ней.
ГлазаИстория эволюции
УЧЕНЫЕ ПОЛАГАЮТ, ЧТО первым «глазом» было пигментированное, чувствительное к свету пятно на коже какого-то древнего существа. Это пятно давало ему возможность отличать свет от темноты – неоспоримое преимущество, так как темнота могла означать, что хищник совсем близко – так близко, что заслонил свет. Благодаря этому такие существа чаще выживали, больше размножались и передавали эту способность потомству. Вследствие случайных мутаций в этом светочувствительном пятне образовывалось углубление. Оно обеспечило лучшую видимость, а следовательно, больше шансов на выживание. Со временем светочувствительное пятно эволюционировало в человеческий глаз.
Как мы пришли от определения глаз как механизма выживания к идее любви с первого взгляда? Или к утверждению, что глаза – зеркало души? Или к расхожему мнению, что влюбленные готовы бесконечно смотреть друг другу в глаза?
Исследования показывают, что зрачки людей, которые друг к другу неравнодушны, расширяются из-за выработки гормона дофамина.
Другие исследования утверждают, что по радужке глаза можно определить черты личности и что, возможно, глаза все же в каком-то смысле зеркало души.
А как насчет влюбленных, которые часами напролет смотрят друг другу в глаза? Это проявление доверия? Я подпущу тебя очень близко и верю, что ты не причинишь мне вреда, пока я так уязвим. Если доверие – одна из основ любви, вероятно, долгий взгляд – способ создать его или укрепить. Или, возможно, все еще проще.
Простой поиск контакта.
Видеть.
Быть увиденным.
Даниэль
ДВЕРЬ АДВОКАТА ФИЦДЖЕРАЛЬДА – в конце серого безликого коридора. Я пытаюсь (безуспешно) не воспринимать это как знак, что меня ждет такое же будущее. На двери нет имени, только номер. Когда я стучу, никто не отзывается. Может, он уже ушел домой? Ведь это было бы просто идеально. Тогда я не был бы виноват в том, что не поступил в Йель и не стал врачом. И ничего, что я на десять минут опоздал, потому что целовался. Я ни о чем не жалею.
Я поворачиваю ручку двери и едва не натыкаюсь на рыдающую женщину.
Она не прячет лицо в ладонях. Она стоит прямо посреди комнаты и судорожно хватает ртом воздух, а слезы текут по ее лицу. На щеках – подтеки туши, глаза опухшие и красные, как будто она рыдает уже давно.
Осознав, что перед ней кто-то стоит, она перестает рыдать и вытирает лицо тыльной стороной рук. Этим она только все усугубляет, испачкав тушью и нос тоже.
– Вы в порядке? – задаю я самый тупой вопрос, который только мог прийти мне в голову. Очевидно же, что нет.
– Все хорошо, – отвечает она. Пожевывая нижнюю губу, пытается пригладить прическу, но снова делает только хуже.
– Вы Даниэль Бэ, – говорит она. – Вы пришли на собеседование.
Я подхожу на шаг ближе.
– Может, вам стакан воды, платок или что-то еще? – Я замечаю пустую коробку салфеток на ее столе рядом с кружкой. На кружке написано «Ассистентки берут дешевле».
– Я в полном порядке. Он там, – говорит она, указывая на дверь кабинета.
– Вы уверены, что… – начинаю я, но она перебивает:
– Я должна идти. Передайте ему, что он – самый чудесный человек из всех, кого я встречала, но я должна идти.
Я говорю: «Ладно», хотя передавать ему это, конечно, не стану.
А еще офис довольно мал. Он, вероятно, и так все слышал.
Она возвращается к своему столу и забирает кружку с надписью про ассистенток.
– И передайте ему, что я хотела бы остаться, но не могу. Так будет лучше для нас обоих.
Она опять разражается рыданиями. И вот я чувствую, как на глаза тоже наворачиваются слезы. Не круто.
Она резко перестает плакать, вытаращившись на меня:
– Вы что, плачете?
Я вытираю глаза.
– Да, вот такая ерунда со мной происходит. Могу расплакаться, когда вижу, как плачут другие.
– Это так мило. – Теперь, когда ее голос не дрожит от слез, он кажется довольно музыкальным.
– На самом деле это настоящая заноза в заднице…
– Следите за языком, – хмурится она.
– Простите.
Кто вообще станет возражать против такого невинного слова, как «задница»?
Ассистентка реагирует на мои извинения едва заметным кивком головы.
– Я никогда больше его не увижу. – Она шмыгает носом, потом вытирает его. – Если бы я знала, как все закончится, я бы вообще не приходила сюда работать.
– Всем хочется предвидеть будущее, – говорю я.
Ее глаза вновь наполняются слезами, хотя она кивает.
– В детстве я больше всего любила сказки, потому что, еще не начав читать, знаешь, чем все закончится. В конце всегда «и жили они долго и счастливо». – Она бросает взгляд на дверь, закрывает и снова открывает глаза. – В сказках принцессы не совершают неправильных поступков.
Дверь позади меня открывается. Я поворачиваюсь, горя желанием узнать, как выглядит самый чудесный человек на свете. Если не считать повязки над правым глазом – вполне обычно.
– Даниэль Бэ? – спрашивает он, глядя только на меня. Он не смотрит на нее даже вскользь.
Я протягиваю ему руку:
– Мистер Фицджеральд. Рад знакомству.
Он не удостаивает меня рукопожатия.
– Вы опоздали. – С этими словами он заходит в кабинет.
Я поворачиваюсь к секретарше, чтобы попрощаться, но ее уже и след простыл.
Наташа
Я ДОСТАЮ ТЕЛЕФОН из рюкзака. По-прежнему ни пропущенных звонков, ни сообщений от Бев. Может, снова в дороге. Я помню, она говорила, что хочет еще съездить в Калифорнийский университет в Сан-Франциско.
Наверное, нужно позвонить маме. По идее, сегодня я не раз уже должна была ей позвонить. Я пропустила три вызова от нее, когда мы с Даниэлем были на крыше.
Пишу ей сообщение: «Скоро буду дома».
Телефон почти тут же жужжит снова: «Пыталась связаться с тобой 2 часа».
«Прости!» – отвечаю я.
Последнее слово всегда остается за ней, поэтому я жду неизбежного ответа, и он приходит: «Значит, новостей нет? надеюсь ты не питала иллюзий».
Я зашвыриваю телефон в рюкзак.
Порой мне кажется, что больше всего на свете моя мама боится разочароваться. Чтобы этого не произошло, она изо всех сил старается никогда не тешить себя иллюзиями и призывает остальных поступать так же.
Но получается у нее не всегда. Однажды она принесла отцу листовку с объявлением о кастинге на какую-то третьесортную пьесу. Не знаю, где она ее нашла и что вообще это была за роль. Отец взял листовку и даже поблагодарил ее, но звонить он туда не стал, я совершенно в этом уверена.
Я решаю дождаться звонка от адвоката Фицджеральда и только потом уже о чем-то ей рассказывать. Маме и без того пришлось пережить немало разочарований.
Когда строишь воздушные замки, есть одна проблема: оттуда очень высоко падать.
Сэмюэль КингспиИстория сожаления, часть 4
НЕКОТОРЫЕ РОЖДЕНЫ БЫТЬ великими. Господь наделяет избранных счастливчиков талантами и отправляет на землю, чтобы они ими воспользовались.
Свой талант мне довелось использовать лишь дважды в жизни. Два месяца назад, когда я играл в пьесе «Изюминка на солнце» на Манхэттене, и десять лет назад, когда я исполнял ту же роль в Монтего-Бей.
Мы с этой пьесой будто созданы друг для друга. На Ямайке, в газете «Дейли», мою игру назвали сверхъестественной.
Мне аплодировали стоя.
Мне. Не другим актерам. Мне одному.
Забавно. Благодаря этой пьесе я отправился в Америку и теперь из-за нее же возвращаюсь на Ямайку.